1. Если ты потеряла близкого тебе человека – выпей.

2. Если в тебя стреляли – выпей еще.

3. Если после этого осталась жива – выпей за свое здоровье.

4. Если ты продалась – выпей. Выпей. Выпей.

Это поможет отстраненно взглянуть на вещи. Принять их со всей смелостью, на которую ты только способна. И неважно, что от тебя осталась только маленькая сплюснутая часть, лишенная чувств. Выпей, и тебя уже не будут волновать такие мелочи.

Если совершать все эти действия на голодный желудок, то мозги очень быстро превращаются в скользкое желе. В таком состоянии мысли не способны шевелиться. Даже дернуться и то не могут. Они растекаются по стенкам черепной коробки и испуганно ждут очередной порции спиртного. Чтобы уже точно сдохнуть до следующего утра. Следующим утром можно повторить все с самого начала.

Я выполняю программу минимум. Приближаюсь к бару и, не отходя от него, прохожусь по всем пунктам. Пищевод обжигает, как будто в него влили раскаленную лаву. Дыхание перехватывает. С интересом разглядываю бутылку. То самое виски. Той самой марки. Наверное, любимой. Делаю еще глоток из горлышка и направлюсь к телефону. Виски надежно держу в руках. Халат съезжает с одного плеча, и я его раздраженно поправляю. Меня ведет и шатает. Хочется блевануть. Зато исчезло желание удариться головой о стенку.

Конечно, это не то чему учил нас Морозов. Вернее, он вообще не упоминал как вести себя в случае его смерти. Но если бы такой разговор вдруг состоялся, наставления были бы примерно такими: держать себя в руках, не придаваться унынию, не пить и никому не показывать, как тебе тяжело на самом деле. Человек упрямых жизненных взглядов, с железной волей и стальным характером, он бы не одобрил меня сейчас. Я нарушила все его принципы. Он был бы разочарован во мне. Как и многие другие.

Романов еще не понял, насколько я хорошо умею это делать. Разочаровывать. Крушить чужие надежды. Рано или поздно, но всегда наступает момент, когда я не оправдываю чьи-то ожидания. Любовница из меня так себе. По крайней мере, свой опыт я не оттачивала в безграничных сексуальных утехах, как ему думается. Вуаля. Облом.

Пролетаю мимо кресла и опускаюсь прямо на пол рядом с тумбочкой, на которой стоит радиотелефон. Израненные колени отзываются тупой болью. Тяжело вздыхаю и пытаюсь взять себя в руки. Хотя бы ради приличия. В этот момент все кто меня когда-то знал, и кому уже посчастливилось умереть, стыдливо прикрывают лицо ладонями. Я – то еще зрелище. В жопу пьяное зрелище в одиннадцать утра. Дальше можно не стараться выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Шансов, что тебе поверят – никаких.

Тянусь за трубкой и прикладываю ее к уху.

– Алле, – голос как будто отполировали наждачной бумагой. Даже мой слух он царапает своими перекошенными интонациями. Переворачиваюсь и прислоняюсь спиной к тумбочке из красного дерева. Какая гармония. Просто находка дизайнера. Выдержать весь номер в бардовых тонах. Наверное, для того, чтобы психи здесь точно нашли свой вечный приют.

– Ты долго не отвечаешь. Я уже начала волноваться, – раздается в динамике. Я не сразу понимаю, что это Алина. Примерно через полминуты до меня все же доходит. С трудом. Ввинчивается в мозг штопором, и я впадаю в ступор. – Ая, с тобой все в порядке?

Сосредотачиваюсь. Подбираю слова, вспоминаю слова, пытаюсь воспроизвести слова. Процесс длительный и мучительный. Сотовый телефон продолжает трезвонить, а в дверь вдруг раздается нерешительный стук.

– А как ты думаешь? – выдаю я.

Молчание. Пользуясь паузой, прижимаю плечом трубку к уху и направляюсь к дверям.

– Он тебе что-то сделал? – глухо спрашивает она звенящим от напряжения голосом. – Избил, ударил, изнасиловал?

Алина со своей неуместной заботой как ночной автобус вне расписания. Поздно и все равно не по адресу. Мимо. Сегодня мимо. Я даже не особо обращаю внимания на ее пламенную речь. Пропускаю слова мимо ушей, не вникая в смысл. Ничего не отвечаю ей. Жду продолжения. Жду, что она, наконец, заметит мое молчание и оценит его по достоинству. Или хотя бы сделает соответствующие выводы.

– Прости, ты что-то сказала? – Щелкаю замком и приоткрываю дверь. Бесстрашно и бездумно. Ни на секунду не задумавшись о своей безопасности. У меня одна цель – избавиться от раздражающих факторов. Как можно скорее. И горничная на пороге один из них. Для эффектности прислоняюсь плечом к косяку и скрещиваю ноги. Не самая удачная поза. Неустойчивая.

– Да, я что-то сказала, – тихо протягивает Алина в трубке, будто смирившись с моим безразличием. – Завтра похороны. Ты сможешь прийти?

С неприкрытым любопытством смотрю на горничную, а потом медленно перевожу взгляд на ручку двери, на которой висит табличка «Не беспокоить». Я все еще надеюсь, что меня можно понять без слов. Вопросительно киваю в сторону служащей. Жду от нее логичного ответа. Алина ждет логичного ответа от меня. Мы все как-то связаны. И это вызывает у меня глумливую улыбку.

– Конечно, – с легкостью соглашаюсь я с Алиной. При этом не испытывая даже сотой доли уверенности, прозвучавшей в моем голосе. В действительности, я не знаю, что со мной будет в ближайший час. Что уж говорить про завтра. Но об этом необязательно быть всем в курсе. Мне проще согласиться, чем объяснять причины, почему я могу не прийти. Алина знает эту мою особенность. Нелюбовь к объяснениям. Она знает меня и все мои приемы. Как свои пять пальцев.

– Я пришлю за тобой машину, – словно в подтверждение моих мыслей, сообщает она. Страхуется. И я не понимаю ее настойчивости. Такого восхитительного желания меня лицезреть. – Завтра в одиннадцать. Будь готова.

Дальше все смешивается в один общий звуковой поток. Алина по телефону рассказывает мне что-то про организацию церемонии, девушка-горничная протягивает мне подарочной пакет, попутно объясняя, что получила четкие указания во чтобы то ни стало передать его мне. Они говорят и говорят с разных сторон…

А я стою в полной прострации и никак не могу понять, что происходит.

Я стою, еле сдерживаясь, чтобы не упасть, и думаю о том, что у меня замерзли ноги.

И что у других почему-то жизнь продолжается.

И что мне нужно срочно выпить кофе, чтобы вернуться в эту гребанную непритязательную реальность.

Существуют такие моменты, когда выпадаешь из ровного течения времени на несколько минут. Все вокруг тебя замирает, застывает, как на фотографии. На мутной фотографии плохого качества. Но уже в следующее мгновение рассыпается и предстает перед твоим внутренним взором картиной эпохи Ренессанса. И, бл?дь, тогда до тебя доходит если не все, то очень многое.

– Ая, ты меня слышишь? – настойчиво спрашивает Алина. Видимо, уже не в первый раз. А я вновь ее игнорирую, потому что это у меня получается лучше всего. И не требует никаких умственных затрат.

– Как ты узнала, где я? – Забираю все-таки пакет из рук девушки, закрываю дверь и устало прислоняюсь с обратной ее стороны.

– Прости?

– Я спросила, как ты узнала этот номер? – медленно сползаю на пол. В голове взрываются сотни разноцветных искр. Прикрываю глаза. Стараюсь дышать ровно, попадать в ритм.

– А это ни для кого не секрет, – сухо отвечает она. Даже самодовольно. Как будто только что открыла для меня еще одну Америку. А с меня вполне достаточно той, что уже существует.

Вешаю трубку. Вешаю трубку. Вешаю трубку.

Три раза нажимаю на клавишу отбой, чтобы уже наверняка сбросить ее и больше не слышать.

В номере наконец-то восстанавливается божественная тишина.

Весь следующий день мне благополучно удается:

– держать свое состояние на отметке «удовлетворительно». Без срывов. Без резких скачков. Без паники и слез.

– воспринимать новости с холодным безразличием. На грани слабоумного отсутствия интереса. Как к жизни. Так и ко всем ее составляющим.

И это максимум, который я могла сама от себя потребовать.

В переданном горничной пакете, я нахожу одежду, в том числе и нижнее белье, обувь, кредитную карту и визитную карту медицинского центра. Джентельменский набор.