– И они тоже не нужны, – довольно соглашается она и одергивает выцветшую сорочку. – Никому.

Ситуация, требующая моральной отдачи и каких-то слов. Самых простых, но способных поддержать и как-то успокоить. Не переубедить, а всего лишь отвлечь. Тут не подойдет жалость или сочувствие. Лишь полное проникновение в самую суть, намеренное погружение в вязкое болото реальности.

Беру ее за руку, сжимаю тонкие пальцы и веду внутрь палаты. Мы садимся на низкую койку друг против друга и молчим. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Я не знаю, о чем говорят в таких случаях. Такой случай вообще первый раз в моей жизни. Поэтому я начинаю сначала. Спрашиваю ее имя.

Прежде, чем ответить, она с интересом смотрит на меня. Но даже интерес у нее вялый, будто из последних сил. Слабый рывок из безразличия, как из зыбучего песка.

Ее полное имя Арина.

– Я буду звать тебя Ришка, хорошо?

Она пожимает плечами. Безразлично.

– Можно подумать, ты придешь еще раз.

– Приду, обязательно приду.

Ее губы растягиваются в робкой улыбке.

– Тогда, хорошо.

Я спрашиваю ее про рисунки. И про то, любит ли она рисовать. Я спрашиваю про ее любимые игрушки и любимое занятие в свободное время. Я спрашиваю, какие животные ей больше нравятся, и какое время года. Я спрашиваю обо всем. А сама только и думаю о словах Жени, произнесенных в прошлую нашу встречу. Лейкемия. Операция. Не помогла. И не понимаю, почему. Почему так. Почему этому ребенку не повезло с самого рождения. У нее нет родителей и дома, но судьба, видно решив, что этого недостаточно, решила добить ее еще и смертельной болезнью.

Несправедливо.

И, бл?дь, слишком жестоко.

Через час к нам заходит медсестра. Она делает Ришке укол. Очередной. В исколотую, словно решето венку. И бросает короткий взгляд на меня.

– Она скоро заснет. Я думаю, вам пора попрощаться, – будто чувствуя за собой вину, поясняет она.

– Не уходи, – Ришка хватает меня за руку и крепко сжимает. От действия лекарства ее глаза мутнеют. Внимание рассеивается. Голос становится тише, а слова лениво растягиваются на всех гласных звуках. Но сколько же в нем звучит доверия. Доверия к совершенно постороннему человеку. Исхудалое и болезненное, как и сама девочка, но такое яркое и беспомощное. – Я быстро. Подожди меня. Честное слово, я очень быстро посплю, ты только не уходи.

И я остаюсь сидеть на краю кровати. В тишине палаты. А она засыпает, но даже во сне продолжает сжимать мою руку.

Когда я выхожу из центра уже темно. Время около семи. И чувствую, что это уже поздно. Непозволительно поздно. Пока я еду на такси до гостиницы, пока стою в пробках, стрелки перебираются через цифру «восемь» и стремительно приближаются к девяти. Мне почему-то кажется, что я не успею добраться до места назначения первой. Потом это перерастает в уверенность. Чуть позже – в стопроцентную уверенность.

И так как поделать я все равно ничего не могу, предпочитаю опоздать по полной программе. То есть, расслабляюсь и даже перестаю нервно покусывать нижнюю губу. Мне не страшно, но я немного переживаю за свой мозг. Возможно, даже за его вынос. И последствия сего действия. Я больше не на грани. Я на тонкой леске над обрывом. И леска больно впивается в ступни. Один неловкий шаг, и мне светит долгое падение вниз. Куда бы я ни посмотрела, до какой бы не дотронулась мысли – все плохо. И вязко. И зыбко. Очень неуверенно и шатко.

Мне бы хотелось иметь хоть один форт спокойствия. Такой, где можно было бы отдохнуть. Морально.

Расплачиваюсь за такси и не торопясь иду к сияющим дверям гостиницы. На ходу поправляю юбку, приглаживаю волосы, стираю пальцем брызги грязи с носка туфли. Не потому что я хочу хорошо выглядеть, просто так привыкла.

Я привыкла к дорогим гостиницам. Машинам. Украшениям. Одежде.

Я привыкла к фривольной жизни. Красочной, как залп фейерверка. К искрящемуся шампанскому, белому порошку и экзотическим блюдам. Я знаю, какое вино, с чем пьют, и какой вилкой едят десерт. Я знаю, в каких платьях надо появляться вечером, а в каких днем. Какие духи использовать для романтического ужина, а какие для деловой встречи. Я разбираюсь в тонкостях этикета и ведения разговора. Я выучила все правила, чтобы быть своей в своем мире.

Все эти хитровыебанные правила закрытой системы. Закрытого общества.

Но я не имею представления, чем можно помочь ребенку. Что ему сказать и как успокоить.

Я не освоила азы самых простых отношений. Построенных не на деньгах или взаимной заинтересованности, а на человеческом понимании и отзывчивости.

За последний месяц у меня был мастер-класс по этим понятиям.

Нажимаю кнопку лифта и внимательно слежу, как меняются цифры на табло.

Новый раунд. Отсчет пошел. Выпрямляюсь и делаю короткий выдох.

Мои шаги по мраморной плитке коридора хорошо слышны в ватной тишине. Уверенные шаги. Не торопливые, но и не ленивые. Все в меру. Как в аптеке. Если прислушаться, я не спеша возвращаюсь в свой номер. После долгого, но не обремененного дня. Правильно произведенное впечатление – залог тщательно выстроенного образа.

Перед дверью останавливаюсь и ищу в сумке карту. Затем плавно провожу ей по замку и захожу в номер. Верхний свет погашен, в темноте отливает только тусклый настенный ночник.

Чувствую, что Романов здесь. Чувствую легкий запах его туалетной воды. Вижу едва заметные следы его присутствия. Бокал с виски на столике, пепельницу, не затушенную сигарету.

Бросаю сумку, скидываю с плеч куртку и, не оглядываясь, иду в ванну. Вот тут-то, на пороге меня и застает его голос. Притворно ласковый. Тихий и спокойный.

– А ты не слишком торопилась, – замечаю его темный силуэт в отражении зеркала. Включаю воду. Расстегиваю молнию на юбке. Материал легко соскальзывает с бедер и падает к ногам. Перешагиваю. По очереди снимаю с ног чулки, избавлюсь от пояса.

Главное, не поддаваться на провокации.

Сделать вид, что ничего необычного не произошло.

Сдержаться от глупых объяснений. Оправданий. И уж тем более, извинений.

Замечаю, как бы между делом:

– У меня были дела, – прикрываю дверь в ванную – Мне нужно десять минут.

Передышки.

– Аня, – мое имя перекатывается на его языке. Неспешно и с чувством. – Оставь. Тебе давно нечего от меня скрывать.

Передергиваю плечами в неопределенном жесте. Жесте, включающем в себя все сразу. И «Да» и «Нет». И «Пошел ты» и «Как хочешь». Универсальном жесте безразличия.

– Ты не заказала ужин, – замечает он, явно желая подчеркнуть очередной мой промах. Но как-то без энтузиазма. Скорее, для галочки. Похоже, в его списке накопилось немало пунктов претензий ко мне, и указывать на каждый из них слишком затруднительно.

– Заведи себе экономку и пускай она заботится о твоем питании, – осторожно ступаю в душевую кабину и подставляю лицо горячим струям. Вода приятно окутывает плечи, скользит по спине. Согревает. Расслабляет. Освобождает.

– Ты и сама можешь с этим справиться, – в его голосе улыбка. Или насмешка. В общем, что-то такое, что заставляет меня вздрогнуть и упрямо напомнить:

– Я не экономка. И ты никогда меня не заставишь ею стать.

– Не надо так категорично.

Интересная у нас беседа складывается. Удаленная. Без поддержки зрительного контакта. И просто без какой-либо поддержки. Да и складывается то не слишком удачно. В который раз.

От любого другого мужчины я бы ожидала вполне конкретных действий. Действий, к которым эта обстановка благоприятно располагала. Секс в душе, например, но с этим, бл?дь, все не так просто. Ждать от него стандартных поступков, то же самое, что верить в существование воды на Марсе. Глупо. Однако от одной только мысли о такой возможности по телу растекается упругая волна возбуждения. Некстати. И не к месту. Но я и правда хочу, чтобы он сейчас зашел ко мне. Ничего не говоря, обнял. Без разговоров. Без предисловий. Только секс.

Врут, когда говорят, что физический контакт теряет весь свой смысл без душевной близости. Бывает и так, что этот смысл в нем можно обрести. Когда простое прикосновение другого человека лучше, чем его отсутствие. Если не привередничать и не ждать, чего-то большего. Простое прикосновение.