– Аня! Ты меня слышишь?!

Нет. Не слышу. Не хочу. Я тяну ее за руку на выход. Я так быстро иду, что она не успевает за мной. А потом начинает сопротивляться, но так слабо, что я практически не замечаю. Не замечаю и забываю, что сил для таких длительных и стремительных прогулок у нее совсем не много.

– Мы еще не купили мороженое, – ее голос дрожит и наливается слезами. – Подожди! Мы не купили мороженное!

– К черту!

Мы с одинаковой скоростью приближаемся к одинаковой истерике.

Невозможно считать хорошим день, в котором так много слез и истерик.

– Нет, нет, нет, – она вдруг падает на колени и воет как маленький волчонок. Надрывно. Жалобно. Заикаясь и спотыкаясь на словах.

Невозможно изобразить из себя то, чем ты не являешься на самом деле. Как бы тебе этого не хотелось. Все равно наступит момент, когда придет понимание. Понимание поражения.

Если соблюсти хронологическую последовательность дальнейших событий, то получится, что день, который и так-то нельзя было назвать удавшимся, рискует стать худшим в жизни.

Романов все-таки дожидается нас там, где мы его оставили. Может быть, в другой ситуации меня бы это и удивило. Но не удивляет. У меня уже просто не хватает места на удивление. Как будто, у человека есть определенный спектр эмоций, которые он может испытать за сутки. Так вот, все что можно, я уже испытала. В основном, по отношению к себе. На других не хватает. Лимит исчерпан.

Он ничего не говорит, когда мы молча садимся в машину. Словно это в порядке вещей. Ришка протягивает ему мороженное. С видом великомученика, отдающего последнее, что имеет. А я меланхолично наблюдаю, как он на мгновение закрывает глаза и плотнее сжимает челюсти.

Общение с детьми явно не его предназначение.

Общение с детьми явно не мое предназначение.

Мы не знаем, как себя с ними вести. Хоть и понимаем, что обижать нельзя. Что если обещаешь – выполняй. Что если даешь надежду – оправдай. Не подведи. Если надо – научись. Но только не обмани.

Это я про себя. Не про него.

Он, как бы ему не хотелось в глубине души послать нас двоих на хер вместе с мороженым, все же его берет. Тоже с видом великомученика, смиренно принимающего свое наказание.

– Попробуй хоть, прежде чем выкинуть, – советую с заднего сиденья я. – Мне оно стоило нескольких лет жизни.

Он не пробует, а курит. Глубоко вдыхая в себя табачный дым. Сидит и никуда не торопится.

– Могу поспорить, – продолжаю спокойно я. – Что ты не ел мороженое с детства, которого и не помнишь.

Мы все равно опоздали. Опоздали настолько, что можно уже не спешить. Это значит, что никаких прогулок больше не будет. По крайней мере, в ближайшем обозримом будущем.

То есть, пора расслабиться. И перестать суетиться.

Это срабатывает в большинстве случаев.

Чуть позже я получу в приюте полный неодобрения взгляд Жени и фразу как подзатыльник «Не приближайся к ней больше». А Ришка уйдет, не попрощавшись. Даже не обернувшись. Я буду смотреть ей в спину и ждать. Неизвестно чего.

В кармане у нее останется мой сотовый. И когда она зайдет к себе в палату, то достанет его и еще раз перечитает последнюю смс за вчерашний день. В ней не так много слов. Всего лишь номер телефона и «Позвони». Она сотрет ее, а телефон спрячет.

А я буду стоять и смотреть на черные пустые окна. И продолжать ждать. Хрен знает чего. В машине будет ждать Романов. Наверное, меня. И круг опять не замкнется. Из него так и не выйдет правильной геометрической фигуры.

***

Бармен. Налейте мне то…

… что убьёт.

Я хочу умереть сегодня у стойки.

Мой организм невероятно стойкий.

Лейте побольше — и выкиньте нах@й лёд.

Сола Монова

– Отвези меня куда-нибудь выпить, – даже, если бы в машине сидел сам господь бог, я бы не изменила своей просьбы. Мне бы просто не пришло в голову, что, пользуясь случаем, можно попросить о каких-то более высоких благах. Не в этот раз. В этот раз мозг требует лишь замену реальности. Как бракованного товара.

Он усмехается, глядя как я нервно прикуриваю сигарету из его пачки.

– С условием, что ты не будешь танцевать на барной стойке, когда напьешься.

– Танцуют, когда хорошо. Когда плохо – не танцуют.

Пить с богом это одно, а с Романовым – другое. В первом случае, в процессе можно посетовать, поплакаться, пожаловаться. Во втором – только пить. Запивать молчание и проглатывать вместе с виски слова. Слова, как и алкоголь, обжигают пищевод. Проваливаются в желудок и растворяются в крови. То есть, все равно остаются внутри невысказанными.

Мы сидим в полупустом баре за стойкой. Вокруг никого нет. Мало у кого хватит ума свой обеденный перерыв проводить в столь провокационном заведении. Здесь и пообедать-то толком нельзя. Зато бармен наливает отличное спиртное. Как раз то, что сейчас нужно.

Между нами стоит початая бутылка и два пустых бокала. Между нами валяется пачка сигарет, зажигалка и пепельница. И бармен, предлагая в который раз принести льда, коротко усмехается, когда мы в один голос отказываемся.

– Скажи, зачем тебе это надо?

Он берет бутылку и наполняет бокалы. Ровно на два пальца. Ровно на два глотка.

Мы чокаемся. Осторожно. Чуть касаясь хрустальными краями. Тихо. Словно украдкой. Замираем, как в очень торжественный момент.

А потом ровно за два глотка я выпиваю все содержимое через сигаретный дым. Это не самый интеллигентный способ напиться. Зато самый действенный. Зажимаю рот рукой и резко выдыхаю в ладонь.

– Чтобы кому-то помогать, не обязательно принимать в этом непосредственное участие.

Романов сидит, сложив перед собой руки, ворот рубашки расстегнут, рядом на стойке небрежно брошен пиджак. В отличие от меня, пить он не торопится. Он вообще не торопится. И это чувствуется в каждом его жесте. Ленивая размеренность.

– Если для тебя это так важно, найди хорошую клинику и хороших врачей.

Я криво улыбаюсь, и кивком указываю на пустой бокал. Как бы намекаю на продолжение. А потом мой взгляд возвращается к разноцветным бутылкам на полке. В которых отражается тусклое освещение бара.

Говорить трудно. Проще ничего не говорить. Молча кивать. И молча соглашаться.

– Я оплачу все расходы.

– Лучше налей.

Градус не берет. Голова остается светлой. Память ясной. Ничего не стирается. Ничего не забывается. Все так же тошно. Все так же душно. И вообще никак. Когда не надо организм сопротивляется всеми силами алкоголю. Расщепляет, растворяет, выводит. Короче, работает. Жаль, что не во благо. Или во благо, но как будто чужого.

– Все проблемы решаешь бабками? – спрашиваю, оборачиваясь к нему. И долго смотрю на его профиль, пока он тоже не решает взглянуть на меня.

– Поверь, не все, но большинство так и решаются.

Я не только верю, но даже больше – точно знаю. Особенно, если хочешь остаться в стороне. Идеальный способ – откупиться.

Он говорит:

– Это лучше, чем потом напиваться в баре. Надежнее.

Циферблат его часов бликует светом от окна. А глаза бликуют уверенностью в своих словах. Они отражают ее в темно-зеленых тонах. В холодных темно-зеленых тонах. И я прекрасно понимаю, что он прав. На все сто, а может, двести процентов.

Так надежнее. Так вернее. Так безопаснее. Держаться в стороне. И при случае, отсчитывать купюры. Это проще, чем потом отсчитывать частички души. Потому что деньги можно заработать, а проебанные нервы – нет. Это замена ценностей, но с уклоном на личное благополучие.

– Нет, – я отрицательно качаю головой. – Лучше напиваться в баре. Так, по крайней мере, чувствуешь, что ты еще не законченный похуист.

– Алкоголь, как способ почувствовать себя живым? – его губы изгибаются в язвительной усмешке. – Защити на эту тему диссертацию. Ты же прекрасный теоретик, тебе ничего это не стоит. Заодно подкрепишь свою работу формулами, которые ты так любишь.

Мы смотрим друг на друга в немом молчании.