Эмоциональный опыт индивида, включенного в такой мистический союз, отчасти выражен св. Хуаном де ла Крусом[224] в стихотворении «En Une Noche Oscura»[225]. В нем глубоко прочувствованы и открыто выражены отношения любящего человека с его Божественным Возлюбленным.

Однажды в темноте ночной
Желания мои неистовствовали, зажженные лучом любви
(О, нежданная услада!)
Мне удалось незамеченно ускользнуть,
Пока мой дом покоился в глубоком сне.
Там, в тьме спасительной,
Таясь от глаз нескромных,
Там, в непроглядной тьме,
Не было иного факела или проводника,
Кроме огня в моем сердце, ибо он не унимался.
О мрак ночной, мой проводник!
Ты нежнее всего, что освещается солнцем!
О ночь, где очертания любящих
Колеблются
И льнут друг к другу.
В моей ликующей груди —
Обнесенном стеной саду наслаждений, открытом для Него, одного —
Возлюбленный нашел отдохновенье,
Все, чем владею, отдаю Ему
Там, где воздух напоен ароматом кедра.
Забыв про все,
К Нему склоняюсь.
Исчезло все и мира нет вокруг,
И кончились тревоги,
Рассеялись средь опадавших лилий[226] [57].

Проблема становится еще более парадоксальной, когда мы спрашиваем (на сакральном уровне), каким образом вообще возможно превратить формы социальной жизни в сакральные символы, выражающие ценности и представления человеческого общества, когда эти символы чистоты помещают мужа и жену в инцестуозные образы брата и сестры. Всякая попытка воспользоваться для объяснения этой ситуации рациональностью или логикой фактов рассудочных суждений обречена на провал. Невозможно вынести суждение о значении этих эвокативных и мифических символов и в том случае, если мы попытаемся насильно подвести их под строгие требования логики и науки. Эти мифические символы являются частью социальной логики, которая может как следить, так и не следить за соблюдением требований доказательности и рациональности. Они выражают реальные значения и внутреннее постоянство, сообщающие могущественные и убедительные истины тем, кто может их принять и прочувствовать. Образуемые ими системы ментальной жизни и морального порядка лежат за пределами рациональной части душевной жизни и обычно выходят за пределы предписаний и правил официальной и формальной морали. Как религиозные коллективные репрезентации, они отражают и выражают — как это продемонстрировал Дюркгейм — моральную и интеллектуальную жизнь группы. Иногда имеет место своего рода зеркальное отражение ее логики и даже ее наиболее репрессивной морали, однако чаще такие ментальные и моральные символы являются частью более широкого нелогического и внеморального контекста. Здесь имеется нечто большее, нежели просто социальная группа, ритуально связывающая себя с сакральными репрезентациями собственного образа; здесь жизнь требует и получает полное право выражать то, что представляется необходимым людям как членам той непрерывной животной группы, которую мы называем человеческим видом.

Некоторые связи между сакральной символической жизнью христиан и семейной структурой изображены на рис. 10.

Этот рисунок и пояснения к нему базируются на более общей схеме (рис. 8) и на тех теоретических основаниях, рассмотренных ранее, которые она представляет. Направленные вверх стрелки в левой части рисунка связывают видовой уровень человеческого самца и его сексуальной жизни со статусом мужской сексуальности в моральном порядке семьи и, еще выше, с Христом и символом Жениха, сакральным и сверхъестественным символом мужской сексуальности в моральном порядке. Знаки равенства (обозначающие брак) показывают, что мужская часть этой базисной дихотомии связана с женской (эта схема должна также показать, что мужской ряд символов, статусов и организмов наделяется в христианских ценностях превосходством над подчиненным женским рядом). На рисунке показано, что между женскими частями видового, морального и сакрального порядков существуют такие же связи, как и между мужскими. Между тем, на сакральных символических уровнях в женском ряду происходит несколько важных преобразований. Символ мужской сексуальности, Христос-жених, в двух кружках в верхней части рисунка остается в своих браках неизменным, тогда как женский символ изменяется: это невеста, индивидуальная посвященная девственница, ритуальный символ Церкви как невесты, душа мужчины или женщины, и в то же время это Церковь, пребывающая в священных брачных узах со своим Господом. В «логике» эвокативных, нерациональных символов этот символ символа обеспечивает, так сказать, укрепление и символическое подтверждение более смутных и не столь легко ощущаемых и понимаемых символов Церкви как мистического тела и души.

Появление этих двух сакральных символов есть выражение связи индивида с Церковью и сообществом, а также социального принципа, лежащего в основе взаимоотношения между секулярным и сакральным порядками в христианстве. Мистическое тело Церкви образуется из всех душ, посвященных в нее посредством «повторного рождения» в крещении; последнее представляет собой также и «принятие» христиан в семью Бога. Христос является Главой мистического Тела в точности так же, как муж — главой жены. Святой апостол Павел говорит: «Муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви...»[227] Тайна сия велика. Муж признается на моральном уровне как обладающий духовным и моральным превосходством над женой, на сакральном же уровне символ невесты подчинен превосходящему ее супругу-мужчине, т. е. Христу. Этот сакральный символ в ценностях христианской веры держит под господством и контролем расположенные ниже моральный и животный миры.

Живые и мёртвые - img_10.png

Рис. 10. Сексуальная жизнь человека и структура семьи в христианской символической системе

Символ главы в этом контексте имеет две важные референции, логически невозможные, но метафорически и эвокативно убедительные и значимые. Глава семьи — это статус мужа и одновременно «физическая» голова, направляющая и авторитетная часть мистического тела. Во взаимоотношениях с наместником Христа, церковным пастором, конгрегация, равно как и каждый из ее членов, находится в подчиненной роли, подвластная его руководству. Статус пастора по отношению к пастве в христианском мышлении является мужским. Он одновременно и отец, и муж: сознательно он всегда отец своей пастве, подсознательно же (иногда с вытекающими из этого затруднениями) — муж. У алтаря и во время мессы он как священник иногда репрезентирует женскую конгрегацию — мистическое тело, — идентифицируется с ней и отчасти играет женскую роль. Как индивидуальная душа, он всегда женствен. Однако в других случаях он идентифицируется с Христом и являет собой «еще одного Христа», одного из тех, кто составляет его духовное сословие.

Таким образом, паства женственна, а духовенство — символически мужественно; будучи представленными таким образом, они становятся эмоционально значимыми для всех времен, всех мест и во всех культурах. Значимость их мужских и женских связей может быть пережита и понята повсюду. Христос, входящий в духовную жизнь сообщества в целом и в частный мир каждого из его членов по отдельности в качестве небесного супруга, может быть пережит и принят всеми. Подчиненная, но вместе с тем блаженная связь, которая соединяет с Ним человека, легко принимается, ибо душа может жить в вечном блаженстве и близости со своим божественным супругом. В размышлениях живущих чистая душа, отделяющаяся от общества в момент смерти, будет не одинока, а тревоги и безрассудные страхи человека, утратившего свою группу, будут ей неведомы, ибо, как невеста Христова, такое существо пребывает в особых и всецело интимных отношениях с самим Богом. Более того, душа всегда является частью женского тела Матери-Церкви, в которое она впервые принимается при помощи инициационных обрядов крещения и с которым она окончательно соединяется после смерти посредством ритуалов, отделяющих умершего от живых.