Между тем, эта сакральная драма репрезентирует десятитысячелетнюю коллективную историю властных отцов и покорных и восстающих сыновей, в которой представлено множество культов и культур. В ее символах содержатся нерациональные значения вида и коллективной жизни людей в обществах. Истины, которые она содержит, значимые нерациональные представления, чувства и действия, которые она выражает и пробуждает, охватывают всю целостность того, чем человек является и чем он желает быть. Этот род понимания выходит за рамки простой логики рационально мыслящего человека; в нашу научную эпоху люди, гордясь своим дисциплинированным интеллектом и рациональным наследием, слишком часто отбрасывали его как оснащение, лишенное всякой ценности для тех, кто пытается познать природу реальности.

Рациональное познание, разумеется, должно продолжаться; его ценность самоочевидна. Однако необходимо изобрести способы, с помощью которых люди могли бы вступать в нерациональное царство человеческого понимания и находить там тайны и силы индивидуальной и коллективной жизни. На протяжении многих веков наш вид жил в суровых реалиях мира и коллективно накапливал запас понимания, на основе которого можно было успешно действовать. Это продукт его органической эволюции; это его нерациональный мир значений, покрытый тонкой оболочкой рациональности. Все это знание является частью адаптации человека как весьма успешного животного вида. За последние несколько столетий мы достигли частичного успеха в развитии научного понимания самих себя и окружающего нас мира. За дальнейшей помощью необходимо обратиться к нашим нерациональным коллективным и индивидуальным мышлениям, ибо теперь одних только инструментов рациональности уже недостаточно. С такой же изобретательностью и таким же мастерством мы должны научиться развивать эти глубокие уровни взаимопонимания между людьми. И когда мы этому научимся, мы, возможно, достигнем еще более поразительных результатов в нашем понимании этого возвышенного мира представлений и чувств, по сравнению с теми, которых мы достигли с помощью рациональности и логики. Миф и нерациональная вера могут нуждаться в своих особых правилах исследования. В них мы, возможно, придем к новым открытиям относительно старых значений человека и разработаем новые, более совершенные способы решения его проблем и определения его судьбы.

Ментальная жизнь американцев и человека вообще исследуется здесь в абстрактных категориях. Символы и символические системы рассматриваются теоретически как объекты изучения и как важнейшая форма коллективного поведения. Хотя автор, вслед за Дюркгеймом и Радклифф-Брауном[273], подчеркивает влияние, оказываемое на создание и сохранение символических систем моральным порядком, здесь также особо подчеркивается влияние, оказываемое на них человеческим видом как (органической) животной организацией. Отстаивается точка зрения, что лишь таким образом могут быть поняты, надлежащим образом оценены и объяснены те многочисленные формы нашего адаптивного ментального поведения, которые не совсем логичны и не вполне рациональны. Утверждается также, что попытки заложить основы органической теории символического поведения, ограничивающейся масштабом индивида, какие предпринимались, например, Фрейдом, искажают подлинную значимость нелогической жизни человека, и что лишь когда такого рода теории и исследования будут пересмотрены и включат в круг своего рассмотрения в качестве основной единицы изучения организмы, находящиеся в коллективном взаимодействии, лишь тогда они смогут внести полноценный вклад в науку о символах. Религия, если рассматривать ее под таким углом зрения, не есть «иллюзия», как утверждает Фрейд; это реальность, причем имеющая гораздо большую значимость, нежели позволяет нам вообразить наша сегодняшняя научная компетенция.

В предыдущих главах мы изучили значения и функции символов и их более широких систем в ментальной жизни Янки-Сити и — учитывая древнюю и всепроникающую природу изученных систем — Соединенных Штатов в целом. В большинстве случаев мы ограничивали наше внимание более традиционными символами нашей сакральной и секулярной жизни. До сих пор наши интерпретации не выходили за рамки конкретных систем: верований и практик христианства и семейной структуры, символов времени и календаря, ритмов коллективной жизни, символов политической борьбы, социального класса и этнической принадлежности.

В трех следующих главах представлены результаты использования, модификации и переработки нескольких существующих теорий символов, призванные извлечь смысл из собранных нами данных. В этих главах делается попытка сформулировать общую теорию и метод исследования, которые превратили бы разрозненную совокупность теоретических точек зрения в единую интегрированную теорию, объясняющую природу символов, их знаков и значений, а также многочисленные разновидности логического и нелогического мышления, существующие в коллективной ментальной жизни.

В очерке о символизме, ныне уже ставшем классическим, Эдвард Сепир[274] утверждает, что этот термин относится к таким сложным системам референций, как «речь, письмо и математические обозначения». Психологи применяют его также в отношении любого «эмоционально нагруженного образца поведения, выполняющего функцию бессознательного исполнения желания». Следовательно, говорит Сепир, представляется полезным «разграничить два основных типа символизма. [Многообразные разновидности] референциальной символики... принято использовать в качестве экономных средств обозначения», в то время как «второй тип... столь же экономичный... может быть назван конденсационным символизмом, ибо это — чрезвычайно сгущенная форма замещающего поведения... позволяющая легко снимать эмоциональное напряжение в сознательной или бессознательной форме». Он отмечает, что в обыденной жизни оба типа «обычно смешиваются», и «фактически вся культура, равно как и поведение индивида, тяжело нагружены символизмом» [122b][275].

Семантики, такие как Кожибский[276] [74b], Огден и Ричардс[277] [104], а также логики, такие как Фрай и Леви [53], несмотря на то, что ставят перед собой иные цели, проводят аналогичное различие, когда говорят, что «эвокативные символы» скорее «пробуждают» эмоции, включенные в ту первоначальную ситуацию, в которой впервые были встречены и усвоены эти символы, а не саму эту ситуацию как таковую, тогда как референциальные символы, по-видимому, возвращают к характерным особенностям первоначальной ситуации или ее генерализациям. Здесь их теоретические позиции не только параллельны теории Сепира и подобным ей; предполагаемая ими теория научения отчасти перекликается с теорией Йельской школы, возглавляемой Доллардом[278] и Миллером [41].

Фрейд в «Толковании сновидений» говорит, что «символ подпадает под категорию косвенных способов представления»; сновидения являются символическими системами, которые «дают замаскированное выражение их скрытым мыслям», а смысл сновидений следует искать в сознательной и бессознательной душевной жизни. Фрейдовская формулировка символизма представляет собой по существу теорию личности. В психическом мире бессознательного, граничащем с эмоционально-органической сферой «оно», категорий логики, времени, пространства и числа не существует. Значение же есть эмоциональный осадок, организуемый переживаниями организма. Здесь внешняя реальность, будь то человеческая или внечеловеческая, оформляется в символическую композицию, которая выражает желания и тревоги, агрессию и подчинение, а также амбивалентные чувства любви и ненависти[279].