Вероятно, многие священнослужители, связанные обетом безбрачия, могут чувствовать особую привязанность к этому полностью удовлетворяющему их сакральному женскому символу. Они официально обязаны почитать Деву Марию как первую среди святых и как вторую только после Божественных лиц Троицы. «Никакое другое тварное существо не может достичь столь тесного союза с Богом, как она. Святые живут в сане благодати, Мария же светится в сане воплощения Иисуса». Они мужчины, способные переживать те же самые чувства, что и другие мужчины, но находящиеся под властью строгой аскетической дисциплины безбрачия. Тем не менее в настоящее время вокруг членов духовенства редко возникают скандалы. Любовь к человеческой матери может продолжать существовать, оставаясь неизменной, а значительная часть ее — перетекать в неизменном виде в любовь к Божьей матери. Кардинал Миндшенти пишет: «Священнику — человеку, коему предписывается быть в одиночестве, — Господь даровал Марию как мать, когда отдал ее Своему любимому ученику: «Вот, Матерь твоя!» Священник находит теплоту, в коей нуждается каждое сердце, в Марии. И посему священник обязан ее любить всеми силами любящего сердца»[233]. Напомним, что идеально целомудренным мужчиной официально считается не тот, кто лишен сексуального влечения, а тот, кто научился его контролировать и возвысился над ним. Разумеется, эти суждения касаются также привязанности к символу женственной Церкви и, как мы с вами видели ранее, тех отношений, в которые вступают с Христом некоторые мистики.

Девственный компонент символа Марии уменьшает и в значительной степени снимает враждебность по отношению к ней. В таком качестве она выходит из того амбивалентного положения, в котором находятся человеческие матери. В ней нет непосредственного или первородного греха. Она неповинна в сексуальном желании и, соответственно, становится совершенной матерью совершенного ребенка. Она мягкая, добрая, исполненная любви, милосердная и ласковая. Она жертвующая собой уступчивая мать, нуждающаяся в любви своих детей. Бог-Отец, к счастью, далекий, — это суровый, непреклонный, бесчеловечный и в значительной степени безжалостный моральный судья, который наказывает безо всякого милосердия согласно суровым законам мужского мира. Их сын, хотя и мужчина по полу, рождается по образу и подобию своей матери, хотя в то же время похож и на своего отца. Христианская доктрина признала его в обеих этих ролях. Как кроткий Агнец Божий, он — мягкое, невинное существо, унаследовавшее личность своей матери. Как страшный судья, который осудит грешников на вечные муки, упоминаемые в Евангелиях и литургиях, и будет вершить правосудие в День Страшного Суда во время своего второго пришествия, он создан по образу и подобию своего сурового и вселяющего ужас отца. Поскольку он является и тем, и другим, разные эпохи и разные народы подчеркивали то одну, то другую сторону его личности. Ныне модно думать о нем лишь как о любящем и сострадающем Боге, как об источнике любви и добра в человеческом поведении.

Бог, строгий отец, вселяет ужас в сердца людей. Стоит им не подчиниться его суровым требованиям, и он может осудить их на вечные муки или полное личное исчезновение. Мать же постоянно взывает к милосердию своего сына, прося его убедить отца смилостивиться к ее слабым человеческим детям, которые, как члены нашего вида, вечно совершают моральные проступки и вечно сожалеют о своих прегрешениях. Она может делать это благодаря тому, что в те девять месяцев, что она носила в собственном чреве своего Божественного сына — с момента оплодотворения Богом в День Благовещения и до его рождения в День Рождества, — его питали кровь и жизненные силы ее человеческого тела, потом ее грудь согревала его, а молоко, идущее из ее тела, вскармливало его и стало частью младенца, того самого Иисуса, который вырос в зрелого мужчину Христа, пытающегося спасти и искупить грешного человека.

Жесткие — если не сказать жестокие и мстительные — качества отцовского образа преобразились в кроткого, любящего и миролюбивого сына женщины. Сражающийся, агрессивный, мужественный Иегова стал кротким, миролюбивым мужчиной Христом, способным любить как женщин, так и мужчин, но не эротически, а в рамках и границах моральных правил братской любви. В Христе как брате мужчины и женщины защищены от сексуальных тревог и страхов, поскольку они разделяют с ним общие инцестуозные узы. Он повинуется моральным правилам, что, как они надеются, будут делать и они в любой ситуации.

Поскольку в рациональном и нерациональном мышлении жителей Янки-Сити представления о времени имеют основополагающее значение и пронизывают всю душевную жизнь, а вера в христианские символы, базирующиеся на семье и виде, распространена среди большей части коллектива, то, как нам кажется, исследование возможных взаимосвязей между этими двумя системами знаков и теми мирами значения, которые они представляют, должно дать нам большее понимание рассматриваемых проблем, а также, быть может, вознаградит нас видением некоторой части того генерального плана, который удерживает несколько систем представлений и ценностей в рамках единого ментального универсума. Почитание христианской Троицы извлекает на поверхность самые глубокие и устойчивые примитивные эмоции животного мира вида и связывает их с эмоциями морального и духовного порядков, которые являются высочайшими и наиболее поздними достижениями коллективной жизни человека. Представления о социальном времени, основывающиеся преимущественно на культурных адаптациях людей друг к другу, и конструкты объективного времени [56], являющиеся главным образом продуктами технического приспособления к внешнему миру и космосу, в христианском символизме, как и во всех прочих системах религиозной мысли, соединяются воедино [21]. Даже малый ребенок в Янки-Сити знает, что «Рождество бывает только раз в году», а Пасхальное воскресенье отличается от всех других воскресений года [7]. Другие люди, принадлежащие ко многим нынешним протестантским общинам города, знают о «литургическом возрождении», институте сакральных сезонов, святых днях, порядке публичных богослужений в своих церквях и всячески способствуют этому возрождению. Тем временем католическая церковь продолжает сохранять годичный литургический цикл сезонов, в котором Рождественский пост ведет к Рождеству, Великий пост — к Пасхе, а другие святые сезоны имеют свои собственные важные дни. В них символы времени и символы христианского сверхъестественного соединяются и сливаются воедино, превращаясь тем самым в нечто большее по сравнению с тем, чем они были бы по отдельности [94].

Чтобы изучить эту проблему, задать направление нашему исследованию, а также определить нашу теорию, выбрать метод и отобрать релевантные данные, мы начнем с постановки ряда вопросов. Каким образом различные понятия и символы времени связаны с христианской символической структурой и тем нелогическим душевным миром, который она выражает? Какова научная и социальная значимость этой взаимосвязи? И что мы сможем, получив ответы на эти вопросы, узнать такого, что помогло бы нам объяснить душевную жизнь общества? Мы получим кое-какие ответы, исследовав несколько уровней мышления и поведения, и эти ответы будут соотноситься с ними. Приступая к нашему исследованию, мы должны дать краткий обзор релевантных фактов, касающихся знаков, сезонов, праздников, постов и того, как они связаны друг с другом в сакральном календаре. Основное место среди наших данных будет занимать визуально доступный сакральный календарь, представляющий собой знаковую систему, соотносящуюся с христианскими знаками публичного культа. Мы рассмотрим различия между евангелическими, нелитургическими и литургическими церквями, в том числе епископалианами и католиками, и отметим черты различия и сходства между ними [40, 128].