Этот эксплицитный анализ нашей теории и последующий обзор наших методов и исследовательских процедур представлены исходя из того, что результаты наших усилий могут быть поняты, а обоснованность их по достоинству оценена лишь тогда, когда читатель внимательно ознакомится с нашими операциями. Как говорит Бриджмен:

«Новое отношение к понятию совершенно иное. Мы можем проиллюстрировать его на примере понятия длины. Что мы имеем в виду, когда говорим о длине предмета? Мы определенно знаем, что подразумеваем под длиной, если можем сказать, какова длина любого и каждого предмета; от физика ничего более и не требуется. Чтобы найти длину предмета, мы должны выполнить определенные физические операции. Следовательно, понятие длины фиксируется тогда, когда фиксируются операции, при помощи которых мы длину измеряем, то есть понятие длины заключает в себе не больше и не меньше чем определенный набор операций, с помощью которых определяется длина. Вообще говоря, под любым понятием мы подразумеваем не более чем некоторый набор операций; понятие синонимично соответствующему набору операций»[310].

Среди большинства антропологов до сих пор преобладала идея, будто исследователь должен приступать к полевому исследованию без каких бы то ни было предварительных идей и гордиться отсутствием теоретической позиции. Работы многих социальных антропологов критиковались за то, что в них принимались допущения и гипотезы, используемые и проверяемые в работе. Обычно эта критика принимает форму обвинения исследователя в предвзятости. С этим, очевидно, придется согласиться, поскольку никто не свободен от предубеждений. Однако нам кажется менее вероятным, что автор исказит свою работу, а читатель неправильно ее поймет, если будут четко изложены его теоретическая позиция, методы и техника исследования. Слишком часто декларируемое отсутствие теоретической позиции при представлении результатов полевого исследования всего лишь маскирует некий набор неосознанных или полуосознанных допущений, которые — хотя ни автор, ни читатель могут этого не сознавать — искажают результаты исследований и мешают адекватной трактовке изучаемой социальной реальности либо в сборе фактов, либо в последующем их анализе и синтезе, либо и в том, и в другом.

В.Г. Николаев

Уорнер, его жизненный путь и книга «Живые и мертвые»

Имя Уильяма Ллойда Уорнера мало что говорит большинству отечественных специалистов в области социологии и антропологии. Уорнер не из тех, кто на виду. Он никогда не был модным. Его исследования стоят несколько в стороне от той «столбовой дороги» развития социальных и культурных наук, которая получает отражение на страницах учебников, справочников и хрестоматий, прочерчивающих основные пути и ключевые направления. Его идеи были то слишком наивны, то слишком нетривиальны, чтобы сделать его подходящей кандидатурой для включения в пантеон величественных и монолитных «знаковых фигур» западной мысли. Он все время пытался прокладывать новые тропинки, открывать новые маршруты, а когда последователи устремлялись по этим новым, неведомым прежде путям, сам вновь оказывался на обочине, в тени, в прошлом, как «первый поселенец» на новых интеллектуальных территориях, имени которого потомки не знают, а иногда и просто не испытывают желания знать. Состояние отечественной науки усугубило его неведомость для нас: из всего его многогранного и богатого идейного наследия, по сути дела, лишь тема классов и классовой структуры эпизодически привлекала внимание отечественных ученых, да и то в контексте критики западной социологии и демонстрации ее несовершенства по сравнению с марксистской. Между тем, фигура Уорнера достаточно значительна[311], а пройденный им путь интеллектуального развития достаточно интересен[312].

Начало

Уорнер родился 26 октября 1898 г. в местечке Рэдлендз, штат Калифорния. Окончив среднюю школу в Сан-Бернардино, он на какое-то время увлекся джазовой музыкой и даже пытался что-то сочинять, однако первая мировая война внесла коррективы в его планы. В 1917-1918 гг. он служил в пехоте и участвовал в боевых действиях. Трудно сказать, как война могла повлиять на его выбор, но по возвращении с фронта он решает посвятить свою жизнь науке, хотя в его семье никогда до этого не было академических традиций. После непродолжительной учебы в университете Южной Калифорнии он переезжает в Беркли и начинает посещать занятия в Калифорнийском университете — крупном центре гуманитарных исследований, где работали многие выдающиеся антропологи, социологи и психологи. Здесь судьба свела Уорнера с корифеями американской социальной и культурной антропологии Робертом Лоуи и Альфредом Крёбером, которые стали ему не только учителями, но и близкими друзьями (с Крёбером они подружились на всю жизнь). Именно они вдохновили его заняться антропологией и изучением примитивных народов.

Здесь же, в Беркли, Уорнер из первых рук знакомится с британской социально-антропологической традицией, которая оказала на него очень большое влияние и продолжателем которой он по существу стал (что, кстати, заметно выделяет его из когорты коллег-соотечественников, составивших в свое время цвет американской антропологической науки). Калифорнийский университет часто приглашал ученых с мировым именем, и за время учебы Уорнера сюда приезжали с небольшими курсами лекций адепты английской социальной антропологии Бронислав Малиновский и Альфред Реджинальд Радклифф-Браун. Их системный теоретический подход к изучению примитивных обществ произвел на молодого ученого неизгладимое впечатление, близкое к восторгу, чему отчасти способствовал и некоторый теоретический вакуум, характеризовавший в то время антропологию американскую, более ориентированную на «непредвзятую» описательность и самоценное накопление эмпирического материала. На влиянии Малиновского следует остановиться особо.

Влияние Малиновского

Малиновский, приезжавший с лекциями в Беркли летом 1926 г., был в то время одним из самых влиятельных борцов за принятие функционального метода в исследованиях культуры. С его точки зрения, культура представляет собой «интегральное целое, состоящее из приспособлений и потребительских благ, конституциональных хартий различных социальных группировок, человеческих идей и искусств, верований и обычаев»; причем любая культура — от самой простой до самой сложной и развитой — представляет собой такую целостность, которая с необходимостью включает в себя три составные части (т. н. материальный, человеческий и духовный аппарат), позволяющие человеку решать все проблемы, с которыми ему приходится сталкиваться, и в которой каждый элемент выполняет ту или иную функцию[313]. И выделение трех основных подсистем общества, и функциональный анализ элементов социокультурной системы можно в полной мере обнаружить у Уорнера, в том числе и в представленной вниманию читателя книге.

Анализируя формы человеческого культурного поведения, Малиновский настойчиво подчеркивал, что в их основе, в конечном счете, всегда лежат биологические потребности (потребность в дыхании, голод, жажда, сексуальное влечение, потребность в отдыхе, движении, сне и т.д.) и что любая культура держится на «биологических основаниях»[314]. Эта идея была воспринята Уорнером и глубоко инкорпорирована в его теоретические воззрения; отсюда проистекает постоянное подчеркивание связи социальных и культурных реалий с системой видовой жизни, сохраняющееся у Уорнера вплоть до самых последних работ, посвященных крупным корпорациям и эмерджентному обществу. Его особое пристрастие к видовым «страхам и надеждам, желаниям и тревогам» как объяснительным факторам — тоже от Малиновского[315].