Особое внимание было уделено тому, чтобы сделать каждую сцену исторически достоверной. Экспертная комиссия обратилась к трудам по местной истории, истории штата и общенациональной истории с тем, чтобы иметь уверенность в аутентичности всех изображаемых событий, персонажей, действий, костюмов и всего задействованного в шествии сценического антуража. Постановка большинства сцен проходила под контролем Бостонского музея изящных искусств, конструировавшего аутентичные модели исторических персонажей и событий.
Весь знаковый контекст шествия, начиная с эпохи «до пришествия человека» и кончая современностью, само движение грузовых платформ, на которых разыгрывались живые картины, изображавшие прошлое, — все демонстрировало ход времени. Словно скованные навязанной им необратимостью хронологии, с предустановленной «неизбежностью» «события» из далекого, ускользающего прошлого двигались в настоящее. Они проникали во взоры зрителей и их сегодняшние миры и вновь растворялись в прошлом, подобно тем историческим событиям, которые представляли. Все, что было предъявлено или опущено, все, что было отобрано или отвергнуто, превратилось в символы, приоткрывшие какую-то часть внутреннего мира причастных к этому людей и нынешние представления и ценности этого коллектива.
Торжественная процессия прошествовала перед официальными представителями города, занимавшими почетные места на трибуне. Таким образом коллектив официально признал значимость тех знаков, которые сам сконструировал и теперь публично преподнес своим церемониальным вождям: создатель знаков принял свои собственные знаки в самопричащении. Какие значения выплыли из прошлого, чтобы по случаю такого памятного события вновь стать частью настоящего? Что говорит группа самой себе в том конкретном месте и в тот конкретный момент времени, когда она видит созданные и отобранные ею самой символы? И кому еще, кроме самой себя, пытается она это сказать? Этого вопроса не избежать, поскольку то, что она будет говорить о самой себе, отчасти определяется той аудиторией, которой адресовано ее сообщение. Комиссия по празднованию трехсотлетия сделала все это вполне очевидным. Несколько раз председатель и другие ее члены заявляли, что процессия призвана установить «взаимопонимание» между гражданами разного расового происхождения и разных воззрений» и «внушить нашим детям представление о важном значении прошлого нашего города». Было ясно, что группа разговаривала также и с самой собой, поскольку говорила: «Мы постигнем собственное величие и ту важную роль, которую мы сыграли в истории нашей страны».
Несмотря на привлечение квалифицированных специалистов, аутентичную реконструкцию каждого события и повышенное внимание к свидетельству и факту, значимость каждого отобранного (и отвергнутого) события определялась не чистой референцией и рациональным знаковым поведением, а коллективными эмоциями и эвокативным символизмом. Сюжет истории, ее персонажи, их действия, второстепенные и основные эпизоды и их развитие, а также мнения и установки аудитории и постановщиков представляли собой важные данные, касающиеся символизма, которые можно было собрать и проанализировать. Каждый драматический эпизод в отдельности и вся процессия в целом были образцами чистого символа. Это были сфабрикованные знаки, сегодняшнее значение которых открыто и эксплицитно отсылало к прошлым событиям в жизни сообщества и нации. Однако, помимо того, они будили воспоминания и были сегодняшними продуктами прошлой эмоциональной жизни группы, вновь переживаемыми в настоящем. Как символы, они представляли собой коллективные репрезентации, соответствующие классическому дюркгеймовскому определению коллективных обрядов. Коллективные репрезентации, говорил Дюркгейм, суть знаки, выражающие то, «как группа воспринимает себя в своих связях с объектами, оказывающими на нее воздействие». В их значениях индивид ощущает силу коллектива, в которой сконденсированы «бесчисленные индивидуальные» мышления прошлых поколений, чьи социальные взаимодействия их создали и сохранили. Все общества «с регулярной периодичностью» воссоздают и подтверждают «коллективные чувства и коллективные идеи», способствующие сохранению его единства. Время от времени они достигают этого единства при помощи «встреч, собраний и сборищ, на которых индивиды в тесном единении друг с другом сообща подтверждают свои общие чувства» [142а].
Помимо рационального и научного, если не сказать пуританского, морального намерения «привить понимание» и научить «сознавать собственное величие», жители сообщества — что более важно, — сами того не ведая, проявили свои нерациональные, неосознаваемые чувства и представления о самих себе. Обращаясь к самим себе, представляя самим себе собственные знаки и наделяя эти знаки, в том виде, в каком они были предъявлены и приняты, переоценены и по-новому понятийно определены, своими собственными значениями, они имели дело с тем, что Джордж Мид называет «значащим символом». Они говорили не только о том, какой объективно была история, но и о том, какой они теперь желали бы ее видеть и какой они ее видеть не желали. То тут, то там они игнорировали трудные периоды прошлого, неприятные происшествия, смущавшие их группы людей; пропускали мимо внимания опасные политические страсти; из больших временных контекстов они выхватывали небольшие фрагменты и пользовались ими для выражения сегодняшних ценностей. Таким образом, они подчас отрицали более широкий поток истории и ее вчерашние смыслы или вступали с ними в противоречие, нередко отрекаясь от представлений и ценностей, которые некогда одобряли и почитали.
В желаниях и страхах, в чувстве вины и скрытых эмоциях они пользовались фрейдовскими или, возможно, юнговскими бессознательными символами. Однако ввиду того, что индивидуалистические понятия Фрейда не подходят для описания группового феномена, а юнговское «родовое бессознательное» (racial unconscious[60]), хотя и имеет коллективные корни, несет в себе ложные коннотации, мы должны исследовать эти знаки значения как выражение бессознательной эмоциональной групповой жизни вила, принимающей в опыте каждого индивида культурную форму (см. главу 16).
Сгущение коллективного опыта, выраженное в сорока двух живых картинах, было гораздо выше, нежели сгущение индивидуального сновидения, ибо последнее в лучшем случае отражает только одну жизнь, тогда как образы этой процессии соотносятся с промежутком времени, охватившим собою совокупное значение жизней десятков тысяч индивидов, которые жили, умерли и передали ныне живущим свою коллективную и индивидуальную значимость. Сорок две драматические сцены были призваны представить историческую истину и воссоздать прошлое, охватывающее триста лет опыта, т.е. вобравшее в себя действия тысяч когда-то живших мужчин и женщин, превосходящих во много раз своей численностью нынешнее население города. В них представлено прошлое, включающее несметное множество событий, приездов и отъездов, смертей и рождений, поражений и побед, начинаний, свершений и продолжений, из коих складываются жизни индивидов, образующие живую историю группы. У любого из этих событий, у любого из тысяч забытых людей была своя значимая история, значения которой, если их правильно распутать и рассказать, могли бы кое-что сообщить нынешним людям об их истоках и их прошлом. Тем не менее и большинство событий, и большинство индивидов исчезли, не оставив после себя никаких следов. Они не были «забыты», так как большинство из них никогда и не помнили. Между тем, они были вплетены в ткань групповой жизни.
За триста лет истории города появились, достигли зрелости и растворились в небытии тысячи семей, каждая из которых имела свои биологические и социальные корни. Они были тем прочным фундаментом, на котором поколения жителей Янки-Сити строили и поддерживали жизнь сообщества. О ком вспомнили в Янки-Сити, значимость чьих жизней была торжественно отмечена, когда «подводили итоги»? Прочная надстройка институциональной жизни, церковь, школа, органы управления города, штата и страны — все они на протяжении этих трех столетий жили своей собственной непрекращающейся жизнью, либо изменяя свои значения и формы, либо твердо придерживаясь однажды выбранного пути. Как были представлены они и их прошлое? Какова их значимость для нынешнего коллектива? Какое влияние оказала экономическая жизнь Янки-Сити, с ее старыми и новыми формами, с ее изобретениями и новыми технологиями, вытеснявшими старые, и новыми экономическими институтами, заменявшими или изменявшими те, которые оставались в прошлом? Какими значениями обладала экономика в торжественном коллективном обряде?
