– Я горд и признателен, – прошептал он. – Я люблю тебя. Ты мне бесконечно, бесконечно дорога. – Поднял ее руки, держа за запястья, и бережно положил их ей на живот. – И я люблю то, что там внутри; оно столь же дорого мне, как и ты. – Наконец-то он произнес эти слова. «Я люблю тебя», – он так и сказал.

– О Рамон, – слезы застилали ей глаза, – ты такой замечательный, такой нежный, такой добрый. Это настоящее чудо, что мне посчастливилось повстречать такого человека, как ты.

– И ты родишь мне ребенка, любимая моя.

– О да! Тысячу раз да, любимый. Я так счастлива и горда. – Вся ее нерешительность вмиг испарилась, уступив место столь радужным надеждам, что рядом с ними все прочее не имело никакого значения.

Все последующие дни Изабелла пребывала в состоянии безудержной эйфории. Отныне ее любовь к Району приобрела новое, более глубокое качество; то, что до сих пор было захватывающим, но ни к чему не обязывающим, теперь приобрело целенаправленность и смысл. В своем возбуждении она десять раз порывалась рассказать обо всем няне, и единственное, что еще удерживало от этого, так это простая мысль, что невоздержанная на язык старуха в двадцать четыре часа известит о грядущем событии все посольство, включая, разумеется, отца. Подобные соображения в конце концов заставили спуститься на землю и подумать о вещах чисто прозаических. Ведь она была уже на третьем месяце, а няня имела особый нюх на такие пикантные ситуации. Дома в Велтевредене, их родовом поместье, ни одна из горничных, служанок или работниц не могла укрыться от ее орлиного взгляда; их интересное положение определялось со сверхъестественной точностью. Если учесть, что няня каждый вечер купала ее, – разумеется, когда она ночевала дома, то можно было только удивляться, как она до сих пор еще не обнаружила произошедшей с Изабеллой перемены.

На тот вечер Рамон достал билеты на фестиваль фламенко в Друри Лейн, но она позвонила ему в банк по личному телефону.

– Рамон, любимый, мне что-то не хочется никуда сегодня идти. Я хочу побыть с тобой наедине. Приготовлю обед. Когда ты вернешься домой, он уже будет на столе, а потом мы послушаем новую запись фон Караяна.

По его голосу поняла, что он не слишком-то обрадовался. Всю неделю предвкушал этот фестиваль. Иногда он вел себя как испанец. Даже настоял на том, чтобы она начала изучать испанский язык, и подарил ей набор пластинок с лингафонным курсом. Но она противилась, пустив в ход весь набор своих самых бессовестных уловок, и в конце концов он капитулировал.

По дороге из посольства к его квартире Изабелла дважды останавливалась, чтобы сделать покупки. Сначала прихватила бутылку «Поля Роджера» и бутылку «Монтраше» из личного погреба отца у «Братьев Берри», вино торговцев с Сен-Джеймс стрит. Затем заехала в Харродз и отобрала дюжины уистаблских устриц и пару отличных телячьих отбивных.

Через окно, выходящее на улицу, она видела, как Рамон появился из-за угла и не спеша зашагал по тротуару к подъезду. В своем костюме-тройке он выглядел стопроцентным англичанином. Живя в Лондоне, даже носил с собой складной черный зонт, а на голову надевал котелок; и в таком виде был олицетворением молодого банковского служащего. Он обладал редкостным даром гармонично сливаться с окружающим; в каком бы месте он ни появлялся, производил впечатление человека, именно здесь родившегося.

Она открыла шампанское; едва услышав стук входной двери, наполнила бокалы и поставила их рядом с серебряным подносом, где с кубиками льда разложила открытых устриц. С трудом удержалась от того, чтобы броситься навстречу ему в крохотную переднюю, и торжественно встретила на пороге гостиной. Тут она дала волю своим чувствам, и поцелуй вышел долгим и страстным.

– У нас сегодня праздник? – осведомился он, все еще обнимая ее за талию, когда увидел поднос с устрицами и два бокала на высоких ножках, в которых мягко пенилось желтое вино. Она взяла один из них, подала ему, затем посмотрела на него поверх своего.

– Добро пожаловать домой, Рамон. Я просто хотела показать тебе, как все это будет, когда мы с тобой поженимся.

Что-то дрогнуло в его глазах; это было тем более заметно, что она никогда прежде не видела ничего подобного. Прежде взгляд всегда был ровным и уверенным.

Он не прикоснулся к вину, молча поставил бокал на место, и ужасное предчувствие катастрофы охватило ее.

– В чем дело, Рамон?

Не дав ей выпить, он взял у нее бокал с шампанским и поставил его на ореховый столик.

– Белла. – Повернулся к ней и взял ее руки в свои. – Белла, – еще раз повторил он очень мягко, с глубокой печалью, затем поднес ее открытые ладони к губам и поцеловал их.

– В чем дело, Рамон? – Ужас стиснул ей грудь, не хватало воздуха, она задыхалась.

– Я не могу жениться на тебе, любимая. – Изабелла смотрела на него и чувствовала, как подкашиваются ноги. – Я не могу жениться на тебе, любимая, во всяком случае, пока еще не могу.

Она высвободила руки и отвернулась. С трудом добралась до кресла и медленно опустилась в него.

– Почему? – спросила тихо, не глядя в его сторону; он подошел к ней и встал на колени у ее ног. – Ты хочешь, чтобы я родила тебе ребенка, тогда почему же ты не можешь жениться на мне?

– Белла, поверь, больше всего на свете я хотел бы быть твоим мужем и отцом нашего ребенка, но…

– Тогда почему? – повторила почти машинально.

– Любимая, прошу тебя, выслушай меня. Не говори ничего, пока не выслушаешь меня до конца.

Теперь она подняла глаза и взглянула ему в лицо.

– Дело в том, что девять лет назад в Майами я женился на кубинской девушке.

Изабелла содрогнулась и закрыла глаза.

– Этот брак был обречен с самого начала. Мы прожили вместе всего несколько месяцев перед тем, как расстаться, но мы оба католики… – Замолчал и дотронулся до ее бледной щеки. Она отстранилась, и он тихо вздохнул. – Я все еще женат на ней.

– Как ее зовут? – спросила Изабелла, не открывая глаз.

– Зачем тебе это?

– Я хочу знать. – Ее голос стал тверже.

– Натали.

– А дети?

– Детей у нас нет. Твой ребенок будет моим первенцем. – Он видел, как ее щеки вновь порозовели. Через минуту она открыла глаза, но они были полны такого отчаяния, что из синих превратились в черные.

– О Рамон! Что же нам теперь делать?

– Я уже начал предпринимать все, что в моих силах. Когда мы вернулись из Испании, еще до того, как ты рассказала мне о ребенке, я уже тогда знал, что ты должна стать моей женой, и я добьюсь этого, чего бы мне ни стоило.

– О Рамон! – Она смахнула ресницами набежавшую слезу и стиснула его руки.

– Натали все еще живет в Майами со своей семьей. Мне удалось связаться с ней. Мы несколько раз разговаривали по телефону. Она очень набожна. Она заявила, что ничто на свете не заставит ее развестись со мной.

Изабелла, не отрываясь, смотрела на него, а при этих словах горестно покачала головой.

– Я звонил ей три вечера подряд. И мы, наконец, нашли нечто более важное для нее, чем ее духовник и сам господь Бог.

– И что же это?

– Разумеется, деньги, – сказал он с ноткой презрения в голосе. – У меня еще сохранилась большая часть денег, которые я выиграл во время той стрельбы по голубям. И она, наконец, согласилась за пятьдесят тысяч долларов переехать в Рино и подать там на развод.

– Любимый мой! – прошептала Изабелла; радость вновь засияла в ее глазах. – Слава Богу! Когда же? Когда она поедет туда?

– В этом-то и загвоздка. Придется подождать. Я не могу слишком ее торопить. Я хорошо знаю Натали. Если она пронюхает что-то про тебя и догадается, зачем мне нужен развод, то выжмет из нас все соки. Обещала поехать в Рино в начале следующего месяца. Говорит, что должна позаботиться о работе и о своей семье. У нее больная мать.

– Все это понятно, – нетерпеливо перебила его Изабелла. – Но сколько времени все это займет?

– В штате Невада существует определенный порядок, связанный с цензом оседлости. Ей нужно будет прожить в Рино три месяца, чтобы получить развод.