Главная проблема заключалась в том, что островная экономика Кубы зиждилась на трех китах: сахар, табак и кофе. Этого было явно недостаточно, чтобы заполучить нужное количество твердой валюты для финансирования амбициозных планов Кастро в области городского строительства и социальных программ, не говоря уже о том, чтобы обеспечить полную занятость стремительно растущего населения.

После революции население удвоилось. Согласно прогнозам, оно вновь удвоится через ближайшие десять лет. План Района был рассчитан на то, чтобы решить все эти проблемы разом. Он обеспечивал постоянный приток твердой валюты и одновременно позволял покончить с безработицей на острове.

«Новая экспортная программа» состояла всего-навсего в экспорте людей, а точнее, солдат обоего пола. Они будут десятками тысяч отправляться в качестве наемников во все концы света, чтобы раздувать пожар мировой революции. Таким образом можно было бы «экспортировать» до ста тысяч человек, что составляло почти десять процентов всего трудоспособного населения острова. Одним ударом они уничтожат безработицу и наполнят казну деньгами, заработанными огромной армией.

Кастро пришел в восхищение от этого плана сразу же, как только Рамон ознакомил его с ним в самых общих чертах. Такая экономика была ему понятна, и он мог ее только приветствовать.

– Юденич доложит о наших планах Брежневу, – заверил его Рамон, и Кастро ласково погладил свою бороду, как будто она была пушистым черным котом.

– Если Юденич поддержит нас, то беспокоиться не о чем. – Он подался вперед всем телом, упираясь ладонями в колени. – К тому же мы уже решили, куда пошлем их в первую очередь.

– Сегодня во второй половине дня у меня встреча в посольстве Танзании, – сказал Рамон.

Семнадцать африканских государств имели свои посольства в Гаване; во всех этих странах у власти находились социалистические правительства, под руководством которых их народы только что сбросили колониальное иго.

Танзания во главе с Джулиусом Ньерере была едва ли не больше всех остальных привержена идеям марксизма. Ньерере уже объявил, что каждый, кто владеет более чем одним акром земли, является «капиталистом и врагом народа» и что вся их собственность в самое ближайшее время будет конфискована государством. Танзанийцы активно помогали другим народам Африки, борющимся за свободу с реакционными колониальными режимами в своих странах. Они предоставляли убежище бойцам сопротивления из португальских Анголы и Мозамбика, из Южной Африки, этого расистского заповедника, из Эфиопии, где правил средневековый режим дряхлого тирана, императора Хайле Селассие. Во всех этих странах для кубинской армии наемников открывалось широкое поле деятельности.

– Я встречаюсь с офицерами армии, преданными делу подлинного социализма и готовыми рискнуть жизнью ради освобождения от тирании.

– Да, – кивнул Кастро. – Эфиопия для нас уже вполне созрела.

Рамон внимательно разглядывал пепел на кончике своей сигары; он был твердый и прямой, длиной почти в два дюйма.

– Мы оба знаем, что судьба уготовила тебе великое будущее, выходящее далеко за пределы нашего прекрасного острова. Африка ждет тебя.

Кастро с довольным видом откинулся назад на стуле, не отрывая своих огромных могучих ладоней от колен, и Рамон продолжил:

– Африканцы испытывают вполне естественное недоверие к русским. Их кремлевские вожди все как один «кавказцы» – кстати, этот расистский термин происходит от названия одного из районов Советского Союза. Приходится признать, как это ни прискорбно, что русские, несмотря на все их достоинства, в большинстве своем расисты. От этого факта нам никуда не уйти. Многие африканские лидеры, особенно молодые, учились в Советском Союзе. Они не забыли, как в коридорах университета имени Патриса Лумумбы вслед им русские студенты шептали слово «обезьяна». Да, русские – белые и расисты, и поэтому в глубине души африканцы им не доверяют.

Рамон глубоко затянулся, и некоторое время они молчали, мерно попыхивая сигарами. Кастро первым прервал паузу.

– Продолжай.

– Напротив, ты, Эль Хефе, имеешь африканские корни…

Кастро решительно покачал головой.

– Я чистокровный испанец, – возразил он. Рамон улыбнулся, ничуть не смутившись.

– Ну а если ты заявишь, что твоих предков когда-то продали на невольничьем рынке Гаваны – кто посмеет усомниться в этом? – вкрадчиво осведомился он. – Ты только подумай, влияние ты сможешь приобрести в Африке, причем безо всякого труда.

Кастро молчал, захваченный столь грандиозной перспективой; Рамон негромко продолжил:

– Мы организуем для тебя африканское турне. Ты совершишь триумфальную поездку через весь континент, начиная с Египта и дальше к югу; ты посетишь двадцать государств и везде заявишь о своей любви и преданности африканскому народу. Представляешь, насколько возрастет твое влияние, если тебе удастся убедить в своих проафриканских настроениях двести миллионов африканцев! – Рамон наклонился к нему и дотронулся до его запястья. – Ты уже не будешь просто президентом крохотного осажденного островка, беспомощной игрушкой в руках Америки; ты превратишься в крупнейшего политического деятеля мирового масштаба, в силу, с которой придется считаться всем.

– Мой Золотой Лис, – тихо произнес Кастро. – Неудивительно, что я так тебя люблю.

Танзанийское посольство временно расположилось в старой части города, в одном из зданий, построенных еще испанцами в период их владычества на Кубе.

Эфиопы уже ждали Рамона. Их было трое, все молодые офицеры императорской армии Хайле Селассие. Однако из этих троих Рамона Мачадо интересовал лишь один. Ему уже доводилось встречаться с капитаном Джетачевом Абебе во время его нескольких прошлых визитов в Аддис-Абебу.

Этническое происхождение того или иного эфиопа установить практически невозможно. Тысячелетиями нашествий и вторжений в Эфиопию как белых племен из-за Красного моря, так и черных народов из глубины африканского материка привело к такому количеству смешанных браков, что делить современное население страны по расовому признаку просто бессмысленно. Подразделение же эфиопов, скажем, на племена галла и амхара основывается скорее на языковых и культурных различиях, чем на этнических.

Тем не менее в капитане Джетачеве Абебе явно преобладали чисто африканские черты. Его рябая кожа была очень темной, а губы толстыми, как у представителей негроидной расы. Он окончил Аддис-Абебский университет, что и предопределило его будущие политические взгляды. Дело в том, что Джо Сисеро в свое время удалось внедрить в этот университет в качестве лекторов и преподавателей большое число американских и английских марксистов. Джетачев Абебе был одним из их лучших студентов и покинул стены университета убежденным марксистом-ленинцем.

Рамон изучал и опекал его на протяжении нескольких лет, пока не убедился, что он именно тот человек, который ему нужен. По крайней мере, он был умен, решителен и беспощаден – и беззаветно предан делу революции. И хотя ему было не более тридцати пяти лет, Рамон в своих предварительных планах отводил ему роль будущего правителя Эфиопии.

Теперь, пожимая ему руку в гостиной с закрытыми ставнями, расположенной в задней части танзанийского посольства, Рамон взглядом предостерег его и незаметно для остальных указал на висевшую на стенах коллекцию африканских племенных масок. Под любой из них мог быть спрятан микрофон.

Последовавший разговор был малозначащим, ни к чему не обязывающим и продолжался менее получаса. Прощаясь, Рамон придвинулся поближе к Абебе и прошептал ему на ухо всего четыре слова – время и место встречи.

Час спустя они вновь встретились, на сей раз вдвоем, в «Бодегита дель Медио». Это был самый знаменитый бар во всем старом городе. На полу лежал толстый слой древесной пыли, все столы и стулья были изрезаны и потемнели от времени. Стены испещрены надписями и автографами всевозможных знаменитостей и никому не известных простых смертных: от Хемингуэя до Спенсера Трейси и Эдуарда, герцога Виндзорского[13] – все они пили в этом баре. Тут же, на этих грязных стенах, косо висели их старые пожелтевшие фотографии в простых деревянных рамках, засиженных мухами. В длинной узкой комнате было сильно накурено. Оглушительные звуки народной музыки «Бембе», извергаемые переносным радиоприемником, и громкие голоса пьяных посетителей не позволяли подслушать их тихую беседу.