– Да, – сообщила ей жена булочника, – после того, как вы уехали в четверг, Адра вывозила Николаса из дома в коляске. Они отправились на прогулку в сторону моря и вернулись как раз перед тем, как я закрыла магазин. Я видела, как они поднимались в вашу квартиру, но после этого я их больше не видела.

Изабелла двинулась дальше, по дороге расспрашивая всех торговцев, чьи заведения располагались неподалеку от ее дома. Некоторые из них также видели, как Адра с Никки вернулись домой вечером в четверг, но никто не знал, что произошло с ними после этого. Последней надеждой был мальчишка, чистильщик обуви, обосновавшийся на углу парка. Рамон всегда позволял ему полировать свои штиблеты и при этом вознаграждал с поистине царской щедростью. Он был одним из любимчиков Изабеллы.

– Да, сеньора, – весело ухмыльнулся чистильщик, сидя на корточках над своим ящиком. – Вечером в четверг я работал допоздна, понимаете, кино, ярмарка и все такое. И вот в десять часов я увидел маркиза. Он приехал на большой черной машине. С ним были еще двое. Они поставили машину у тротуара и поднялись наверх.

– А как выглядели эти двое, малыш? Ты их знаешь? Раньше ты их видел?

– Ни разу. Два таких здоровых жлоба – скорее всего, полицейские. Одним словом, от таких надо держаться подальше. Я вообще не люблю полицейских. Ну вот, они все вместе поднялись наверх, а вскоре вышли обратно на улицу. В руках у них были чемоданы, очень большие чемоданы. Вместе с ними вышла и Адра. Она несла Нико; потом все сели в машину и уехали. Вот и все. Больше я их не видел.

Присутствие «двух здоровых жлобов» лишь подтвердило догадку; вне всякого сомнения, Рамон действовал по принуждению. Изабелла поняла, что ей ничего не остается делать, как только в точности следовать инструкциям Рамона, изложенным в записке. Она вернулась в квартиру и стала собирать вещи. Всю одежду, которую носила, будучи беременной, оставила валяться на полу в спальне, а остальные наряды легко вместились в два чемодана.

Подойдя к шкафчику, где хранилась ее косметика, обнаружила, что толстый фотоальбом с многочисленными снимками, которые были сделаны после рождения Никки, бесследно исчез вместе с конвертами, содержавшими негативы. И вдруг с ужасом поняла, что у нее не осталось ничего, что напоминало бы о ребенке, ни одной его фотографии, ни одной вещи, кроме единственного шерстяного башмачка, найденного в кроватке.

Она стащила набитые чемоданы вниз по лестнице и запихала их в багажник «мини». Затем перешла через улицу и поговорила с женой булочника.

– Если мой муж вернется и станет обо мне спрашивать, скажите ему, что я уехала в Лондон.

– А где Нико? У вас все в порядке, сеньора? – На лице женщины читалась искренняя симпатия, и Изабелла непринужденно улыбнулась.

– Нико с моим мужем. Я скоро встречусь с ними в Лондоне. Muchas gracias рог su ayuda, senora. Adios.[5]

Изабелла ехала на север, и путь казался ей бесконечным. Каждый эпизод последних несколько дней, прошедших с того момента, когда она в последний раз видела своего сына, снова и снова прокручивался в мозгу; чувствовала, что понемногу сходит с ума.

Очутившись, наконец, на пароме, который курсировал между французским и английским побережьем, она пренебрегла шумным и веселым обществом, собравшимся в переполненном салоне, и поднялась на верхнюю палубу. Был холодный серый день; северный ветер срывал седые верхушки волн и разбрасывал их окрест белыми фонтанами пены и брызг. Этот ветер вкупе с отчаянием пронизывал насквозь, ее била мелкая дрожь, и даже теплая стеганая куртка была бессильна защитить ее. И все же резкая боль в распухшей груди в конце концов заставила спуститься вниз. В женском туалете ей пришлось воспользоваться специальным насосом, чтобы отсосать молоко, которое предназначалось сыну.

– О Никки, Никки! – тихо причитала Изабелла, наблюдая, как густая белая жидкость стекает в унитаз; в эту минуту она явственно ощутила его маленький ротик, прильнувший к ее соскам, его запах и тепло «доверчивого» тела на своей исстрадавшейся груди.

Слезы навернулись на глаза, но она невероятным усилием воли взяла себя в руки. «У тебя начинаются галлюцинации, – уговаривала саму себя. – Ты должна быть сильной. Ты не имеешь права сдаваться. Ты должна быть сильной ради Никки. Перестань хныкать и скулить, слышишь, перестань!»

Она въехала на Кадогэн-сквер под проливным дождем; в квартире было холодно и неуютно. Распаковывая вещи, внезапно вспомнила обещание, данное отцу. Швырнула на пол платье, которое держала в руках, и побежала в гостиную.

– Междугородная, я хочу заказать разговор с Кейптауном, Южная Африка.

В это позднее время ее соединили менее чем за десять минут. Трубку снял один из слуг, и она уже открыла рот, чтобы попросить к телефону отца, как вдруг суровое предостережение Рамона всплыло в сознании со всей своей ужасной силой. «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки».

Молча положила трубку на рычаг, твердо решив дождаться обещанного контакта.

Прошло шесть дней; ничего не происходило. За все это время она ни разу не выходила из квартиры, не смея удаляться от телефона. Никому не звонила, ни с кем не разговаривала, за исключением экономки, пыталась как-то отвлечься с помощью книг и телевизора. Подобная неопределенность только усиливала отчаяние; Изабелла ловила себя на том, что сколько бы она ни пялилась на страницы книг или на маленький дрожащий экран телевизора, слова и образы ни о чем ей не говорили. Только ее горе стояло перед глазами. Только ее утрата имела значение. Только ее боль пребывала в ней неизменно.

Она почти ничего не ела, и через три дня молоко в груди иссякло. Страшно похудела. Волосы, одно из главных составляющих ее красоты, поблекли и высохли. Как-то взглянула на себя в зеркало и обнаружила, что черты лица обострились, глаза запали, кожа вокруг них потрескалась, а янтарный средиземноморский загар приобрел какой-то болезненно-желтоватый оттенок, словно у больного малярией.

Ждала, и это ожидание было худшей из пыток. Каждый час казался вечностью; чувствовала, что нервы на пределе. Наконец, на шестой день зазвонил телефон. Она моментально сорвала трубку, не дождавшись второго звонка.

– Я звоню по поручению Рамона. – Это был женский, голос с едва уловимым акцентом, возможно, среднеевропейским. – Немедленно выходите из дому. Возьмите такси и доедете до пересечения Ройал Хоспитэл роуд на набережной в направлении Вестминстера. Вас окликнут, назвав Красной Розой. В дальнейшем следуйте распоряжениям этого человека, – сказала незнакомка. – Пожалуйста, повторите данные вам инструкции.

Задыхаясь от волнения, Изабелла повиновалась.

– Правильно, – и женщина повесила трубку.

Не успела Изабелла пройти и сотни ярдов по набережной вдоль Темзы, как мимо нее в том же направлении медленно проехал маленький автофургон без номерных знаков. Обогнав ее, остановился у края тротуара; задняя дверца открылась, и она увидела пожилую женщину в сером пальто, сидевшую на скамеечке у боковой стены.

– Красная Роза, – Изабелла сразу узнала голос, говоривший с ней по телефону. – Садитесь.

Изабелла быстро скользнула в фургон и уселась на скамейке напротив этой женщины. Та захлопнула дверцу, и фургон тут же тронулся с места.

В кузове не было ни одного окошка или какого-либо иного отверстия, за исключением вентилятора в крыше, прямо над головой Изабеллы. Так что она не могла выглянуть наружу и, хотя поначалу пыталась определить маршрут по поворотам и остановкам, вскоре совершенно запуталась и отказалась от этой затеи.

– Куда вы меня везете? – спросила у женщины, сидевшей напротив.

– Прошу вас молчать.

И Изабелла смирилась. Подняла воротник и засунула руки глубоко в карманы своей куртки. Ехали, по ее часам, ровно двадцать три минуты, затем фургон остановился, и заднюю дверцу распахнули снаружи.