– Должно быть, телефон испортился, – попыталась она успокоить себя, но при этом всю ночь так и не сомкнула глаз.
Наутро, как только открылись авиакассы, заказала билет до Малаги; бессонная ночь так вымотала ее, что она целый час проспала в самолете, невзирая на все свои волнения. Когда самолет сел в аэропорту Малаги, уже минул полдень.
Такси доставило ее к самой двери дома; она вытащила свой чемодан из машины и поставила его на ступеньки у входа. Пальцами, дрожащими от усталости и нервного напряжения, нащупала ключ и после нескольких безуспешных попыток вставила его в замок.
В квартире было непривычно тихо; стоя у открытой двери, она слышала только собственный голос.
– Адра, я вернулась. Где ты?
Заглянула в кухню, затем в комнату Адры. Комната была пуста; побежала наверх, перепрыгивая через ступеньки, и как вкопанная остановилась у двери своей спальни. Дверь распахнута настежь.
Кроватка Никки по-прежнему стояла в нише напротив окна. Простыни, подушка, одеяло – все дорогое детское белье, присланное Майклом, исчезло. Столик у кроватки, который до отъезда был завален мягкими игрушками Никки, всевозможными мишками, зайками, диснеевскими персонажами, которые она покупала в огромных количествах, теперь был пуст.
Изабелла бросилась к двери, ведущей на террасу, и выглянула наружу. Коляска тоже исчезла.
– Адра! – закричала она и отчетливо расслышала в своем голосе тонкие, пронзительные нотки паническое го ужаса.
– Где ты?
Металась из комнаты в комнату; везде было пусто.
– Никки! Мальчик мой! Боже мой! Ради Бога, куда вы дели Никки?
Обнаружила, что вновь стоит в своей спальне возле его пустой кроватки.
– Ничего не понимаю. Что могло случиться?
По какому-то наитию вдруг резко повернулась и распахнула дверцы комода, где лежали вещи Никки. Комод был пуст. Пеленки, распашонки, кофточки – все исчезло.
– Он в больнице. – Слова вырывались из ее горла вперемежку с рыданиями. – С моим ребенком что-то случилось!
Бросилась вниз по лестнице, схватила телефонную трубку и тут же замерла, увидев конверт, прикрепленный к рычагу телефона. Выронила трубку и схватила конверт. Ее руки так тряслись, что она с трудом могла разобрать слова, начертанные на одном-единственном листе бумаги, вырванном из записной книжки.
Тем не менее, мгновенно узнала почерк Рамона; на нее нахлынула предательская волна облегчения, которая, увы, столь же быстро схлынула, едва она прочла то, что там было написано: «Николас со мной. Пока он в безопасности. Если ты хочешь когда-либо его снова увидеть, ты должна строго следовать этим инструкциям. Ни с кем не разговаривай в Малаге. Повторяю, никому ни слова. Немедленно съезжай с квартиры и возвращайся в Лондон. На Кадогэн-сквер с тобой свяжутся. Никому не рассказывай о случившемся, даже своему брату Майклу. Неукоснительно придерживайся этих инструкций. Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть. Уничтожь эту записку. Р.»
Ее ноги обмякли, подкосились, она медленно сползла по стене на кафельный пол и так и осталась сидеть, вытянув их перед собой, как будто они отсоединились от нее у самого основания и больше ей не принадлежали. Вновь и вновь перечитывала записку, тщетно силясь уяснить смысл.
– Мой мальчик, – шептала она. – Мой маленький Никки. – Затем она вслух перечитала эти страшные слова: «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть».
Ее рука, сжимавшая записку, бессильно упала на колени; глаза бессмысленно уставились на противоположную стену прихожей. Было такое чувство, что весь мир, вся ее жизнь вдруг исчезли, растворились в каком-то жутком бездонном провале. Внутри у нее было так же пусто, как и на этой голой кирпичной стене напротив ее.
Она не знала, как долго так просидела, но в конце концов невероятным усилием воли заставила себя подняться. Опираясь о стену, встала на ноги. Потом вновь поднялась по лестнице в спальню и направилась прямо к шкафу Рамона. Распахнула дверцы и обнаружила, что он тоже пуст. Исчезли даже плечики для одежды. Двигаясь, как во сне, побрела к его комоду и поочередно заглянула в каждый пустой ящик. Рамон не оставил за собой ничего.
Пошатываясь, как оглушенная взрывом бомбы, ничего не видя вокруг, на чужих негнущихся ногах, добрела до ниши и опустилась на колени перед пустой кроваткой Никки.
– Мой маленький. Что они с тобой сделали?
Тут она заметила, что что-то застряло между маленьким матрацем и деревянными брусьями кроватки. Вытащила этот предмет и стиснула его обеими руками. Стоя на коленях у кроватки, словно перед алтарем, держала на вытянутых руках эту бесценную реликвию. То был вязаный башмачок Никки, мягкий комочек шерсти с голубой атласной ленточкой, которой он привязывался к его пухлой розовой ножке. Она прижала его к лицу и вдохнула нежный ароматный запах – запах своего сына.
И только тогда разрыдалась. Рыдала горько и безутешно, рыдала до тех пор, пока последние силы не оставили ее и она не затихла в полном изнеможении. К этому времени вечерняя тень опустилась на террасу, проникла в спальню, и ей едва хватило сил доползти до их двуспальной кровати и свернуться калачиком, поджав под себя ноги. Уснула, крепко прижимая шерстяной башмачок к своей щеке.
Когда Изабелла проснулась, было еще темно. Какое-то время лежала неподвижно, охваченная чувством мрачной безысходности, силясь понять, откуда оно взялось. Затем, внезапно, весь вчерашний кошмар обрушился на нее, она с трудом приподнялась и в ужасе огляделась.
Записка Рамона лежала на столике у кровати. Взяла ее и еще раз перечитала, пытаясь хоть что-то понять.
– Рамон, любимый, что же ты с нами делаешь? – прошептала она. Затем, повинуясь его распоряжениям, отнесла записку в ванную, подошла к унитазу и порвала ее на мелкие кусочки. Бросила их в унитаз и спустила воду. Знала, что каждое слово этой записки навечно впечаталось в ее памяти; у нее не было ни нужды, ни желания хранить этот страшный листок бумаги.
Приняла душ, оделась и приготовила себе тост и чашку кофе. Они были совершенно безвкусные. Во рту все задеревенело, будто она прополоскала его кипятком.
Затем принялась тщательно обыскивать квартиру. Начала с комнаты Адры. От Адры Оливарес не осталось ни малейшего следа: ни нитки от ее одежды, ни флакона или тюбика с лекарством или косметикой на полочке в ванной, ни даже единого волоска с головы на подушке в спальне.
Осмотрела гостиную и кухню; та же самая картина; не осталось ничего, кроме взятой напрокат мебели и посуды и остатков еды в холодильнике.
Поднялась обратно в спальню. В заднюю стенку комода Рамона был встроен маленький сейф, но его стальная дверца распахнута настежь, и все бумаги исчезли, в том числе свидетельство о рождении Никки и акт об усыновлении.
Изабелла села на кровать и постаралась привести в порядок свои мысли, отчаянно пытаясь найти хоть какое-то объяснение всему этому безумию. Снова и снова прокручивала в голове происшедшее, чтобы не упустить ни малейшей детали, которая могла бы навести на след.
Но все решения неотвратимо подталкивали к одному-единственному выводу. Рамон попал в беду. Скорее всего, это было что-то поистине ужасное; связанное с таинственной, скрытой стороной его жизни. Она уже не сомневалась в том, что ему пришлось уехать вместе с Никки под давлением чрезвычайных обстоятельств. Понимала, что обязана сделать все от нее зависящее, чтобы им помочь, помочь Рамону и Никки, двум самым главным людям в ее жизни. Знала, что должна неукоснительно придерживаться его указаний. От этого зависела их безопасность, а может быть, и жизнь. И все же она не могла этого просто так оставить. Ей необходимо было узнать как можно больше; любая мелочь могла оказаться полезной.
Она вышла из квартиры, спустилась по лестнице. На другой стороне улицы была небольшая булочная; за прошедшие месяцы Изабелла сдружилась с женой ее владельца. Когда Изабелла перебежала через дорогу, та как раз поднимала ставни на окнах магазинчика.
