Это как прошивка мозга!

Я могу злиться на него прямо сейчас, могу кричать или лелеять свою обиду, которая цвете в груди красным цветком, но стоит только поймать на своем лице его упрямый и красноречивый взгляд, как я начинаю ерзать и дрожать в тех местах, которые стыдно называть вслух.

Скользнув глазами по моим губам и коленям, резко отворачивается и подается вперед. Укладывается грудью на руль, вперяя сосредоточенный взгляд в лобовое стекло, за которым не видно ни черта, кроме фар впередистоящей машины.

Кошусь на него, сжимая пальцы в кулаки и помалкивая, потому что его мать и все другое дерьмо, окружающее меня… нас, здесь, в этой машине и в этом тумане просто перестает иметь значение.

Глядя на точеный профиль Кира, я перестаю хотеть выяснять, кто прав, кто виноват. Если это перемирие, то и черт с ним.

— Я есть хочу, — говорю ему.

Это звучит капризно, и мне все равно.

Я умираю от голода, и причина этого с комфортом устраивается в моем теле, подстраивая его под себя. Наш ребёнок, которого хочу я, и которого он хочет, потому что мы, кажется, оба сумасшедшие! Он о детях ничего не знает, так же, как и я. Откуда? Только о том, как они делаются.

— Закажем что-нибудь на месте, — отвечает быстро.

Боясь отвлекать его от дороги, прикусываю изнутри губу, считая светофоры и перекрестки, на которых встречаем пару мелких аварий.

Я чувствую, что он напряжен, и это напряжение передается мне самой, но пятнадцать минут спустя он заезжает на парковку перед одной из городских гостиниц — махиной из стекла и бетона, которая выросла на месте старой. Той, что пошла под снос несколько лет назад.

Яркое освещение вокруг рассеивает туман. Парковка пуста. Когда выходим из машины, температура, кажется, резко рухнулась вниз, и под моими ногами гололёд.

— Блять! — слышу, как с той стороны машины об лёд ударяется крупное тело Дубцова.

— Ки-и-и-р… — зову, вытягивая шею и пытаясь не повторить его подвиг.

— Мммм… — стонет. — Твою ма-а-ть…

Звучит так, будто ему чертовски больно!

— Дубцов! — мелко переставляю ноги, пытаясь обойти капот.

— Стой на месте! — гаркает из тумана. — Пздц… пффф…

Замерев, кутаюсь в пуховик, прислушиваясь к его тихим чертыханиям, от которых веет неподдельными страданиями.

— Может, сходить за помощью? — кричу ему звонко.

— Стой, блин, на месте!

— Ладно! — рычу, осматриваясь по сторонам.

— Ммм…

Слышу движение. Шелест подошв его ботинок по льду, и через секунду он вырастает с той стороны капота. Взбешённый. Морщась, двигается ко мне, переставляя ноги гораздо увереннее, чем можно было бы ожидать.

Осматриваю его тело, пытаясь понять, что конкретно у него болит. Судя по тому, как прижимает к груди руку — это и есть пострадавшая часть его тела.

Выставив вперёд локоть второй, хрипло велит:

— Иди сюда.

Хватаюсь за его локоть, чувствуя, как под курткой напрягается его и без того каменный бицепс.

— Больно? — спрашиваю, пока ведёт меня к парадным дверям гостиный.

— Нормально, — бросает раздраженно, открывая дверь и пропуская меня вперёд.

Администратор за стойкой встречает нас с распростертыми объятиями и, пока Дубцов занимается оформлением, отхожу к окну, чтобы позвонить деду.

— Блин! — достаю из кармана телефон и быстро набираю знакомый наизусть номер.

Продолжая неловко поджимать руку, второй рукой Дубцов ставит подписи на каких-то бумагах.

Глядя на его рослый силуэт, решаю, что лучше всего будет деду соврать. Я и так перед ним завралась, но упоминание всем известного имени может довести его до сердечного приступа даже раньше, чем известие о том, что в девятнадцать лет я умудрилась нагулять ребенка.

По поводу этой лжи у меня нет угрызений совести перед Дубцовым, ведь у него от меня секретов больше, чем иголок на елке. Я не собираюсь вытягивать их из него. Если он хочет быть таким ослом, я не стану мешать!

Пфффф…

— Вышел тебя встречать, — взволнованно говорит дед. — Фонарь взял и собаку, — отчитывается. — Вот уже на остановке стоим.

— Дед, — выдыхаю. — Меня Карина забрала. Я у нее сегодня переночую.

Морщусь, чувствуя отвратительный вкус собственной лжи на языке, ведь я не ночевала у Карина лет с тринадцати. Примерно с тех пор, как мы перестали играть в куклы и носить одинаковую одежду.

— Вот те раз, — бормочет. — Я тогда домой?

— Только осторожно, ладно? — паникую. — Совсем осторожно, дед. Такой гололёд…

— Да уж понял, — бормочет он.

С той стороны звонка слышу лай собаки и звук его шагов.

— Напиши, когда будешь дома, ладно?

— Понял, принял, — сокрушается. — Черт под ноги насса…

— Дед! — возмущаюсь.

— Виноват, — посмеивается.

Положив трубку, топчусь на месте и облизываю губы, когда со слегка психованным видом двухметровое тело Дубцова размашистой походкой движется на меня.

Аня

В коридоре пусто и тихо. Кроме наших шагов здесь только наше обоюдное молчание. С лица Кира не сходит смурное и раздраженное выражение, и я решаю оставить Дубцова в покое хотя бы до тех пор, пока не доберемся до номера.

Толкнув тонкую белую дверь, Кир пропускает меня вперед, и, проходя мимо него, чувствую, какой тяжелой становится куртка на моих плечах. Мне хочется раздеться и разуться, поэтому сбрасываю ботинки сразу, как нащупываю на стене выключатель.

Подняв глаза, смотрю на то, как морщась, Дубцов снимает с себя тяжелый пуховик и бросает его в шкаф, не трудясь искать вешалку.

— Больно? — задаю глупый вопрос, но просто не знаю, как еще к нему подступиться.

— Нормально, — бросает, снимая кроссовки.

— Может, нужно к врачу? — провожаю его глазами.

На нем футболка и джинсы, и мои глаза прилипают к его крепким ягодицам, пока Дубцов буркает:

— Забей.

Он прижимает руку к ребрам, и между его бровей огромная складка.

Из нас двоих старший он, но сейчас мне кажется, будто наоборот. По-моему, так ведут себя дети, но оставляю этот комментарий при себе.

Пройдя вглубь номера, он принимается изучать все выключатели, которые видит.

Играя со светом, решает оставить только торшер у кровати и подсветку из мелких лампочек на потолке. От этого все кажется уютнее. Не таким чужим и холодным, потому что здесь все серо-белое. Очень нейтральное и безликое, а темнота за окном кажется холодной.

Бросив взгляд на большую двуспальную кровать в центре, бесшумно ступаю по мягкому ковру, прихватив с собой телефон. Я не усну, пока не дождусь звонка от деда, поэтому не собираюсь с телефоном расставаться.

— Ресторан еще работает, — Кир кивает на журнальный столик, где ламинированным уголком выставлено ресторанное меню.

Пройдя мимо него, подходит к окну и принимается сосредоточенно сгибать и разгибать пальцы своей поврежденной руки, но, кажется, выходит не очень.

— Я буду яичницу, — возвращаю на место меню.

Цены здесь совсем не студенческие. Они просто сумасшедшие! Даже за его счет я не хочу себе это позволять.

— Яичницу? — переспрашивает.

— Да…

На кровати двумя аккуратными стопками сложены белые махровые халаты и запакованные в пакеты тапочки к ним. Взяв свой комплект, направляюсь в ванную. У меня под кожей бродит какой-то чужеродный холод, который я хочу вымыть оттуда подчистую.

Душ выглядит новым и стерильным. Начищенным до блеска. Я никогда не ночевала в гостиницах, особенно, наврав с три короба деду, поэтому чувствую себя странно. Снимая одежду, чувствую себя немного деревянной, но, как только забираюсь под горячий душ, от удовольствия покрываюсь мурашками с головы до ног.

Я не запирала дверь и, кутаясь в клубах теплого пара, смотрю на нее, сама не зная, чего ожидать.

Мы… были близки всего один единственный раз, и это было так давно…

Сама не знаю, чего жду.

Того, что он станет прежним? Нежным? Таким, как раньше?

Воспоминания стекают по позвоночнику мурашками, оседая томительным влечением где-то в животе. Даже чертова вода кажется мне нежной. Ласкающей. Закрыв глаза, представляю на ее месте его руки и… губы…