Это “ход конем”. Гребаный “ход конем”.

Завод “Пегас” — наше “семейное” предприятие. Производит лакокрасочные материалы еще со времен моего деда по отцовской линии. Семейное предприятие, в котором на правах акционеров участвуют все, кому не лень в нашей семье, кроме двух человек. Моего отца, которому по должности не положено, и меня. То, что меня туда не пустили — еще один плевок, который я давным давно проглотил.

В последние два года завод прет вперед, заскочив со дна рейтинга сразу в двадцатку городских предприятий. Такой скачок объяснить не трудно, охеренный рывок совпал со вступлением моего отца в должность мэра. Это его кормушка. Это его бизнес. Его и его старшего брата, отца Стаса.

Но, когда мы выйдем из этой комнаты, я стану владельцем пятидесяти одного процента акций. Я стану владельцем бизнеса, который мой отец никогда не посмеет топить.

Молча слежу за тем, как бабушка ставит свои подписи. Стас делает то же самое, мать присоединяется спустя минуту.

Стас отдает мне свои двенадцать процентов. Свой пакет он получил от отца на восемнадцатилетие. Он отдает его мне в обмен на мою долю в уставном капитале музыкального кафе и доплату, которую обязуюсь выплатить ему в течение пяти лет. Наш с Барковым проект его зацепил. Он вгрызся в него. Я не видел Стаса обдолбанным уже недели три. Стас делает мне одолжение. Делает невменяемую глупость. Его родители будут бешеные, когда узнают, но я попросил, и он согласился.

Девять процентов отдаст мне мать, ну а тридцать…

Глядя на то, как Наталья Семеновна Дубцова с соблюдением всех правил каллиграфии выводит свои подписи, чувствую, как позорно сжимается горло.

Я благодарен. Дико благодарен ей за эту веру в себя, хоть и не безоговорочную. Очередным строгим взглядом она напоминает мне о том, что у нас с ней тоже есть уговор. Только не юридический, а условный. Я пообещал его выполнить, и я выполню.

Аня

С недавних пор любой продукт, попадающий мне в руки, стал врагом. Мне всюду чудятся канцерогены и химикаты, даже в хлебных буханках. Просто какая-то паранойя, но я так боюсь навредить своему “зайцу”, что уже отказалась от тонны продуктов, даже от йогуртов.

Я чокнутая.

А еще меня жутко тошнит. Почти постоянно. Это ужасно нервирует и изматывает. Я уже несколько дней прогуливаю универ. Мне просто не до него. Вчера я просто не смогла встать с кровати. Мне хотелось заткнуть уши и накрыть лицо подушкой, потому что меня тошнило даже от звуков и от воздуха.

Я чувствую себя недееспособной. Бесполезной. Плачу по поводу и без, психую.

Если Дубцов решит со мной развестись, мне даже возразить будет нечего, ведь я не выполняю ни одной супружеской обязанности.

Они с дедом уже неделю сами готовят еду. Сами стирают одежду и моют посуду. Сегодня утром мы с Кириллом вообще поругались. Вернее, это я с ним поругалась из-за того, что в три часа ночи ему позвонил “неизвестный номер”, разбудив нас обоих, и я прекрасно слышала женский голос на том конце провода. Он разговаривать с ней не стал, обсуждать ситуацию тоже. Просто сделал вид, будто этого не было и вопрос исчерпан.

Вот так он ведет себя! Устанавливает свои правила, которые не проломишь даже тараном. Вот что значит быть женой Дубцова. Это значит каждый день входить в стену, и эта стена ни на сантиметр не сдвинется, если что-нибудь решила.

Я сама виновата.

Если я хотела спокойной жизни, стоило выйти замуж за кого-нибудь другого.

— Фффф… — вскрыв пакет с сушеными кальмарами прямо в торговом зале супермаркета, отправляю немного в рот.

Уже неделю я только ими и спасаюсь. Я не знаю, как долго продлится мое вегетативное состояние, но я, кажется, на пределе.

Я не думала, что быть беременной — такое испытание.

— Анюта, — слышу за спиной голос Натальи Семёновны. — А розмарин у вас есть?

Развернувшись, кладу в нашу общую тележку минеральную воду и честно отвечаю:

— Не знаю…

Я не могу думать ни о чем, кроме того, что выгнала Дубцова из “нашей” постели и отправила его спать на диван в большой комнате, а утром он умчался по своим “делам” пока я спала.

Я раз пятьсот хотела ему написать, но меня злит то, что с ним невозможно вести переговоры. Мы женаты три с половиной недели. Может, мы вообще зря поженились?

Я так ему и сказала, прежде чем выгнать из комнаты.

Морщусь, проглатывая кальмара.

— Может быть, подождешь меня на улице? — участливо спрашивает бабушка Кирилла.

— Нет… — поднимаю на нее глаза. — Все нормально…

Она не очень-то верит, учитывая то, как ее глаза всматриваются в мое лицо.

Я выгляжу ужасно. У меня синяки под глазами, а волосы похожи на птичье гнездо. По крайней мере я засунула себя в джинсы и свитер, а не отправилась за покупками в пижаме.

Я хотела прогуляться. Просто выбраться из дома.

Я не знала, что она в городе. Мой муж не предупреждал. Она уже была у нас на этой неделе. Приготовила ужин. Не знаю, чем еще они все занимались, потому что тот день был из разряда особенно дерьмовых, и я почти не выходила из комнаты.

— Что сказал твой врач? — она кладет руку мне на плечо и легонько сжимает.

Сморгунов непрошенные слезы, бормочу:

— Что… кхм… — смотрю на пачку кальмаров у себя в руке. — С моими анализами полный порядок. В общем… мне нужно потерпеть, а если станет совсем плохо, меня… положат в больницу…

— Может, это и хорошо? — успокаивает она. — Может лучше “прилечь” ненадолго?

— Может быть… — снова смотрю на нее, понимая, что больше не могу. — Вы не знаете, где сегодня Кир? — спрашиваю расстроенно. — Он… трубку не берет, — вру, глядя в глаза его бабушке.

На самом деле я не звонила. Я рассчитывала на то, что он позвонит сам, но видимо ошиблась адресом.

На его бабушке строгое пальто с брошью в виде белой лилии на лацкане. Она будто из другой реальности. Из той, где женщины не выходят из дома не уложив волосы и не выгладив одежду до совершенства. В сравнении с ней я просто чучело.

— А он что, не сказал куда едет? — интересуется она.

Особым акцентом она выделяет слово “куда”, что немного странно.

— Нет, — отвечаю ей. — Я спала, когда он уезжал. В общем… проспала…

— Я думаю, он сам тебе все расскажет. Когда вернется, — ободряет она.

— Да… конечно, — киваю, изображая оптимизм, но на душе скребут кошки.

Очень хотелось бы знать, когда он вернется, но велю себе молчать. Не хочу, чтобы она знала о том, что мы поссорились. Достаточно того, что об этом знает дед, ведь он не мог не заметить Кира на диване сегодня утром.

Мы заканчиваем покупки, и я настаиваю на том, что часть из них положить в свою “авоську”. Нести что-то тяжелее своего кошелька для меня уже подвиг, но не могу допустить, чтобы она тащила все это в одиночку.

Повесив сумку с продуктами на плечо, медленно бреду рядом с нашей гостей.

Я уже несколько дней не выходила из дома, и сейчас просто дышу относительно свежим воздухом и молча жую свои кальмары.

На часах почти пять вечера, так что дед уже должен быть дома.

Когда до него остается метров десять, рядом с нашим забором тормозит черный джип “мерседес”, водитель которого выскакивает из машины в ту же секунду. В ту же секунду я узнаю в нем отца Кирилла и удивленно смотрю на Наталью Семеновну.

Ее брови хмурятся, а потом лицо принимает очень строгий вид.

Мы останавливаемся не сговариваясь, наблюдая за тем, как мужчина со злостью дергает за ручку калитки, и когда обнаруживает, что она закрыта, врезает по ней кулаком.

Вздрагиваю, глядя на него в ступоре.

Кир не похож на своего отца. У них разные черты лица и комплекция тоже. Фигуру дубцова можно сравнить с треугольником, а его отец больше похож на прямоугольник, хоть и подтянутый, потому что “пуза” у него нет. А еще Кир значительно выше.

На его отце расстегнутое строгое пальто и деловой костюм. Чуть тронутые сединой волосы в беспорядке, а его лицо… бешеное. Его агрессия такая осязаемая, что у меня по рукам бегут мурашки и в груди шевелится волнение.