Весь этот балет заканчивается поцелуем, в котором дофига лишних участников.

Взяв со стола телефон, решаю проветриться и выгулять тормозящие мозги. В туалете рядом со мной пытается отлить упоротый в доску мужик. Простит у меня прикурить, на что тупо не реагирую, пытаясь одной рукой застегнуть ширинку.

Помыв руки, возвращаюсь в VIP-зону и не застаю за столом никого, кроме Тани.

Накручивая на палец прядь своих волос, наблюдает за мной поверх бокала с шампанским.

— Где Стас? — спрашиваю, садясь на своё место.

— Не знаю, — пожимает Таня плечом.

Блин.

Если не хочу застать его в состоянии полнейшего неадекватна, должен следить за ним, как нянька.

К моему удивлению, передо мной тарелка с какими-то закусками и салатами, плюс ещё пара блюд на выбор.

Желудок бесится, потому что дико голоден.

— Заказала на всех, — поясняет она, махнув на стол рукой. — А то мы как бедные родственники. Или как алкоголики.

— Офигенно, — бормочу, забрасывая в рот пару ломтиков сыра.

— Тебе идёт.

Взяв себе салат, смотрю на неё.

Ее глаза сильно подкрашены. Это красиво. Вместо того, чтобы сделать ей комплемент, торможу. Если выпью ещё, завтра будет дерьмовый день.

— Я про стрижку, — поясняет, обводя глазами мое лицо. — Когда я сказала, что тебе нужно постричься, не совсем то имела ввиду.

Мой выбор к ее словам никакого отношения не имеет. Кажется, у мужчин и женщин мозг реально по-разному работает. Я постригся, потому что в ближайшие недели мне тупо некогда пожрать, не то что следить за прической. Помимо всего прочего, я пытаюсь не вылететь из универа, но не думаю, что моя мать это допустит. Не думаю, что мне нужно ее об этом просить.

— Считай, я усовершенствовал то, что ты имела ввиду, — быстро жую приправленные адски острым соусом помидоры.

— Ну, да, — смеется.

Запив салат морсом, бормочу:

— Как-то так.

— Ммм… где твоя… невеста? — спрашивает Таня.

— Заболела, — снова откидываюсь на диванную спинку и забрасываю за голову руки.

Усевшись ко мне полубоком, она забрасывает ногу на ногу и кладёт на спинку локоть. Подперев ладонью голову, обращает все своё внимание на меня.

— Обидно наверное, — предполагает.

— Прорвёмся, — отвечаю.

— Ее ведь Аня зовут?

Я никогда особо не парился за то, чтобы скрывать свою жизнь. От того, что из соцсетей кто-то узнает цвет моих трусов, они мне жать не станут.

Но не теперь.

Теперь новой маниакальной потребностью мне хочется обнести свою жизнь стометровым забором.

Аня и наш ребёнок… это никого, блть, не касается. Они только мои. Тем не менее, у нее есть имя, скоро будет и моя фамилия.

— С утра звали Аней, — поворачиваю голову.

— Собираешься стать папочкой?

Глаза Тани впиваются в мои, хотя всем видом она даёт понять, будто спрашивает между делом.

Между делом или нет, дальше предыдущего вопроса я ее не пущу. Ни ее, ни любого другого. Из этого правила есть только одно исключение — моя бабушка, всем остальным сюда дорога закрыта.

Просто, твою мать, наглухо.

Жесткость, с которой собираюсь это правило реализовывать, поражает меня самого, и эта жесткость просыпается каждый раз, когда кто-то пытается перейти мою границу.

— Когда-нибудь, — отвечаю на ее вопрос.

— Да ладно тебе, — смотрит на меня исподлобья. — С кем не бывает?

— Жить вообще страшно, — усмехаюсь. — От неё умирают.

Ее губы слегка поджимаются.

Мы можем играть в эту игру до бесконечности. Вращать разговор вокруг своей оси я научился давным давно.

Стряхнув с колена невидимую пылинку, Таня решает сдаться. Но упрямый блеск в ее глазах становится ярче.

— Так у тебя мальчишник? — выгибает густую бровь.

— Я думал, у нас корпоратив, — напоминаю, что это была ее идея.

— Хочешь мальчишник? — обводит языком губы.

Тема кажется мне слегка опасной, но запущенная алкоголем расслабленность заставляет спросить:

— В каком виде?

Подавшись вперёд, Таня кладёт руку на мое бедро и, прежде чем успеваю хоть как-то среагировать, прижимается своими губами к моим.

Блять.

Это приятно. Но и только.

Замерев, она ждёт, что я ей отвечу, но отвечать я не собираюсь. Даже несмотря на то, что по ее телу проходит дрожь, а пальцы на моем бедре сжимаются.

Разорвав этот нихрена не безобидный контакт, она часто дышит и смотрит в мои глаза.

— Какого хера ты делаешь? — спрашиваю жестко.

В ответ кладёт руку на мою ширинку и сжимает в ладони яйца, запуская очевидные реакции, которые я тупо не контролирую, потому что пьяный.

Дёрнувшись, по инерции сжимаю ее запястье «загипсованной» рукой, от чего она взрывается болью.

Движение справа заставляет повернуть голову, и мне достаточно миллисекунды, чтобы понять, как все это выглядит со стороны, потому что лицо у девушки Баркова такое, будто вместо глаз у неё два пятака, а челюсть собирается пробить гребаный пол.

Блять!

Оттолкнув от себя Таню, выскакиваю с дивана.

Развернувшись на пятках, Алёна срывается с места, уносясь по коридору в сторону туалетов.

— Остынь, — Барков преграждает дорогу.

— Дай пройти… — прошу его хрипло и толкаю в грудь.

Я, сука, не собираюсь с ним драться, но бешаный приступ тахикардии отключает мои мозги.

— Остынь! — повторяет с рычанием.

— Блять! Дай пройти! — тараню его плечом.

— Уймись.

— Дай пройти! Мы просто поговорим! — больная рука сводит мои шансы против него к детской беспомощности.

Это бесит, и я хватаюсь его за грудки здоровой.

— Мы просто поговорим, — цежу ему в лицо.

— В другой раз, — чеканит, не собираясь двигаться с места. — Проспись.

— Иди на хер! — взрываюсь.

В ответ он убирает от себя мою руку и делает шаг назад, после чего скрывается в коридоре вслед за своей девушкой.

Аня

— Доброе утро, спящая красавиц, — с тихим стуком в мою палату заходит медсестра Таня.

Загорается свет, и я щурюсь, вяло подтягиваясь на локтях.

Я никогда не лежала в больницах, но здесь все очень отзывчивые. Настолько, что я хотела бы оставить им что-нибудь в благодарность. Может быть деньги, ведь их у меня полно. Даже не смотря на то, что мое пребывание здесь совсем не дешевое удовольствие, нам с детенышем хватает выше крыши.

На часах семь утра, и за окном темно.

Пытаюсь проснуться, бросая удрученный взгляд на металлический лоток, где лежит шприц с моим уколом.

— Это последний, — успокаивает Таня.

— Аллилуйя… — бормочу, переворачиваясь на бок.

— Хоспади… бедное создание, — причитает, растирая спиртом кожу на моей ягодице. — Ну ладно, это еще не страшно. Бывает и хуже.

Невнятно фыркаю в ответ, пока ставит мне укол.

Вообще-то, мы с ней дружны. Я ей нравлюсь, и она мне. Возможно, я нравлюсь ей, потому что никогда не жалуюсь. Не скандалю и не привлекаю к себе внимание. Противоположных случаев здесь полно. Может быть, узнай здесь, чьего ребенка я так отчаянно пытаюсь сохранить, внимания ко мне было бы в разы больше. Не искреннего, а любопытного и расчетливого. С этим я столкнулась давным давно. Еще в ту пору, когда мы с Дубцовым только начали встречаться. Я лучше умру, чем начну что-либо афишировать. Я не хочу, чтобы все это любопытство касалась меня и детёныша. Оно токсичное. Если Кирилл к этому привык, то я нет. Это внимание я вижу, как угрозу, и с каждым днем этот эффект усиливается.

На тумбочке оживает телефон, и я дергаюсь.

— Да лежи ты! — суетится Таня. — Больно же будет!

Я знаю.

Закусив губу, принимаю последствия.

— Уффф… — выдыхаю, когда наконец-то достает иголку.

— На… — подает мне телефон, собирая свои пыточные иголки.

— Спасибо… — шепчу, глядя на дисплей.

Это Дубцов, и я медлю, сонно обводя глазами буквы его имени.

Звонить мне в семь утра не его традиция. Обычно он звонит ближе к десяти. До этого времени он пишет. Пишет вечером и утром. К семи утра меня всегда ждет что-то вроде: “как дела?”, “проснулась?”, “че-нить хочешь?”.