— Частота сердечных сокращений в норме…

С силой закусываю губу.

От облегчения хочется взвыть.

— Вот он, наш малыш… — бормочет женщина себе под нос.

Изучает экран какое-то время, после чего диктует медсестре:

— Гипертонус… гематома в нижней части матки… вот откуда кровяные выделения.

— Это опасно? — выпаливаю.

— Ну… — поправляет свои очки. — Это вам доктор скажет, но думаю, все нормально будет.

— Ясно… — выдыхаю, снова глядя в потолок.

— К доктору прямо сегодня. Не затягивайте. Мы же хотим малыша сохранить?

— Очень, — киваю.

Ее голос тихий, но это меня не успокаивает. Пока она рассказывает о том, как возникают гематомы, я проклинаю себя и свою дурость. Дубцову в моей голове тоже достается, потому что он прямой участник всех моих бед, но лучше умереть, чем никогда его не встретить.

Десять минут спустя забираю результаты и выхожу из кабинета.

Кир стоит рядом с дверь, опершись о стену плечом и сложа на груди руки.

На его лице мрачное выражение, отросшие волосы растрепаны.

Возможно, у меня гиперчувствительность ко всему на свете, потому что от каждой его черты, от каждого контура его тела, меня просто колбасит.

Впившись в меня взглядом, он выпрямляется.

— Отлично постарались! — говорю ему, размазывая по щекам слезы.

Подойдя к дивану, хватаю свою дубленку и сумку.

— А по-русски? — слышу хрипловатый вопрос за спиной.

Я понимаю, что должна злиться только на себя, но он здесь, и я решаю разделить ответственность между нами.

Обернувшись и убедившись в том, что мы в коридоре одни, смотрю на него снизу вверх и обвинительно сообщаю:

— С НИМ все нормально, но у меня гематома. Это из-за того, что… в общем, из-за того, чем мы вчера занимались.

Мой упрек доходит до него мгновенно. Чуть сдвинув темные прямые брови, шевелит своими гениальными мозгами, после чего издевается:

— Чем мы занимались? Уточни.

— Сам знаешь, чем, — понижаю голос.

— Блин, — качает головой, будто поражен до глубины души. — Ты меня удивляешь, отвечаю. Ты, блять, это слово из четырех букв вслух сказать не можешь?

— Вот такая я дремучая!

— Я знаю, какая ты, — склоняет ко мне голову так, что почти соприкасаемся носами. — Ко мне сейчас какие претензии? Я откуда знаю, можно тебя трахать или нельзя?

Открыв рот, резко осматриваюсь еще раз.

Грубиян!

Его упрек совершенно справедливый, но стресс, который я пережила этим вечером не собирается рассасываться вот так, по волшебству.

— Теперь знаешь, — объявляю, глядя в его горящие раздражением черные глаза.

— Ну, супер, — почти рычит он. — Тебе там что, укол бешенства всадили?

— У меня в организме все гормоны перемешались, — довожу до его сведения. — И это, кажется, только начало. Так что если хочешь, чтобы я помалкивала и не доставляла проблем, так не получится. Поэтому, либо смирись, либо…

— Либо? — выгибает брови.

Я знаю, что зашла слишком далеко, только я сказала правду. С ним и в обычное время, как на американских горках, а сейчас я с трудом себя контролирую и удобной быть не смогу. А ведь это только шестая неделя. Что будет дальше?!

— Либо смирись, — отрезаю, понимая всю нелепость своего заявления.

— Богатый выбор, — кивает.

— Угу…

Смотрим друг на друга, как боксеры на ринге, но правда заключается в том, что несмотря на свой дерьмовый характер, именно он всегда находил для нас обоих компромиссы. Может потому что он старше, а может, потому что это у него в крови. В любом случае, ни с одним человеком до него у меня не было потребности в компромиссах на каждом-каждом шагу.

Обведя глазами коридор за моей спиной, он вдруг говорит:

— Может, я тебе просто рот заткну?

Отличный компромисс…

— Как грубо, Дубцов, — отворачиваюсь.

Резко подняв руку, он накрывает ею мой затылок и, сгорбившись, разбивает последние сантиметры между нашими лицами. Припечатывает мои губы своими, и от неожиданности сталкиваемся зубами.

Хватаюсь пальцами за футболку на его груди, вставая на цыпочки.

Жесткой хваткой Кир сжимает мою талию второй рукой, вжимая мое тело в себя и раскрывая мои губы горячим языком.

По позвоночнику проносятся мурашки.

Руки веревками обвивают его шею.

Пускаю его внутрь, с дрожью ощущая каждый кусочек его твердой груди и бедер.

Жадно целуемся, пока хватает дыхания и пока где-то позади него не хлопает дверь.

Роняю голову на его грудь, делая шумный рваный вдох.

Чувствую, как сильно и ритмично стучит в его груди сердце. Он теплый и до невозможности настоящий. Кладет на мою макушку подбородок, хрипловато замечая:

— У тебя новая комплектация? Бешеная ведьма?

Мое напряжение сдувается. Уходит, как воздух из воздушного шарика.

Что за чертовы пляски?

Всхлипнув, вдыхаю запах его футболки и шепчу:

— Называй, как хочешь.

— С детенышем нашим что? — спрашивает жестковато.

Прикусываю горящую от его поцелуя губу. Выбор слов заставляет трепетать сердце. Вокруг него собирается тепло, от которого к горлу опять подкатывает ком.

— Угроза… выкидыша… — произношу вязкие слова. — К врачу надо. На пятый этаж.

Выдохнув, Кир разжимает руки.

Вяло отстраняюсь и заглядываю в его лицо.

— Дерьмо, — резюмирует, глядя на меня.

Мы оба не понимаем, что и как делать, но его спокойствие действует на меня магически.

— Не ругайся, — прошу, изображая серьезность. — Он ведь слышит…

— А что, у него уже уши есть?

Во всей этой ситуации нет ничего смешного, но я смеюсь.

— Нет у него ушей!

— Тогда, в чем проблема?

— Пошли, — рычу, таща Дубцова к лифтам, схватив за рукав куртки.

Из-под него торчит кусок какого-то бандажа, который я заметила еще в машине.

Что за невезение?

На нас кто-то наложил заклятие?

Оставив Кира в коридоре вместе со своими вещами, захожу в кабинет гинеколога. К моему удивлению, это пожилой мужчина с живыми и веселыми глазами, и все время, пока длится осмотр, я сгораю от неловкости. Кроме Дубцова голой ниже и выше пояса меня не то что другой мужчина, а вообще никто не видел. И не трогал тоже. Он мой первый во всех смыслах. До него я даже ни с кем не целовалась, а после него ни с кем другим и не хочу. Мне ста лет не хватит, чтобы им насытиться!

— Хорошего мало, — вздыхает врач, стягивая с рук одноразовые перчатки.

Пока одеваюсь, замечаю, что за окном начало темнеть.

Усевшись за стол, врач изучает результаты моего УЗИ, после чего сообщает:

— Придется вам у нас погостить… Анна Николаевна. А когда отдохнете, быстренько искать себе постоянного врача.

Киваю, понятия не имея, какие вопросы должна ему задавать.

После того, как я увидела на белье кровь, уже ничто не может напугать меня больше в этот день. Даже то, что мне предстоит ужасно непростой разговор с дедом. Разговор, которого я избегала все эти дни, и который изменит нашу с ним жизнь до неузнаваемости.

— Спасибо… — бормочу, забирая из рук мужчины направление на госпитализацию.

Аня

Перевернувшись на бок, шарю рукой по тумбочке в поисках своего телефона. Щурюсь и стряхиваю с себя вязкий сон, ориентируясь на писк и вибрацию своего гаджета. Он лежит на ноутбуке и пляшет, прогоняя сон.

На часах двенадцать дня, но я будто вареная. Наверное это из-за капельниц, от которых у меня на руках маленькие синяки. Помимо них в меня горстями засыпают таблетки, и я хочу только одного — чтобы все это помогло и меня отпустили домой.

Я здесь уже три дня. Завтра суббота, но ни о каких выходных дома я уже не мечтаю.

Быстро отключив звук, смотрю на противоположную кровать. Отвернувшись к стене, моя соседка кажется спит, но может быть и нет. В палате нас двое. У нас собственный душ и туалет. Есть холодильник, телевизор и даже кондиционер, но меня это не спасает. Я ужасно хочу отсюда выбраться. Я будто выпала из жизни, и не знаю, что творится там, за пределами этой клиники. Хотя гостей у меня хватает, особенно по вечерам.