— Я позвоню тебе, как только приеду домой.

Домой. Атланта больше не мой дом.

— Я люблю тебя, Анна.

Я плачу.

— Я тоже тебя люблю. Заботься о Шонни вместо меня.

— Конечно.

— И капитане Джеке. Проверяй, чтобы Шон кормил его, менял подстилку и не забывал наливать воду. И пусть не даёт ему слишком много угощений, иначе Джек растолстеет и не сможет выползти из иглу. Но убедись, что он все-таки даёт их каждый день, потому что ему нужен витамин C, и он не притрагивался к воде, поскольку я дала ему те капли…

Она отступает и убирает мой обесцвеченный локон за ухо.

— Я люблю тебя, — повторяет она.

И затем моя мама совершает нечто, что даже после всех документов, авиабилетов и представлений, я и не думала увидеть. То, что должно было произойти по крайней мере через год, с поступлением в колледж. Да, я стремилась к независимости много дней, месяцев и даже лет, но когда мне её предоставляют, я оказываюсь не готова.

Моя мать уезжает. Я остаюсь одна.

Я чувствую, как она накатывает, но ничего не могу поделать.

БОЛЬ.

Они бросили меня. Мои родители и в самом деле бросили меня! ВО ФРАНЦИИ!

Тем временем Париж по-странному тих. Даже оперная певица ушла на ночь. Я не могу расклеиться. Здесь стены тоньше бумаги, поэтому если я сломаюсь, мои соседи — мои новые одноклассники — всё услышат. Кажется, мне плохо. Меня вот-вот вырвет той съеденной на обед странной тапенадой[2] с баклажаном, все всё услышат, и никто не пригласит меня посмотреть, как мимы выбираются из своих невидимых ящиков или чем здесь ещё занимаются в свободное время.

Мчусь к умывальнику, но напор оказывается слишком сильным, и вода попадает на рубашку. Теперь я плачу сильнее, потому что я ещё не распаковала полотенца, а мокрая одежда напоминает о Бриджет и Мэтте, дебильных любителях водных горок, которые вечно тащили меня в аквапарк, где у воды н запах краски и цвет. А ещё в ней миллиард триллионов бактериальных микробов. О боже. Что, если в этой воде тоже бактериальные микробы? Французскую воду безопасно пить?

Жалкая. Какая я жалкая.

Сколько семнадцатилеток убило бы ради шанса уехать из дома? Мои соседи не испытывают никаких терзаний. Из их спален не слышно рыданий. Я хватаю рубашку с кровати, чтобы переодеться, и теряю силу воли. Моя подушка. Падаю лицом в этот звуковой барьер и плачу, плачу, плачу…

Кто-то стучит в мою дверь.

Нет. Конечно, не в мою.

Снова!

— Эй?! — кричит девочка из коридора. — Эй?! С тобой всё в порядке?

Нет, со мной не всё в порядке. УЙДИ. Но она вновь подаёт голос, и мне приходится сползать с кровати и открывать дверь. За дверью стоит блондинка с длинными густыми локонами. Высокая и полненькая, но не толстая. Как крепкосложенная волейболистка. В свете прихожей её пирсинг в носу переливается точно бриллиант.

— С тобой всё в порядке? — нежно спрашивает она. — Я Мередит, твоя соседка. Это твои родители только что ушли?

Мои опухшие глаза означают утвердительный ответ.

— Я тоже плакала в первую ночь. — Она наклоняет голову, думает секунду и кивает. — Пойдём. Шокола шо.

— Шоколадное шоу?

С чего бы мне захотелось посмотреть на шоколадное шоу? Мама оставила меня, я боюсь выйти из комнаты и…

— Нет. — Она улыбается. — Шо. Горячий. Я могу приготовить в своей комнате горячий шоколад.

О!

И всё же я соглашаюсь. Мередит тотчас же останавливает меня рукой, словно дежурный-регулировщик. У неё кольца на всех пальцах.

— Не забудь ключ. Двери закрываются автоматически.

— Я знаю.

В доказательство вынимаю ожерелье из-под рубашки. После того как на обязательных семинарах по жизненным навыкам для новичков нам рассказали, как легко захлопывается дверь, я повесила свой ключ на шею.

Мы входим в комнату Мередит, и у меня перехватывает дыхание. Это та же самая комнатушка семь на десять[3] с министолом, миникомодом, миникроватью, минихолодильником, минираковиной и минидушем (никакого минитуалета, он дальше по коридору). Но... в отличие от моей стерильной клетушки каждый дюйм стен и потолка покрыт плакатами, картинами, блестящей упаковочной бумагой и разноцветными флаерами на французском.

— Сколько ты здесь живёшь?

Мередит вручает мне платок, и я неуклюже сморкаюсь, но она не вздрагивает и не морщится.

— Вчера приехала. Я уже здесь четвёртый год, так что мне не нужно ходить на семинары. Прилетела одна. Теперь просто болтаюсь и жду, когда приедут друзья.

Она кладёт руки на бедра и оглядывает комнату, восхищаясь плодом своих трудов. Я замечаю груду журналов, ленты и ножницы на полу и понимаю, что работа ещё не окончена

— Неплохо, а? Белые стены не для меня.

Кружу по комнате и все осматриваю. Я быстро понимаю, что на большинстве плакатов всего пять человек: Джон, Пол, Джордж, Ринго и какой-то футболист.

— «Битлз» — это всё, что я слушаю. Друзья дразнят меня, но…

— Кто это? — Я указываю на футболиста в красно-белой форме. У него тёмные брови и волосы. Ничего так.

— Сеск Фабрегас. Боже, он самый невероятный полузащитник на свете. Играет за «Арсенал». Английский футбольный клуб? Не слышала?

Качаю головой. Я не интересуюсь спортом, хотя возможно и надо бы.

— И всё же отличные ножки.

— Да, знаю. Такими бёдрами можно гвозди забивать.

Пока Мередит варит шокола шо на конфорке, я узнаю, что она тоже учится в выпускном классе, а в футбол играет только летом, потому что в нашей школе нет подходящей спортивной программы, но раньше, в Массачусетсе, она состояла в команде штата. Значит, она из Бостона.

Мередит напоминает мне, что здесь я должна называть игру «футболом»[4], что — если задуматься — действительно имеет больше смысла. И, кажется, она не против, что я извожу её вопросами и трогаю её вещи.

У неё потрясающая комната. Кроме оклеенных стен, в ней дюжина фарфоровых чайных чашечек, полных пластмассовых блестящих колечек, серебряных с янтарём и стеклянных с засушенными цветами.

Уютная и обставленная спальня, в которой живут уже не один год.

Примеряю кольцо с резиновым динозавром. Стоит мне его сжать, как тираннозавр переливается красно-жёлто-синими цветами.

— Мне бы такую комнату.

Мне она нравится, но я помешана на чистоте, чтобы иметь нечто подобное. Мне нужны чистые стены и стол, а вещи должны всегда лежать на своих местах.

Мередит довольна моим комплиментом.

— Это твои друзья?

Я кладу динозавра обратно в чашку и указываю на приколотую к зеркалу фотографию. Серая, неотчётливая, отпечатана на плотной глянцевой бумаге. Пить дать сделана на школьном занятии по фотографии. Четыре человека перед гигантским полым кубом. Обилие элегантной чёрной одежды и нарочито спутанные волосы — без всякого сомнения, Мередит принадлежит к местной богеме. По какой-то причине я удивлена. Знаю, у неё вычурная комната, кольца на всех пальцах и в носу, но в остальном это скромная и опрятная девушка в сиреневом свитере, облегающих джинсах и с мелодичным голосом. Ну, ещё Мередит увлекается футболом, но она не девочка-сорванец.

Она широко улыбается, пирсинг мерцает.

— Да. Элли щёлкнула нас в Ла-Дефанс. Это Джош, Сент-Клер, я и Рашми. Ты завтра увидишь их на завтраке. Ну, всех, кроме Элли. Она окончила школу в прошлом году.

Дно желудка начинает разжиматься. Меня приглашают сесть рядом?

— Но уверена, ты скоро её увидишь, она встречается с Сент-Клером. Она теперь в «Парсонс Пари»[5], изучает фотографию.

Я никогда не слышала об этом учебном заведении, но киваю, как будто сама собираюсь туда поступать.

— Она очень талантлива. — Нотки в её голосе говорят об обратном, но я не заостряю на этом внимание.