— Он просто скучал по тебе, вот и всё. Говорил о тебе без остановок. Просто он не знает, как выразить свои чувства теперь, когда ты здесь. Шон! Прекрати пинать кресло! Я же говорила тебе не толкать моё кресло, когда я за рулём.

Шонни мрачнеет.

— Мы можем заехать в «Макдональдс»?

Мама смотрит на меня.

— Ты голодна? Вас кормили в самолёте?

— Я не прочь перекусить.

Мы съезжаем с автомагистрали и едем к кафе. Обед ещё не подают, и Шонни закатывает истерику. Мы выбираем картофельные оладьи. Мама и Шонни берут колу, я заказываю кофе.

— Ты теперь кофеманка? — с удивлением передаёт мама кружку.

Я пожимаю плечами.

— В школе все пьют кофе.

— Ну, надеюсь, молоко ты всё ещё пьёшь.

— Как Шонни сейчас?

Мама скрипит зубами.

— Это особый случай. Его старшая сестра приехала домой на Рождество. — Она указывает на канадский флаг на моем рюкзаке. — Что это?

— Мой друг Сент-Клер купил его для меня. Чтобы я не чувствовала себя чужой.

Она поднимает брови и выезжает обратно на дорогу.

— В Париже много канадцев?

Моё лицо вспыхивает.

— Я просто чувствовала себя, понимаешь, глупо какое-то время. Одной из тех ужасных американских туристов с белыми кроссовками и камерами на шее. Поэтому он купил его для меня, чтобы я не чувствовала себя... смущённой. Американкой.

— Здесь нечего стыдиться, — отрезает она.

— Боже, мама, я знаю. Просто я имела в виду… ладно, забудь.

— Это английский мальчик с отцом-французом?

— У тебя какое-то к нему предубеждение?

Я злюсь. Мне не нравится, на что она намекает.

— Кроме того, он американец. Он родился здесь. Его мама живёт в Сан-Франциско. Мы сидели друг рядом с другом в самолёте.

Мы останавливаемся на красный свет. Мама пялится на меня.

— Тебе он нравится.

— О, БОЖЕ, МАМ.

— Так и есть. Тебе нравится этот мальчик.

— Он просто друг. У него есть девушка.

— У Анны есть па-а-арень, — поёт Шонни.

— Нет!

— У АННЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Пригубливаю кофе и давлюсь. Он отвратителен. На вкус как дерьмо. Нет, даже хуже, чем дерьмо, — оно, по крайней мере, органического происхождения. Шонни всё ещё меня поддразнивает. Мама оборачивается и хватает его за ноги. В результате брат снова бьёт по её креслу.

Мама видит, какую я строю гримасу над кофе.

— Боже, боже. Один семестр во Франции, и мы уже мисс Утончённость. Твой отец будет просто рад.

Как будто это был мой выбор! Как будто я просила поехать в Париж! И как она смеет вспоминать про папу.

— У А-А-А-АНЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Мы возвращаемся на автомагистраль между штатами. Час пик, атлантское движение заглохло. Из машины позади играет убойный бас. Автомобиль впереди распыляет облако выхлопа прямо в нашу вентиляцию.

Две недели. Всего лишь две недели.

София мертва. Мама выезжала на ней только три раза после моего отъезда, и теперь машина застряла в какой-то ремонтной мастерской на Понсе де Леон-авеню. Мой автомобиль, может, и кусок красного металлолома, но это мой кусок красного металлолома. Я заплатила за неё из личных сбережений, вытерпев зловоние киношного попкорна в волосах и маргарин на руках. Её зовут в честь моего любимого режиссёра, Софии Копполы. София создаёт атмосферные импрессионистские фильмы со спокойным, но безупречным стилем. Она одна из только двух американских женщин-режиссёров, номинированных на Оскар.

Она должна была победить.

— Почему тебя не может подвезти кто-нибудь из друзей? — спрашивает мама, когда я жалуюсь, что не могу поехать на её минивэне на концерт «Ужасов по дешёвке».

— Поскольку Бридж и Тоф уже будут там. Им нужно всё настроить.

Капитан Джек вик, вик, викает, требуя внимания, так что я сую оранжевый шарик в его клетку и чешу за ушком.

— Может, Мэтт?

Я с ним месяцами не общалась. Догадываюсь, что он идёт, но, блин, с ним будет Черри Милликен. Нет, спасибо.

— Я не буду звонить Мэтту.

— Ну, Анна. Мэтт или минивэн. Решай сама.

Я выбираю бывшего. Раньше мы были хорошими друзьями, так что я как бы горю от нетерпения встретиться с ним снова. И возможно Черри не такое уж зло, как я помню. Только вот она зло. Абсолютное. Только пять минут в её компании, а я уже не могу постичь, как Бридж терпит её за ланчем каждый день.

Я сижу на заднем сиденье машины Мэтта. Черри оборачивается — её волосы ниспадают занавеской как в рекламе витаминного шампуня.

— Итак. Какие парни в Париже?

Я пожимаю плечами.

— Парижане.

— Ха-ха. Ты смешная.

Фальшивый смех — одна из её мелких особенностей. Что Мэтт в ней нашёл?

— Никого особенного?

Мэтт улыбается и глядит на меня через зеркало заднего вида. Не знаю почему, но я забыла, что у него карие глаза. Почему этот цвет делает некоторых людей удивительными, а других — полной посредственностью? Тоже самое с каштановыми волосами. Статистически говоря, Сент-Клер и Мэтт похожи. Глаза карие. Волосы тёмные. Цвет кожи белый. Есть значительная разница, но все же. Это всё равно, что сравнивать трюфели в шоколаде с дешёвым батончиком.

Я думаю о «трюфеле в шоколаде». И его девушке.

— Не совсем.

Черри рассказывает Мэтту какую-то историю, произошедшую в хоре, чтобы я не смогла вмешаться в разговор. Мистер Батончик объясняет мне, кто есть кто, но мои мысли далеко. Бриджет и Тоф. Не изменилась ли Бридж? Продолжатся ли наши с Тофом отношения?

И тут до меня наконец доходит. Я скоро увижу Тофа.

В последнюю нашу встречу мы поцеловались. Не могу не фантазировать о нашем воссоединении. Тоф выбирает меня из толпы, не в силах отвести взгляд. Посвящает мне песни. Встречает за кулисами. Целует в тёмном углу. Возможно, я все каникулы проведу с Тофом.

К тому времени, как мы доезжаем клуба, у меня порхают бабочки в животе, в самом хорошем смысле этого слова.

Только вот когда Мэтт открывает мне дверь, я понимаю, что мы не в клубе. Скорее... в кегельбане.

— Мы по адресу приехали?

Черри кивает.

— Здесь играют лучшие подростковые группы.

— О!

Бридж не упоминала про кегельбан. Но всё нормально, концерт всё равно будет здоровским. И я забыла, что нас не пустили бы в клуб, ведь мы несовершеннолетние. Странная забывчивость. Другое дело, если я бы прожила во Франции очень долго…

Внутри нам говорят, что нужно купить дорожку, иначе на концерт не пустят. Значит, мы должны также арендовать обувь. Гм, нет. Я ни за что её не надену. Сотни людей её носили, и, что, один пшик Лизола убьёт всё противные вонючие микробы? Сомневаюсь.

— Не надо, — говорю я, когда парень выкладывает кроссовки на прилавок. — Можете не выдавать.

— Леди. Играть без обуви запрещено.

— Я не играю.

— Леди. Возьмите обувь. Вы задерживаете очередь.

Мэтт хватает кроссовки.

— Прости. — Он качает головой. — Я забыл, как ты относишься к подобному.

Черри фыркает, и Мэтту приходится нести и её обувь. Он оставляет наши кроссовки под пластмассовыми оранжевыми стульями, и мы проходим к сцене, вжатую к дальней стене. Собралась небольшая толпа. Бридж и Тофа нигде не видно, остальных я не узнаю.

— Думаю, они будут первыми, — говорит Мэтт.

— Хочешь сказать, что они на разогреве в кегельбане для несовершеннолеток? — спрашиваю я.

Он бросает на меня косой взгляд, и я чувствую себя маленькой. Он прав. Это всё равно круто! Это их первый концерт! Но дурное предчувствие возвращается, пока мы гуляем по залу. Бесплатные футболки, растянутые на чудовищных пивных животах. Пухлые куртки НФЛ и жирные двойные подбородки. Конечно, я нахожусь в кегельбане, но различие между американцами и парижанами отвратительно. Теперь я увидела свою страну как нас, должно быть, видят французы, и мне стыдно. Могли эти люди хотя бы расчесаться, прежде чем выйти из дома?