Все мои действия на автомате.

Снял халат на выходе и подал его какой-то женщине, пропуская Цветкову вперед, а потом сел за руль и поехал прочь, ощущая, что внутри все лопается, как надувные шарики от соприкосновения с острием иглы или другого острого предмета.

Не ездил к матери один, чтобы не видеть, как она страдает каждый раз.

Наверное, вскоре я и вовсе не переступлю порог клиники, потому что внешне изменюсь еще больше, и она меня не узнает.

Я никогда не говорил ей прямо, что Алиска умерла.

Нет.

Со мной была Валентина, которая умела перевести тему и обтесать эти углы, а я нет.

Я не мог.

Не умел.

Никогда не умел лгать матери, глядя прямо в глаза.

Любил ее до чертиков.

И Алиску…

— Дан? — Голос Цветковой вывел из сумрака тяжелых мыслей, которые паутиной висли на сознание, и я не замечал, что пошел сильный дождь. — Сбавь скорость, пожалуйста, мне страшно.

Сжимаю оплетку до хруста и торможу на обочине, так и не доехав до главной дороги, поворачиваю голову к Ангелике и смотрю, как она со страхом поднимает на меня глаза.

— Психом меня считаешь? — Задаю тот вопрос, который волнует больше всего, еле контролируя внутреннюю агонию.

— Я… Я… — Произносит она, часто моргая, а я не выдерживаю и бью по рулю, пугая ее еще больше, а когда понимаю это, отстегиваю ремень безопасности и дергаю за ручку. — Куда ты? Дан, стой! — Кричит уже в спину, но мне нужно остыть, и дождь должен помочь.

Крупные холодные капли бьют по лицу, только они не добираются до сердца, которое работает так быстро, что, кажется, пара секунд, и резко остановится, не выдержав нагрузки, но я знаю, что этого не произойдет. Слишком легкое освобождение от боли.

— Вернись в машину, Данияр. — Ангелика выбирается из тачки следом за мной и обходит вокруг, с осторожностью поглядывая в мою сторону и обнимая себя руками.

— Цветкова, сядь на место. Успокоюсь и отвезу тебя домой. — Цежу сквозь зубы и отворачиваюсь к деревьям, чтобы не видеть огромных голубых глаз, в которых плескался страх вперемешку с жалостью.

Убийственная смесь.

Особенно для меня.

Особенно сейчас.

— Нет, мы сядем вместе. — Уперто произносит она, но слегка вздрагивает, когда я резко поворачиваюсь к ней. — Ты простынешь…

— Ты же хотела узнать о моей семье. — Говорю, сжимая челюсти, а Ангелика смотрит на меня. — Узнала. Кем теперь меня считаешь, Цветкова? — Она не успевает ничего ответить, потому что я усмехаюсь. — Циником, как и отец, который деньги тебе пихал за мое спасение? Или человеком с психическим расстройством, как мать? А может, наркоманом, как моя сестра? Или праведником-лжецом, как Макс? Кем ты меня считаешь? Скажи, Цветкова, не стесняйся.

— Данияр, я… — Начинает она, но я перебиваю.

— Как ты можешь ответить?! — Из меня вырывается идиотский смех. — Я сам не знаю, кто я. — Развожу руки в стороны, после чего запускаю пальцы в волосы. — Раньше знал, а теперь… Теперь не знаю. Понимаешь?! Не знаю.

Руки сами опускаются, ведь Цветкова так смотрит, что хочется собственноручно удавить себя.

Кажется, что она развернется и сядет в тачку.

Должна после такого…

Но Ангелика подходит ко мне и обнимает…

Удивлен?

Это не то слово.

Растерян.

Стою, как камень, только дышу очень часто.

— Не нужно меня жалеть. — Наконец-то, произношу, а она поднимает голову, но не перестает обнимать.

— Это не жалость, Аристов, — капли дождя стекают по ее лицу, словно слезы, а может, она и правда плачет, — это поддержка. В этих двух словах есть великая разница. — Смотрит мне в глаза пару секунд, а потом прижимается, как к родному.

Несмотря на холод, ощущаю от нее тепло. Только пошевелиться не могу еще пару минут, но она не отпускает и еще крепче обнимает, когда я притягиваю ее к себе, утыкаясь носом в шею и прикрывая глаза.

И хорошо, что идет дождь.

Никто не увидит моего лица.

Никто.

Кроме Ангела.

Данияр

Не знаю, сколько мы так стоим, прилипнув друг к другу, как парочка кровососов, но я перестаю злиться. Просто кайфую от того, что она меня обнимает.

Крепко.

По-настоящему.

Без притворства.

Не знаю, почему сейчас так видна разница между словами и действиями той же Листовской и Ангелом.

Фальшивка и оригинал.

Показная жалость и искренняя поддержка.

Знаю ли их отличия?

Раньше не знал, смешивал понятия, а теперь… теперь что-то изменилось.

— Поговорим? — Спрашивает Ангелика тихо, выводя меня из раздумий и осознания происходящего с нами.

— О матери? — Голос звучит сухо, словно ломается от того, что я рискую открыться перед кем-то.

— Обо всем. — Отстраняюсь, чтобы увидеть ее глаза, и киваю.

— Только в машину сядем. Ты уже вся промокла. Не хочу, чтобы по моей милости ты продрогла и слегла с температурой. — Смотрит на меня и, кажется, смущается.

Только никто из нас не спешит отходить. Ангелика продолжает меня обнимать, да и я не могу убрать от нее руки. Вдруг это просто способ меня успокоить, а потом она снова превратится в запуганную лань, для которой я лишь ужасный монстр…

Дождь так и льет, превращая нашу одежду в мокрые тряпки, а я залипаю на ее губы, которые манили и очень сильно выделялись на бледном лице. Не сдерживаюсь, поднимаю одну руку и провожу большим пальцем по ее нижней губе. Слышу сдержанный вздох и ощущаю напряжение Ангела.

Она смотрит на меня и не дергается, как раньше. Зрачки расширились, когда я наклонился, оставляя небольшое расстояние между нашим лицами.

Хотел ее губы, как ненормальный.

Одержимый Ангелом.

Уже готов был снова испробовать эти вишенки на вкус, но…

Ты меня пугаешь… Мне страшно… Сбавь скорость…

Проглатываю желание истязать ее губы и провожу пальцами по влажной щеке, после чего беру за руку.

— Пойдем. Ты вся дрожишь. — Веду ее к тачке и открываю дверку.

Самого ломает до чертиков, но я сдерживаюсь.

Не хочу спугнуть.

Не могу потерять ее.

Такую упертую и податливую одновременно.

Не имею права.

Сажусь за руль и увеличиваю подачу горячего воздуха в салон.

— Как это произошло? — Спрашивает все так же тихо, а я нервно сглатываю.

Не хотелось бы вспоминать тот день, но она права. Разве можно что-то получить, если сам закрыт.

— После похорон Алиски. Я по городу бродил. У мамы началась истерика на кладбище. Я сбежал, как трус, а когда вернулся домой, нашел ее в ванной с перерезанными венами. — Слова даются с трудом, и я перевожу взгляд на лобовое стекло, где дворники разгоняют крупные струйки воды. — Если бы пришел позже, то было бы поздно.

— Мне жаль, — с сожалением произноситАнгел, а я усмехаюсь, — хорошо, что ты успел.

— Не знаю, хорошо ли. Иногда мне кажется, что она бы не мучилась так, если бы… — Обрываю фразу, не решаясь озвучить мысль, которая занозой сидела в голове.

— Не говори так. Все наладится. — Ангелика кладет свою ладошку на мою руку и легонько сжимает.

— Два года никаких изменений, а после моих посещений… Сама слышала, что там было. — Сжимаю челюсти и руль заодно. — От того, что я прихожу, ей хуже. Только не могу, понимаешь? — Поворачиваюсь и смотрю в голубые глаза, в которых плещется смесь эмоций. — Не могу не приезжать. Она все, что у меня есть.

— Неужели совсем нет улучшений?

— Нет, и прогнозы печальные. Она зависла на одной стадии. Не верит, что Алиска умерла. Для мамы она все еще жива. Не представляю, что происходит у нее в голове. Врач говорит, что она заблокировала другие воспоминания, зависла во времени до этой травмы, а когда в сознании всплывает правда, начинается приступ, как сегодня. — Выдохнул, ощущая, что в грудной клетке сейчас происходит настоящий апокалипсис. — Мама каждый раз переживает те же чувства, что и в тот день.

— Это ужасно… — Шепчет Ангелика, а я снова усмехаюсь и переворачиваю руку, водя по тонким пальчикам своими. — А твой отец? Он ведь может отправить ее за границу? Показать лучшим специалистам…