— Зачем встала? — цыркаю. — Тебе покой прописали!

— Это не означает, что я пластом лежать должна.

Делаю шаг вперёд, она отступает в комнату. За моей спиной замок дверной щёлкает.

— Ты уезжаешь?

— Да. Дело решить.

Кивает, словно не решаясь сказать ещё что-то. Брови хмурит, мнётся на месте, но потом шаг вперёд делает, обнимая за торс.

— Я чувствую, что это может быть опасно, — шепчет.

Прижимается здоровой щекой к груди. Пульс взметается вверх. Быстро и часто. Едва насквозь не прошибает. Руки сами на тонкие плечи опускаются, гладя. Малая жмётся ещё сильнее, трётся об меня сосками затвердевшими. Вызывает умопомрачение мгновенное.

— Сука ты коварная… — щиплю за сосок, потеребив острый пик. — Какой половой покой с этим? — толкаюсь бёдрами к ней, чтобы крепость дубины ощутила. Чтобы проняло до самого нутра.

— Куда поедешь? — уточняет, отстраняясь, медленно зеленющим взглядом обводит. — Рубашка белая. Брюки. Туфли. Как на праздник.

— Баб кадрить.

— А-а-а-а. Породниться с потенциальными убийцами моего ребёнка хочешь? — сверкает глазами, как бликами стали. — Удачи. С такими… гнидами, — внезапно грубое слово пускает. — … тебе светит только кровавая свадьба.

— Стой, — цепляю за плечо, когда увернуться хочет. — Это типо шутка.

— Дурная.

— Ну, да, клоун из меня хуёвый, — криво усмехаюсь. — Не научился шутить.

— И не надо.

Снова глаза поднимает. Смотрит. Спрашивает о многом немо. Ни слова не говорит, но я все её вопросы читаю. Явно. Как азбуку.

И ни на один из них у меня чёткого ответа нет, кроме того, что она сама мне нужна. Как данность. Как кровь по венам. Как кусок плоти, который отрывать будет больно.

Секунда. Другая. Третья. Или больше? Сколько времени прошло? Пока вот так — глаза в глаза. Прижимаю к себе плотнее, приподнимаю так, чтобы её лицо вровень с моим было.

— Отрава ты дрянная, знаешь? — наталкиваю губы, сминая.

Она в ответ кусает меня. Неожиданно. До крови. И следом язычком лижет, извиняясь. От толики боли все чувства оголяются до предела. Кровь кипит. В брюках тесно — по швам трещат.

Поцелуй барьеры рушит. Стены взрывает. Логику и чужую правду — на клочки рвёт. Без следа.

Вот это — есть. Стук зубов. Стоны. Языки, толкающиеся рьяно. Похоть. Страсть. Грубость. Нежность. Одержимость — брать и драть. Как шлюху последнюю, на кол насаживать. Но как единственную и любимую блядь — только для себя. Персональная моя.

Ещё немного — рвануть может. Опускаю её на пол. Трясётся вся. Пылает. Дрожит. Губы искусанные облизывает. Смеётся тихо.

— Мне нельзя, а ты мне потоп устроил.

— Неужели?

Малая одной рукой мои брюки расстёгивает и спускает вниз вместе с трусами. Болт подскакивает до пупка. Распухший и покрасневший. Малая на цыпочки привстаёт. Снова к губам тянется. Делает что-то ещё. Хер пойми что. Я только её губы влажные на своих чувствую.

Внезапно конец болта ладошкой накрывает. Влажной. Скользкой.

Воздух со свистом сквозь зубы вырывается. Она со своей звезды сливки сняла и по мне растирает.

— Реальный потоп, — стону, двигая бёдрами. Член торчит как бревно, в руку её толкаюсь. Голодный, пиздец. Много не надо. Меня от одной мысли о её мокрой щели ведёт.

Быстро и точно. Всего несколько махов — и кончить. Уляпать всё, что только можно. Даже на сорочку её брызнуть спермой.

Дышу тяжело. Глядя, как она пальцами движения замедляет.

Снова поцеловать пытается, едва выходит. Мы сталкиваемся. Друг в друга с разгона. И если бы не долбаный запрет, она бы из-под меня сутки не вылезала. Имел бы долго и грязно. Как на вертеле, крутил. Насаживал бы на член, торчащий колом.

— Я тебя сожру. Потом, как можно будет… — обещаю. — Дни отмечать буду. За каждый день простоя… отработаешь.

Позволяю себе руку под рубашку просунуть и провести пальцами между её ног. Течёт рекой. Смазка аж по бёдрам стекает.

— Звезда рыдать устанет, — хмыкаю. — Голодная моя…

Руку её перехватываю с пальцами, перепачканными в сперме. Задираю сорочку.

— Разотри по себе.

— Но…

— Потом умоешься. Хочу, чтобы мной пахла.

С лёгкой усмешкой наблюдаю, как приказ старательно выполняет. Одёргивает сорочку и поправляет на мне одежду. Упаковывает в трусы моё хозяйство. Оно уже снова в её руки просится.

— Неугомонный.

— Это даже не трах. И не прелюдия. Так… — хмыкаю. — Ни о чём.

— Значит, ни о чём… — оскорблённо губы поджимает. Щёки вспыхивают краской. — Тогда я смою с себя. Всё это. Ни о чём.

— Не трынди. Я тебе смою. Через колено и по ягоде. Отшлёпаю. Лучше часы мне подай, — киваю в сторону комода.

— Но у тебя же есть…

— Другие хочу. Эти отцовские. Сними их с меня…

Малая послушно отщёлкивает застёжку и взвешивает часы на ладони.

— Тяжёлые и горячие. От твоей кожи, — замечает.

Забираю у Малой часы, прося:

— Другие достань. С чёрным циферблатом.

Прячу старые часы в карман, жду, пока Малая с другими ко мне подойдёт. Старательно надевает на руку, защёлкивая. Поправляет на руке. Едва ощутимо пальчиками ведёт, но словно душу царапает.

Распарывает надвое, дерьмо выбрасывая. Что-то новое появляется. Другое. Давно забытое или никогда не чувствуемое ранее. Хер его знает. Но колбасит сильно. От земли отрывает. Вверх подбрасывает.

— Что ты собираешься делать, Рустам?

— Вытравить крыс. Исаевы поплатятся, — плотнее челюсти сжимаю. — Все. Поплатятся.

Цепляется за рубашку пальцами, едва не разрывая на мне. Глаза блестящими становятся из-за влаги солёной и горькой — как наше начало.

— Будь осторожен.

— Буду. И вот это не стоит, — пальцем снимаю каплю, скользнувшую на щеку. — Тебе покой прописали. Марш в постель.

— И про…

Накрываю её рот ладонью, запирая. Знаю, о ком спросить хочет. О Ризване. На потом этот вопрос оставил. Сначала нужно устранить гангрену, разросшуюся рядом. Потом всё остальное.

— Не стоит. Я решу. Всё. Не глупи, Малая.

Снимаю пальцы, запуская их в волосы. На миг к себе прижимаю. Ещё секунда — и пора уходить.

— Ты всегда меня так называешь — Малая.

— Да. Ты и есть Малая. Кроха. Дева. Девчоночка. Девочка… — треплю по щеке. — Малая. Всё, харе ко мне липнуть и мозги в кисель превращать. Дуй в кровать.

Успевает ещё раз мазнуть губами по подбородку и только потом в кровать забирается, послушно расправляя одеяло.

— Охрана сменится. Все предупреждены. Но лучше без надобности… не высовывайся. До моего возвращения.

Серьёзно кивает, даже не перечит.

— Ты вернёшься, — не спрашивает.

Утверждает. Как напутствие.

Подтягивает одеяло повыше и закрывает глаза — аудиенция окончена, млять. Ноги будто к полу приросли. С корнями отрывать приходится.

Оказывается, они уже вросли. Не в землю. Но в неё. Прочно так. В сторону сдвигаться сложно.

Но это лишь временно.

Сбегаю вниз. Обвожу взглядом территорию, ощетинившуюся ещё большим количеством охраны. Так лучше. Да. Безопаснее.

— Выдвигаемся. Пора.

Пятый толкает Ареса в спину. В сторону его машины. Мы чуть раньше приедем на встречу, чем Исаевы. Места займём. Арес якобы один будет. На самом деле рассредоточу людей по местности.

Пятый весело посвистывает, лихо управляя машиной Ареса. Седан представительского класса. Сам Арес сидит рядом со мной, на заднем сиденье.

— Рустам Бекханович, — обращается ко мне официально. — Нино не виновата. Она ничего не знала и не обязана платить за мои дела.

— Раньше думать надо было, когда свою шкуру продавал.

Глаза старикана вспыхивают ненадолго, потом тухнут. Некоторым нельзя долго на одном месте засиживаться. Они начинают считать, что место — их законное. По праву. На деле — ни хера подобного.

— Нино и Тамара уже на вокзале. Им запрещено переступать черту города. На этом всё, — скупо добавляю.

Арес кивает. Простого «спасибо» от него хрен дождёшься. Он себя правым считает. Даже сейчас.