— Ты должна уяснить, Вера. Ты просто отвечаешь на вопросы. Иначе с тобой будет говорить Герман, с ним ты запоешь сразу.

Что, твоя охрана выбьет мне зубы и сломает кости, как тем людям?

Я ему верю.

— Я и так все скажу… Не надо, Ян.

Жаль, рассказать нечего. Я слишком мало знаю. Но я говорю: о предложении преподавательницы, о том постыдном кастинге, нашей первой встрече, как не ожидала, что меня вытолкнут перед машиной…

Мне кажется, Ян поверил благодаря тому, что сам все видел. Или этому странному звериному чутью, которое всегда помогало ему выпутываться из передряг…

Он стоит у окна ко мне спиной. Размышляет. В спальне висит пауза, у меня гудит голова от слез и недосыпа. Я готова ко всему.

Правда.

Не удивилась бы, если бы Ян вышвырнул меня на улицу или запер в подвале.

— Я не могу развестись с тобой сейчас, — сообщает он. — Не на следующий день после свадьбы. Сейчас приедет нотариус, мы подпишем брачный договор…

Я смотрю ему в спину.

Ну посмотри ты на меня, Ян!

Что ты делаешь, просто убиваешь равнодушием.

— Развод будет через год. Пока ты моя жена… Делаешь, что тебе говорят и сидишь тихо. Иначе тебе лучше исчезнуть. Надеюсь, я доходчиво объяснил?

Из спальни Ян съехал, словно я прокаженная: запятнала его постель. Он переехал в другое крыло, чтобы я не слышала, как он водит женщин. Мы подписали брачник, по которому мне не полагалось ничего. Интересно, что подумал нотариус, увидев заплаканную невесту в платье? Он делал вид, что все в порядке.

Как и все, кто бывал в доме.

За тот год я мало видела людей и почти ни с кем не говорила. Зато смогла все обдумать, снять розовые очки и переосмыслить жизнь.

За тот год Ян почти полностью меня уничтожил.

Я помню свои слезы и решимость, с которой говорила себе, что обязательно все переживу. Не учла я одного.

Что Ян вернется.

Около месяца я торчу в четырех стенах. В душе такой ужас, что говорить нечего… Я тогда еще не знала, что эти черные чувства и безнадега — начинающаяся тяжелая депрессия, из которой я нескоро выйду. И случилось то, после чего я стала бояться Яна пьяным.

— Вера, — стук в дверь испугал.

Он стучал не деликатно, а бухал кулаком. Я в постели и не хочу вставать: уже за полночь, видеть Яна не хочется.

Думала, он постучит и уйдет.

Слишком больно его видеть. Месяц я пробыла одна, пока он обо мне вспомнил. Как кукла, которую можно снимать с полки, когда хочется.

— Если ты не откроешь, я вынесу дверь к чертовой матери!

Зря я ему тогда не поверила.

Дверь сломал Герман через минуту после его воплей.

Сломал, взглянул на меня, и ушел.

Ян был пьян, в черном халате, словно вспомнил обо мне в постели.

Я сразу поняла, зачем он пришел. И села, завернувшись в покрывало. Я надеялась, он свалит к чертям…

— Уходи!

— Надеюсь, еще помнишь, что ты моя жена, — хрипло напоминает он, развязывая халат. — И у тебя есть супружеский долг. Пора отдавать, Вера.

— Я тебе не жена. Сам назвал меня шлюхой…

Глупая попытка уязвить того, кто сильнее.

Тем более, напомнить о сказанном.

Ян хватает за руку, потом останутся синяки, и тащит к себе. Вблизи от него сильно несет алкоголем.

— Ну так займись своей работой, шлюха, — рычит он. — Ты в моем доме. Если я захочу, ты никогда отсюда не выйдешь!

Как те, что должны были меня изнасиловать. Они ведь исчезли. Помню свой страх в тот момент: в горле пересыхает, наверное, стоило уступить ему, чтобы отвалил. Но я слишком боюсь и ненавижу его.

Ян тащит меня к себе, другой рукой развязывая халат, и я понимаю, что он предлагает отсосать ему. Без всяких прелюдий, уговоров, где-то у себя в душе он уже решил, что я теперь никто. Что можно предлагать такое, хотя еще недавно носил меня на руках…

— Я не хочу! Отпусти!

— Да? Раньше хотела. Шлюх не спрашивают, Вера! А раз меня угораздило жениться на тебе, отрабатывай!

— Какая же ты сволочь!

Я его ударила.

Не сильно, думаю, если бы он хотел, ответным ударом мог бы уложить меня. Он оттолкнул меня, и я упала на кровать. Распахнулся халат, открывая нижнее белье…

Ян нависает надо мной.

Рот открыт, от него пахнет алкоголем, а взгляд жадно скользит по изгибам тела. Он всегда меня хотел сильнее, чем сам себе признавался. Ненавидел меня, ходил к другой, но отказаться не мог. Его страсть была сильнее разума. И его бесило, что он не смог с собой справиться: вырезать чувства ко мне из сердца, как это всегда срабатывало с другими.

Я замахиваюсь, но Ян успевает перехватить руку. Пришпиливает к кровати, словно я бабочка.

— Отпусти!

Он тяжело дышит.

— Не мешай смотреть.

Он не может оторвать взгляд от быстро вздымающейся груди, талии, изгиба бедра, пока я извиваюсь под ним. Смотрит на соски, просвечивающие сквозь бежевое кружево.

— Я тебе не собственность!

Только теперь он смотрит в глаза. Абсолютно холодно, никакой любовной поволоки.

— Ошибаешься, Вера. Пока ты моя жена, ты принадлежишь мне, ты знаешь это.

Слова лишают меня сил. Напоминают о первой брачной ночи. Я действительно принадлежу ему и слушаюсь, пока он меня не отпустит. Это уговор за ложь. За то, что подставила и его чуть не убили. Я обмякаю, но, когда Ян хватает меня за лицо и жадно целует, снова дергаюсь.

— Ты хочешь меня? — опаляет ухо шепот.

Как тогда — в клубе, а затем в нашей постели. Он уверен, что да. Целует шею, не обращая внимания на то, что я ною сквозь зубы и напрягаю запястья, придавленные к кровати. Он сильнее, намного сильнее.

— Не надо, Ян! Пожалуйста! Я не хочу!

— Не ври, — шепчет он в ямку над ключицей. — Ты хочешь. Меня все бабы хотят.

Я плачу, пока он целует грудь, ах, если бы его это трогало… Яна Горского это только распаляет, он без ума от слабых женщин, попавших в ловушку…

В бедро упирается что-то твердое. Как камень, черт возьми. Ян дико возбужден. Чтобы залезть мне в трусы, отпускает руку. Я пытаюсь ударить — бесполезно, и когда он спускается ниже, стягивая трусы, бью ногой. Пятка попадает по лицу, Ян отшатывается, привстав на колени. Взгляд режет, как осколок стекла. Прижимает ладонь к губам и когда на коже остается красный отпечаток, зло выдыхает.

Я разбила ему губу.

— Убирайся, Горский!

— Ну и сука ты, Вера, — чеканит он.

Я насмерть перепугана. Отползаю от него, как от монстра, поджимаю ноги.

— Сука и шлюха. Пошла ты, — Ян вытирает кровь и выходит из спальни.

Хрен его знает, почему он остановился тогда. Может, был слишком пьян? Или кровь — это неэстетично?

Наверное, нужно было отсосать.

Только я не хочу быть хорошей и послушной девочкой. После того, как выйду отсюда, мне еще нужно будет как-то на себя в зеркало смотреть. А сосать тому, кого ядовито ненавидишь — это даже для шлюхи слишком низко. Им за это хотя бы платят.

Я плачу.

Самое страшное в этом доме — быть одной. Быть в его власти. Я боялась, что это не последняя попытка получить с меня «долг». Но после того, как я отказала ему в близости, он прописался у своей секретарши. Думаю, мстил за отказ. Не смог пережить, что не оценила его драгоценный член.

Получить оглушительный удар от человека, которого собиралась любить вечно, больно. Не все потом встанут на ноги. Мне повезло. Умирающая любовь не утащила за собой в могилу.

Ян жестоко поступил, но именно это меня спасло. Я решила, что не прощу его. Не дам шанса меня размазать. Хочет идти к секретарше — пусть. Пусть оставит меня в покое. Я признаю свои ошибки. Понимаю, что ничего не исправить. Единственное, чего я жду — нашего развода.

Через три месяца, когда меня допрашивал Герман, я была подавленной и чувствовала себя падшей женщиной. Меня съедало чувство вины. Ничего хорошего от разговора с доверенным телохранителем не ждала. Но надеялась узнать новости. Со мной ничем не делились. Я жила в изоляции.