— Возьми, что нужно, — Ян кивает на дверь гардеробной, бросает на кровать пиджак, словно кто-то его уберет, и начинает расстегивать сорочку.

Чтобы не пялиться на голый торс, лезу за вещами. Стеллажи наполовину пусты. Пока смотрю на голые полки, Ян сообщает:

— Я выбросил вещи Златы после смерти.

Что еще ожидать.

Он и на похоронах не был. Или они еще не прошли?

Беру темно-серый халат. Белья нет. Вообще ничего нет, кроме его однотонных вещей: белых и черных сорочек, костюмов, халатов. Злата пыталась внести яркие акценты, но и они скоро исчезнут, как мусор с пляжа после утренней волны.

— Я в душ, — сообщаю я.

Ванных в доме много, так что не столкнемся.

Включаю воду погорячее и пока разогревается кабина, смотрю на себя в зеркало. Среди парфюмированных ароматов заметно, что от меня пахнет не очень: землей, дорогой и лесом. Кажется, даже запах масла Богдана еще здесь… Попытки привести себя в порядок в самолете не помогли, нужен полноценный душ.

Лезу под воду, закусив губу от боли и наслаждения. На коленях, локтях остались порезы после марш-броска по траве. Мышцы ноют. С удовольствием мою волосы, наношу бальзам — все мужских серий, но все равно приятно пахнет. Ян не любит резких запахов. Ополаскиваю голову, поворачиваюсь и застываю, заметив, что не одна.

Протираю запотевшее стекло.

— Ты что здесь делаешь?

Ян неторопливо вешает на крючок халат и кладет на раковину полотенце.

— Я не смогу принять душ с травмой. Мне потребуется помощь.

Бросаю взгляд на забинтованную руку.

— А подождать ты не мог?

— А в чем дело? — он приближается к кабине, бесстыже глядя в глаза. — Мы спали, Олененок. У нас все уже было. Тебе нечего скрывать.

Тихо втягиваю воздух сквозь зубы. Как от боли. Он, конечно, не то имел в виду… Но «тебе нечего скрывать» всегда напоминало и будет напоминать о видео. Интересно, эта обида и боль когда-нибудь утихнут? Или они навсегда?

Рубашку Ян снял и теперь расстегивает брюки. Ну, прекрасно! Не глядя на него, выскакиваю из распаренной кабины и заворачиваюсь в полотенце. Голой с ним мыться не буду!

Не реагируя на мой смущенный вид, Ян избавляется от остатков одежды и шагает в душевую кабину.

— Тебе нельзя мочить руку, — предупреждаю я, когда он начинает разматывать побуревший бинт. Сглатываю и отвожу глаза. — Тебе нужен врач.

— Знаю. Но сначала душ.

— Ну и дурак.

— Ты поможешь или нет? — он смотрит в глаза своим холодным взглядом.

Ноль флирта. Ноль интереса. Ноль смущения.

Рептилий не трогает нагота.

— Конечно, — со вздохом лезу обратно, но не сняв полотенце. Он вроде как из-за меня пальца лишился, ну, или по своей глупости. — Я помогу.

На руку стараюсь не смотреть. Затыкаю полотенце подмышкой, чтобы само держалось и берусь за губку.

— Только не поворачивайся, — прошу, размазывая по спине Яна пену.

По волосам и спине течет вода, но руку он старается не мочить. Не захотел в таком виде ехать к врачу. Ян Горский всегда должен быть в порядке и нормально выглядеть, даже если у него из спины торчит топор.

Главное, не увидеть слишком много.

Он прав, у нас уже все было. А еще я помню поцелуй в лесу — не знаю, что он значил, а Ян не объяснил. Но после этого я снова ощущаю неловкость. Наливаю в ладонь шампунь. Он отворачивается от воды, наклоняя голову, а это неудобно. Кто бы мне сказал, что буду мыть ему голову — не поверила бы.

Тянусь к волосам, грудью прижимаясь к его голой спине и замечаю в отражении, что Горский смотрит на меня.

Следит.

А затем медленно и нагло разворачивается и кладет ладони мне на плечи.

— Я же просила не поворачиваться!.. — шиплю, как кошка. — Почему ты не слышишь, что я говорю, Ян?

— Ты правда этого хотела?

Обнимает за талию, полотенце стремительно намокает под душем, и становится тяжелым. Я не слишком много вообразила, используя такие слова, как «Ян» и «слышишь» вместе?

Главное, не смотри вниз, Вера!

Смотреть в глаза тоже неловко… Вырываться — плохая идея, пол скользкий и полотенце вот-вот свалится.

— Отпусти, — прошу я, упираясь ладонями в скользкую грудь.

— Нет, — ладони уверенно и медленно скользят по бокам.

Мне правда не хочется выходить из-под горячего душа. Пусть намокло полотенце. Не хочется оставаться одной.

Но я знаю, что Ян — плохая компания.

Он не спасет от одиночества и не даст чувств, которые я ищу. Он просто лжет, что сможет.

Меня изучает холодный взгляд.

По лицу стекает вода, рана мокнет и болит, но Ян делает вид что все в порядке. Поджимаю локти, чтобы не потерять полотенце. Он поднимается выше: гладит плечи, лицо…

— Что ты делаешь?

— Я рад, что ты здесь. Что я не ошибся фатально второй раз и тебя не потерял. Я… был вне себя, когда узнал, что Северный тебя похитил.

Бросаю взгляд на разбитые костяшки.

Забавно, мы не ладим, но кроме него за меня не беспокоился никто. Что за скотская жизнь, в которой кроме Яна Горского обо мне никто не вспомнит? Пальцами левой руки он почесывает затылок, вкопавшись в мокрые волосы.

— Скажи правду. Ты думала обо мне?

— Когда?

— Там, у них. Когда была с Северным. Ты думала обо мне?

Странный вопрос.

Меня уносит в те дни и ощущения. Я смотрю сквозь Яна, вспоминая каждую секунду этого ада.

— Каждую минуту, — признаюсь я.

— И я о тебе, — палец скользит по губам мягко, словно меня касается перо.

Я понимаю, что он пытается сказать. Но никогда не скажет. Я больше не услышу тех слов, что сделали нас супругами.

Никогда.

Потому что с Яном не входят дважды в одну воду.

Перед глазами появляется картинка, как мы бежим через поле, взявшись за руки. Как он пытается поднять меня и не может. Вспоминаю в деталях: мой страх, болезненное лицо Яна, его разочарованный выдох, когда не смог… Не знаю, почему этот момент. Я замечаю, что Ян смотрит на меня, наклонившись.

Он тоже не здесь и сейчас.

А где-то там, на пол пути ко мне… Или в поле.

Я ведь правда только о нем три дня и думала. Каждый миг. Каждую секунду.

— Ты ведь здесь не потому, что тебе нужна помощь?

Шум воды глушит слова. Но Ян слышит — мы очень близко, из-за теплой воды границы размыты: не сразу замечаю, как плотно мы прижимаемся друг к другу и между нами только намокшее полотенце. Этот долбанный душ разрушает барьеры, которые мы возводили. Своим теплом и завесой воды, которая все скроет.

— Я пришел, чтобы тебя ощутить… Что ты здесь. Живая. Со мной. Что ты моя, Вера.

Вода попадает в лицо, и я закрываю глаза. Сквозь водяную завесу меня целует Ян. Дыхание смешивается с брызгами воды.

Легкий поцелуй между словами.

— Я от себя куски начал отрезать, — шепчет он, целуя угол рта, затем скулу. — Ради тебя, Олененок…

Он целует бровь.

— Ради тебя когда-нибудь такое делали?

Эти поцелуи… Они нечестные. Они обезоруживают. А еще показывают его намерения и дело тут не в сексе. Он привез меня и целует, потому что хочет. Потому что я его. Потому что он спас меня. Это поцелуи — знак принадлежности.

Им очень трудно сопротивляться.

Потому что он прав, черт возьми.

Никто и никогда ради меня не резал себя на куски. Тем более, такие мужчины, как он.

— Я вернул тебя, — исповедь Яна заканчивается поцелуем в губы.

Это такое пьянящее чувство — целоваться под душем с тем, которому обязана жизнью…

Отвечаю на поцелуй, кончиком языка трогая линию губ.

Это сносит крышу. Выворачивает наизнанку и вытряхивает из нас все, о чем мы думали и чувствовали за годы разлуки.

Наши языки сплетаются, мы целуем друг друга глубоко, взаимно и страстно. Упиваясь ощущениями, обо всем забыв. Мыслей и сомнений больше нет — ни его, ни моих.

Сознание отключается. Чувства на уровне тела — они никогда не врут. Мозг можно затуманить, но сердце не обманешь. Он держит меня за шею, не давая одуматься.