Олька приостановился на площадке широкой лестницы.

– Ну?

– Ты у нас вроде как «спец» по голубым кровям?

– Вроде как.

– Тогда скажи, что это за князь такой – Серебряный?

– Князь Серебряный? Это книга так называется.

– Какая к … матери книга? Под Смоленском князь Серебряный орудует, падла белая. Взял его на прошлой неделе.

– А тебе, Осьмаков, других делов нет, кроме Смоленска? Нехай Москва думает, кто его там взял, у нас свой Юденич, матерь его!

– Да я смоленский…

– Товарищи, товарищи! – разговаривающих нагнал спускающийся в толпе Ананьев. – В корне неправильная постановка вопроса! Товарищ Ленин неоднократно предупреждал о недопустимости петроградского сепаратизма. Помимо нашего фронта, существует еще и общий фронт, поэтому даже сейчас, когда Петроград в такой опасности, мы все равно должны думать о положении на других фронтах… Кстати, Абардышев, по поводу ордеров ко мне завтра зайди, ты хотел. Как раз будут.

– Зайду! Динка, езжай с Володькой – я пешком.

Ольке действительно хотелось пройтись, но только очутившись на ночной, по-летнему светлой улице, он почувствовал, насколько сильно ему этого хочется… Иногда с ним случалось так, что усталость бессонных ночей и напряженных дней, усталость, загнанная куда-то внутрь, забиваемая курением и распиванием кипятка и обычно не замечаемая, неожиданно давала себя знать.

Олька любил летние ночи, светло-пустынную волнующую безлюдность улиц… Тот, другой человек – человек, который любил участвовать в расстрелах и орать скабрезные стихи на пьянках, мчаться в грохочущем по темным зимним улицам автомобиле на рискованные операции, – в такие минуты куда-то отступал, и мысли растворялись в неожиданно обретенной ясной прозрачности белой ночи.

«А любопытный псевдоним – князь Серебряный. Этот беляк, должно быть, большой любитель Толстого. С намеком – псевдоним… Опричнина – мы. А что, разве Грозный был не прав? А Сережка тоже всегда обожал Толстого… Еще тот отрывок, который он наизусть читал… „Не сравнять крутых гор со пригорками, не расти двум колосьям в уровень, не бывать на Руси без боярщины!“ Так, кажется… Стой, стой!»

Олька резко остановился.

«Нет! Не может быть!»

– Твою мать!!

«Говорили о каком-то офицерике из штаба Юденича, который как-то очень лихо сбежал из Чека. Но полез бы он тогда ко мне? А разве такое не в его духе? „К Петерсу“. Перчаточки. А тот жест, когда явно хотел закурить, полез в карман, как только за куревом лезут… И почему-то передумал.

Адрес! Что же он мог там написать?»

Олька знал уже, впрочем, примерное содержание записки.

Ночные коридоры Чрезвычайки были пусты… Петерс медленно шел из опустевшего зала в свой кабинет. Возвращаться домой уже не имело смысла: час-другой вздремнуть на кожаном диване в углу – и браться за дела… Спросить у дежурного кипяточку? Да нет, черт с ним. Спать. Обе операции, во всяком случае, проведут оперативно… И хорошая мысль – дать в помощь Блюмкину Абардышева. Без большого простора для инициативы такой начнет взбрыкивать, а так он надежен, очень надежен… С утра – созвониться с Зиновьевым… Затея с минированием в … душу мать… Какого … минировать город – его просто нельзя сдавать… Нет, Сталин, не Зиновьев, а Сталин гнет верную линию против циковского сепаратизма… Ладно, своих на это не давать… Пусть кем хочет минирует, трепло… Ладно, спать… Спать…

Зампред швырнул пиджак на диван.

А если еще попробовать соединиться с Красной Горкой?

– Алло!! Красную Горку! Шумы в трубке.

– Тамошняя телефонная станция не отвечает… Сейчас! Кажется, начали…

Совсем вдали:

– Красная Горка.

– Красногорскую Чека!

– Говорите!

– Алло?

– Артемьева!

– Подойти не может – взят под арест! – перекрывая телефонные шумы, бодро отчеканил чей-то энергический голос.

– На каком основании?! Кто у аппарата?

– А на проводе кто?

– Мать твою… Петерс на проводе! Что вы все там… что ли?! Почему была прервана связь?

– Связь-то? Да бои на территории шли, вот и нарушилась! – весело и охотно прокричал в трубку собеседник.

– Тьфу ты! Порядок навели?!

– Еще как навели-то, Яша, спи спокойненько! И как это я тебя, голуба-душа, сразу не признал? Да и ты хорош, мог бы и вспомнить, как ручку жал…

– Кто у аппарата, я спрашиваю?!

– Граф Зубов у аппарата. – Голос неожиданно сделался ближе и отчетливее, и в его откровенно жизнерадостных интонациях проступило петербургски изысканное проскальзывание буквы «р». – А теперь, Яша, слушай и на ус наматывай. Относительно той части гарнизона, которая осталась на территории форта…

– Что?!

– Je veux dire42, кого рыбы не стрескали. Et bien, комендант форта поручик Неклюдов приказывает органам Чеки и частям Красной армии оставить Петроград к завтрашнему утру. В случае неповиновения будут расстреляны триста пятьдесят коммунистов и командиров, находящихся в наших руках. Мы их покуда в док согнали, чтоб пейзажу не портили. Et bien – Питер возьмем, пленных из коммунистов брать не будем! Обожди-ка минутку… – Петерс расслышал, как где-то далеко, на другом конце провода, собеседник поднял трубку другого телефонного аппарата. – У аппарата! А, Неклюдов! А я тут как раз твои пожелания в питерскую Чеку передаю… Что? Не слышу? А, конечно, не выполнят! Но не суть – главное, чтоб в штаны наложили! Ну! – В аппарате послышался смех, и на мгновение раньше, чем собеседник перехватил прежнюю трубку, Петерс вспомнил широкоплечую и могучую фигуру и красивое наглой, веселой красотой лицо московского анархиста. «Можешь попросту Графом, как меня свои кличут». – Так о чем я, бишь? Из коммунистов пленных брать не будем, из комиссаров – само собой. Так что au revoire, товарищ Петерс, до скорого! Приветы и поцелуи!

В трубке загудел отбой.

Услышав этот гудок, Олька Абардышев вдребезги разбил бы телефонный аппарат. Яков Блюмкин помчался бы с маузером вымещать ярость в подвалах. Но Петерсу сослужили службу присущий ему флегматический, нечувствительный к унижению темперамент и основательная усталость: зампред остался спокойным.

«Социалистическое отечество в опасности!» – раздраженно подумал он. – Как будто кто и без него этого не знает!..»

А поспать не придется.

– Смольный! Сталина!

Тоненькие пальчики Тутти засовывали в папиросный мундштук туго свернутую полоску бумаги.

«ГЕНЕРАЛУ РОДЗЯНКО ИЛИ ПОЛКОВНИКУ С. ПРИ ВСТУПЛЕНИИ В ПЕТРОГРАДСКУЮ ГУБЕРНИЮ ВВЕРЕННЫХ ВАМ ВОЙСК МОГУТ ВЫЙТИ ОШИБКИ, И ТОГДА ПОСТРАДАЮТ ЛИЦА, СЕКРЕТНО ОКАЗЫВАЮЩИЕ НАМ ВЕСЬМА БОЛЬШУЮ ПОЛЬЗУ ВО ИЗБЕЖАНИЕ ПОДОБНЫХ ОШИБОК ПРОСИМ ВАС, НЕ НАЙДЕТЕ ЛИ ВЫ ВОЗМОЖНЫМ ВЫРАБОТАТЬ СВОЙ ПАРОЛЬ. /…./ В СЛУЧАЕ СОГЛАСИЯ ВАШЕГО БЛАГОВОЛИТЕ ДАТЬ ОТВЕТ ПО АДРЕСУ, КОТОРЫЙ ДАСТ ПОДАТЕЛЬ СЕГО. ВИК» 43.

– Готово, дядя Юрий.

– Молодец. – Некрасов подбросил на ладони обыкновенную на вид папиросу и, положив ее в портсигар, передал его Никитенко. Алексей молча кивнул, пряча портсигар в карман.

– Ну что же, подпоручик… Счастливо вам добраться.

– Возвращайтесь скорее, дядя Алеша!

На вошедшего Сережу Некрасов взглянул не сразу.

– Я не предполагал, что мне придется напоминать Вам о дисциплине оперативных групп, Ржевский, – наконец холодно начал он. – В восьмом часу вечера был дан приказ расходиться поодиночке из квартиры военспеца Останова. Сейчас – второй час ночи. Ступай спать, Тутти, тебе уже давно пора ложиться. Итого, Вы отсутствовали более шести часов. Ваш поступок в других условиях завершился бы домашним арестом.

– Я приношу Вам свои извинения и заверяю, что этого не повторится впредь, г-н штабс-капитан! – отчеканил Сережа.

– А я уж подумал было, что мне, как Вишневскому, не придется проститься с Вами, г-н прапорщик, – улыбнулся Никитенко.