– Чтоб собак собаки перегрызли! – с угрозой произнесла Нина. – Ай крупнее режь, красивый! Большому куску рот радуется.

– Цыганки часто угадывают смерть, – продолжал Юрасов, обращаясь к Хрущеву. – А уж как это у них получается, один черт знает.

– «Цыганка гадала, за ручку брала», – негромко напел Рындин. – А вот я в это не верю, не в обиду будь сказано.

– Всякий цыганку видел, да не всякого цыганка любила, – уплетая хлеб с салом, заявила Нина. – А ты, безусый, еще девку не тискал. Не обижаюсь.

– Получили, корнет?

– Уничтожающим образом, – Рындин рассмеялся. – А если серьезно, ну ладно, могу поверить, блюдо там повернется, стол ножкой стукнет, пусть! Но неграмотная женщина, которая только и умеет, что дуру-бабу на базаре напугать до полусмерти да обчистить, пока та городового не крикнула…

– А не зевай! – довольно вставила Нина, одновременно стреляя глазами и отдавая должное всему, что стояло на столе.

– … и она связана с какими-то таинственными силами, которые дают ей видеть то, что недоступно образованным людям. Нонсенс.

– По-Вашему, охотник должен находить след вперед собаки.

– Я понимаю, ближе к природе, etc… Все равно, уж очень малоромантично выглядит в жизни эта Земфиро-Алековая лирика…

– Как правило, да, романтичного мало. Чаще цыгане действительно производят довольно жалкое впечатление, а их фокусы бьют скорее на невежество, чем на потусторонние силы. Вообще эта экзотика ближе к уголовщине, чем к мистике. Однако ж у нас в семье есть в хронике история одного довольно романтического предсказания, – задумчиво проговорил Раневич. – И достоверная. А предсказание нашей гостьи графу тоже впечатляет. Как увязать эти две стороны, я не знаю.

– Это несложно. – Женя, с момента появления цыганки не принимавший участия в разговоре, взглянул на Нину. – Попросту, господа, то, что вы обыкновенно считаете цыганами, всего-навсего сербияне. А эта – цыганка, – Женя отставил стакан и вгляделся внимательнее. – И не из простых.

Цыганка бросила на Женю быстрый вороватый взгляд, в котором мелькнуло напряженное внимание, – и на мгновение словно сделалась незаметнее.

– Так что, господа, мы имеем стоять рядом с табором, – насмешливо добавил Женя. – Честь имею поздравить с соседством.

– Чернецкой, Вы среди нас единственный, у кого голова на плечах! – Юрасов расхохотался. – Осел же я, что не сообразил! Нина, и много вас тут?

– С красными плохо: начальники к цыганам недобрые, с солдатов взять нечего. – Нина с веселым задором взглянула на Раневича. – Коня на прошлой неделе красного добыли, ой плохо, довели коня хорошего, чтоб у них животы полопались. Холка сбитая, губы рваные…

– И команды понимать перестал.

– Ой перестал! То ли дело ваши-то кони – чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!

– Не проверить ли в конюшне, – полушутя забеспокоился Рындин.

– А имеет смысл, – улыбнулся Раневич. – Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.

– Вот и ходи с добром! – Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. – Разве цыгане армию не любят? Деньги есть – сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую – да офицер цыганке милее.

– Что так, Нина или офицер красивее?

– И красивее – в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.

– Тем лучше. A votre sante49! – Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. – Merde50!

– Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.

– Ай врач? – живо спросила Нина. – Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы – на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?

– Что ж ты молчала?! – в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.

– Вот сказала же… – с недоумением повела плечами Нина.

– В каком доме?

– По этой стороне крайний. Ветла рядом.

– Ты давно ее нашла?

– Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало – ребенка она скинула… Другая б уж померла.

Хрущев вышел.

Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?

– Погадала бы ты, что ли, Нина, – хмуро нарушил молчание Раневич. – Мне, к примеру.

– Как Зубову? – усмехнулся Юрасов. – Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.

– Этими нельзя. – Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. – Ай погадать?

– Погадай на Чернецкого! – с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.

– Оставьте ее, корнет, – уронил Женя. – Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.

– Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.

– Нет, не стану. Не хочу.

– А эта сивилла тактична, – почти про себя произнес со смешком Раневич.

– А впрочем… – Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. – Мне тоже стало любопытно. Послушай, – Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, – погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.

Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.

– Ой, лихо твоему светлому! – нараспев протянула Нина

– Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. – Женя качнулся на стуле. – А рядом – лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?

– Женщина молодая, большая любовь – дама-то червонная…

– Сейчас?

– На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.

– И на том спасибо.

– Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.

– А великолепная математическая тренировка – Женя снова закачался на стуле.

– Опасность падает… Слезы падают… – раскладывая, продолжала цыганка. – До смерти счастья не будет…

– Погоди – большая любовь без счастья?

– Так карты говорят, – ответила цыганка. – Старухи бы наши объяснили.

– Погоди-ка! – Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. – Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?

– Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…

– Любопытно… А дальше?

– Ну что, Хрущев?!

Женя бросил карты, не положив последней.

– Да черт знает что, – с бессильной злобой ответил вошедший врач. – Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой – не вынесет дороги, оставлять на глупых баб – уморят. Если не выкинут… А выступаем – завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.

– Ох и… А фельдшер наверное есть?

– На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, – Хрущев нервно заходил по избе, – любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…

– Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… – сквозь зубы проговорил Рындин.

– Прикажете свернуть отступление? – Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.

– Послушай-ка… – Женя взглянул на цыганку. – Откуда она шла?