Анна Алексеевна, директор школы № 133, тяжело вздохнула.

— Еще двух учеников перевела из 2-го «А» во 2-й «Б» по требованию родителей. Как мы будем объяснять управлению образования тот факт, что в одном втором классе у нас пятнадцать учеников, а в другом уже двадцать восемь? Образовательная программа в них одинаковая.

— Так вы поговорите серьезно с Анастасией Николаевной. Запретите ей с отстающими детьми после уроков заниматься, на переписывание контрольных работ с продленки их забирать. Это же прямое нарушение прав ребенка на отдых!

— Да, а еще запретить ей интересно проводить уроки, объяснять детям все по сто раз, пока не поймут. А Екатерине Сергеевне запретить заниматься с детьми платным репетиторством после тех же уроков. Вот это прямое нарушение прав ребенка на бесплатное образование, да еще и незаконное оказание платных услуг в стенах школы, как бы она ни выдавала это репетиторство за ту же «работу с отстающими». И ведь Екатерину Сергеевну совершенно не волнует переход детей в параллельный класс.

— Пфф! А чего ей волноваться-то? Детей меньше, а платят им с Настей одинаково.

В кабинете 2-го «Б» класса усталая молоденькая учительница стирала с доски примеры, написанные корявым детским почерком. Детишки весело собирали тетради и учебники.

— Анастасия Николаевна, мы к вам после обеда придем класс к Новому году украшать!

— А моя мама сказала, что торт на чаепитие она уже заказала. У нее знакомая в кафе, ух, какие торты вкусные делает!

— До свидания, Анастасиечка Николаевна!

Дети вышли. В классе осталась только учительница. Анастасия набрала на телефоне номер отца. После долгих гудков в трубке наконец-то прозвучало:

— Привет, доча! Чегой-то про своего непутевого папашу вспомнила?

У Насти прямо ноги подогнулись при звуках хриплого голоса и произнесенных заплетающимся языком слов.

— Папа, ты что, опять пьян? Ты же сегодня утром уходил на собеседование в фирму «БауманСтрой».

— Да, я ходил! Я ж, как тряпка, все твои указы выполняю! Только отец тебе все равно не нужен! Вот Ларочке был нужен, но ее уже нет, моей красы! И все про нее забыли! ВСЕ! Кроме меня… Толька я ее один вспоминаю…

— Скорее, поминаю. Водкой! Папа, что в фирме сказали? Ты хоть оставил резюме?

— Лелюме я не оставил. Не надоть оно им. Не понимают они горя моего! Жена померла, молодая, жила б и жила б еще! И никому дела нет! И врачей тех… не наказали… — Николай Ильич Орлов зашелся пьяным плачем.

Настя нажала на сброс звонка и села за парту, обхватив голову руками. В очередной раз говорить отцу, что последнюю стадию поздно обнаруженного рака вылечить не смог бы ни один врач на свете, было бессмысленно. Он и в трезвом виде с трудом с этим соглашался. Мамы не стало два года назад, она ушла в возрасте сорока пяти лет, оставив двадцатидвухлетнюю дочь и безутешного мужа. Первые полгода после похорон отец пил беспробудно, а убитая горем Настя и не пыталась ему препятствовать. Потом отца уволили из солидной строительной компании, где и так слишком долго ждали, когда же придет в себя их главный инженер. Настя серьезно с ним поговорила, дождавшись момента просветления, убрала из дома все спиртное и наивно ожидала возвращения отца в привычное нормальное состояние. Однако оказалось, что алкоголизм недаром был признан болезнью еще в 1952 году Всемирной организацией здравоохранения. Ибо отказаться от спиртного тот просто не смог. Желание выпить стало для него непреодолимым, жизнь без зеленого змия казалась ужасной. Отец говорил, что без водки он просто помрет от тоски по матери, и обвинял свою дочь и других родных в бесчувственности, неблагодарности и всех прочих пороках, что только вспоминались его проспиртованным мозгом. Попытки ограничить количество потребляемого им спиртного вызывали истерики, громкие скандалы и попытки продать вещи и домашнюю бытовую технику. Один раз мучившийся от похмелья Николай Орлов, не найдя понимания в лице «зажавшей деньги» дочери и приехавшего защитить дом от разграбления брата, залив порог соседей слезами, занял у них двести рублей и купил бутыль самогонки. После этого он впервые попал в больницу с сильнейшим абстинентным синдромом. После курса лечения и длительной реабилитации Орлов на какое-то время поутих и даже устроился на работу, благо что с предыдущей работы (недаром он на них пятнадцать лет работал) ему дали хорошие рекомендации, не указав, что причиной ухода стали запои. Настя тогда радостно и облегченно выдохнула, но всего через две недели кошмар вернулся: психологическую зависимость от алкоголя в отличие от физической лечение снять не смогло.

Настя набрала номер «БауманСтроя».

— Добрый день! Это Анастасия Николаевна Орлова. К вам сегодня на собеседование мой отец Николай Ильич Орлов приходил.

— Да, приходил. Девушка, мы не берем на работу людей с алкогольной зависимостью. Вы полагали, что мы не поинтересуемся у своих коллег, почему они его с двух предыдущих мест работы уволили?

— Но он проходил лечение. Только неделю назад вышел из клиники. Его закодировали. И сегодня утром, отправляясь к вам, он был абсолютно трезв. Если бы вы его приняли, у него был бы стимул не пить. Он всегда любил свою работу. Он хороший специалист.

— Утром был трезв, а теперь, видимо, пьян? Из-за нас, таких недоверчивых. Девушка, ваш отец БЫЛ хорошим специалистом. Не перекладывайте на нас свои проблемы.

В телефоне раздались гудки.

«Господи, за что мне это? Вначале потерять мать, потом отца. Ведь по факту отца у меня уже нет. Он просто сдался, ему никто и ничто не нужно. Только водка».

Остаток рабочего дня Настя, сдерживая слезы, весело улыбалась вернувшимся детям, развешивала шарики и мишуру по стенам и переливающиеся разными цветами светодиодные гирлянды по окнам.

Вечером она шла по шумному предпраздничному городу, с легкой завистью и грустью смотрела на влюбленные парочки, семьи с детишками. Обошла центральную площадь с большой наряженной елкой, сувенирными палатками и ларьками с выпечкой. Рядом разливали горячий глинтвейн. Звучала музыка, большая группа молодежи танцевала прямо здесь же, на площади.

«Не хочет папа вновь начать жить по-человечески, и не надо! Я свою жизнь построю сама. И семья у меня будет — новая. Муж и дети. Если папа готов семью променять на водку — это его выбор, он взрослый человек, имеет право жить, как хочет». И Настя решительно повернула домой.

«Надо будет комнату снять у какой-нибудь старушки. Недорого, но я помогать ей буду чем могу. Убрать там, в магазин сходить. Можно же найти варианты. И в соседней школе часы на продленке взять — у них там вакансия есть. Двух зарплат должно хватить».

— О, дочь пришла с гулянки! Отец ее дома ждет, волнуется, а она шляется непонятно где.

— Папа, я с работы.

— С какой работы? Восьмой час уже! Тебе просто дела нет, что отец волнуется. Ни до кого дела нет! Плевать на всех! И до матери никогда дела не было! Как померла, так и не вспомнишь!

— Это я-то не вспомню? В годовщину ее смерти месяц назад я одна, без тебя, и на кладбище, и в церковь ходила. А ты пил! И не вспомнил бы даже, что это день ее смерти, если бы дядя Валера с тетей Катей поминать не пришли. Это тебе дела ни до кого нет! Ни до меня, ни до себя, ни до матери!

Лицо Орлова страшно перекосилось, побагровело. Он несколько раз открыл и закрыл рот и закричал:

— Не смей! Да как ты… Как ты… Тварь! Горя ты не чуяла по-настоящему! Ты бы попробовала так, как я, жить! Когда все внутри огнем жжет, кишки выворачивает…