все еще не захочешь туда, я буду уважать твое решение.
Я фыркаю и несколько мгновений смотрю на конверт, прежде чем хватаю его обратно.
– Хорошо. Прекрасно. Но не ждите счастливого конца!
– Я никогда не жду, – грустно улыбается Эванс.
Я встаю, чтобы уйти, но он окликает меня:
– Ох, и Айсис? Удачи в суде. Надеюсь, он получит по справедливости.
Я сжимаю кулаки и захлопываю за собой дверь. Что Эванс знает о справедливости? Он был
подонком, который везде расклеил мои фотографии, а затем, когда обнаружил, что я достаточно
умна, попытался компенсировать это, проталкивая меня в широко открытую, жадную глотку
каждого заносчивого колледжа в мире.
Я толкаю дверь и выхожу во двор. Морозный, февральский воздух покусывает мои лодыжки,
но яркое солнце согревает мое лицо. Успокаивающий контраст. Я замечаю Кайлу, сидящую на
низкой кирпичной стенке и смотрящую в пространство.
– Ты выглядишь так, будто думаешь, – говорю я. – Должна ли я сфотографировать сей
памятный момент?
– Очень смешно, – закатывает она глаза. – Даже весело.
– Стараюсь, – сажусь я рядом с ней. Она хмурит брови и снова смотрит в пространство.
Прежде чем я придумываю саркастичное замечание, чтобы вытащить ее из этого угрюмого
настроения, она поворачивается ко мне и выпаливает:
– Почему Рен так странно себя ведет, когда видит Джека?
– Хороший вопрос. Не могу сказать точно, поскольку недавно половина моего мозга вытекла
на пол моего коридора, но я практически уверена, это из-за того, что он сделал нечто плохое. По
крайней мере, так говорит Рен и мои туманные воспоминания.
– Джек сделал что-то плохое? Но... но что?
– Не знаю, – пялюсь я на траву. – Правда не знаю, и это убивает меня каждый день, но я
каким-то образом умудряюсь воскресать и бродить вокруг, притворяясь живой.
– Я помню, что они были друзьями, – говорит Кайла. – Я перевелась сюда в четвертом классе.
Они были друзьями. Рен, Джек, Эйвери и та девочка, София, были друзьями. Они действительно
крепко дружили. Словно круг, в который никто не может пробраться. Я им завидовала. У меня не
было хороших друзей – только люди, которым нравились закуски в моем доме и моя косметичка.
Звучит одиноко, но этого вслух я не произношу.
– Почему ты снизошла до Рена? Ты же говорила, что он ботаник.
– Н-ну да, – краснеет Кайла. – Он король ботаников. Но... я не знаю! Просто он становится
таким... таким чудным, когда видит Джека. Это странно.
50
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
– Я знаю только, что что-то произошло в средней школе. Эйвери сделала что-то, чтобы
причинить боль Софии, а Джек остановил это. И Рен был там с камерой, потому что Эйвери
заставила его это снимать.
Глаза Кайлы расширяются.
– Как думаешь, есть ли пленка с этой записью? Если Рен снимал это...
– Сомневаюсь, что он стал бы ее хранить. Он так виноват, что, вероятно, уничтожил ее.
Можешь спросить его об этом. Но эта тема его действительно напрягает. И он типа всегда как на
иголках. Никогда не расслабляется. Наверное, это не лучшая тема для разговора.
– Да, – произносит она тихо.
– Откуда вдруг такой интерес, Коперник? Он... он тебе нравится или типа того?
Лицо Кайлы охватывает ярко-красный румянец, и она моментально вскакивает.
– Ч-что? Нет! Не будь глупой! Он не в моем вкусе!
Я смеюсь и следую за ней, когда она шагает по замерзшей траве.
– Ты плохая лгунья, – говорю я.
– Ты плохой... плохой... накладыватель-карандаша-на-глаза! – резко произносит она. Я
сдерживаю смех и терплю неудачу.
– Слушай, я тоже любопытная. И некоторое время я уже просто сгораю от любопытства. В
больнице Рен говорил мне что-то об озере Галонага. У Эйвери...
– ...там семейный коттедж, – заканчивает Кайла. – Да. Последние четыре года я каждое лето
бывала там. Он красивый и огромный, а озеро, словно в пяти шагах от двери, и шелковый гамак, и
канделябр, который, я думаю, принадлежал Майклу Джексону...
– К черту канделябр Майкла Джексона, мы должны туда съездить. Может не в сам дом.
Потому что это будет незаконное проникновение. Поэтому вместо этого мы собираемся слегка
повторгаться на территорию вокруг ее дома. Как думаешь, ты сможешь вспомнить дорогу к ее
коттеджу?
– Весенне-летняя коллекция «Шанель» 1991 года находит новое определение
постмодернистскому феминизму в мире моды?
Пауза.
– Переведи? – произношу я.
Кайла вскидывает руки.
– Это означает да!
– Потрясающе. Суббота, десять утра, у меня. Я веду – ты обеспечиваешь непередаваемую
атмосферу и напитки «Гаторейд».
– Суббота? Я иду с мамой в парикмахерскую. Почему не пятница?
– Суд, – бормочу я. Глаза Кайлы расширяются.
– Ох. Точно. Совсем забыла.
– А я нет, – монотонно говорю я.
– Ты... ты хочешь, чтобы я пришла? Я могла бы... я не знаю. Обеспечить моральную
поддержку? И «Гаторейд»?
– Да, – хихикаю я. – Мне это нравится. Очень.
Кайла хватает меня под руку и улыбается. Мы идем в приятной тишине между нами, тишине,
которая устанавливается между двумя людьми, которые рассказали друг другу все, что сгорали от
нетерпения сказать, и только холодный пепел опускается на землю. Тишина спокойная и приятная,
она помогает успокоить мои первый-день-возвращения нервы, словно успокоительный бальзам.
А затем Кайла осторожно начинает читать мне лекцию о тонкостях весенне-летней коллекции
«Шанель» 1991 года и почему я должна проявить интерес к броским пальто с широкими плечами.
И каким-то образом это еще больше утешает.
Мир меняется, и я вместе с ним.
Но некоторые вещи остаются неизменными.
***
51
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
Когда я возвращаюсь из школы, мамы еще нет дома, поэтому, как только я вхожу, сразу же
снимаю штаны и выдыхаю с облегчением. Исчадие ада смотрит на меня своими большими, желтыми
глазами.
– Не смотри на меня так. Я знаю, где ты гадишь. И спишь. Иногда это одно и то же место.
Он крадется наверх, чтобы наблевать в мою корзину с грязной одеждой или сделать что-то
еще столь же элегантное. Я швыряю ему вдогонку свои джинсы, и они с глухим стуком
приземляются на перила, а затем я плюхаюсь на диван и смотрю на конверт, который дал мне Эванс.
Красно-белая эмблема Стэнфорда смотрит на меня. От него попахивает надменностью, хотя я до сих
пор его не открыла. Я могу почувствовать дрянной запах притворства, который просачивается сквозь
трещины в конверте.
Он насмехается надо мной. Так что я встаю и бросаю его в камин.
Холодный камин. Без реального огня. Но, справедливости ради, если я была бы сделана из
бумаги, то простое присутствие старого угольного пепла, трущегося о мою белую задницу, заставило
бы меня какать чернилами следующие несколько дней.
– Страшно? – спрашиваю я, но конверт остается нахальным. Я полчаса на него пялилась,
прежде чем набралась смелости его открыть. Просто смотрела и наблюдала, как череда ужасающе
важных жизненных решений проносится перед моими глазами. Мама нуждается во мне больше, чем
Стэнфорд. Но это же Стэнфорд! Стэн-долбанный-форд. Стэн-такой-весь-при-деньгах-что-его-
фамилия-должна-быть-Форд-как-у-парня-который-изобрел-машину-Форд. Они достают деньги из
задницы и они заблаговременно связались со мной. Это отказ. Должен быть. Такое место, как
Стэнфорд, никогда не захочет такую обычную, скучную, средне-западную белую девочку, как я. Да,
я получаю хорошие оценки, ну и что с этого?! Я не занимаюсь миллионом благотворительной
деятельности после школы, как Рен, не состою в Менса13, как Джек, и не богата, как Эйвери.