Во двор фермы я вошла последней, боязливо озираясь. Странно было попасть из зелёной роскоши на вытоптанную площадь без единого кустика. Здесь даже воздух был другой — сухой, пыльный, холодный. Сразу захотелось застегнуть жакет.

На территории помещались четыре крепких бревенчатых барака, несколько служебных строений и множество знакомых уже столбиков, помеченных двумя полосками — зелёной и жёлтой. Гости сбились в кучку, не решаясь двигаться самостоятельно.

— О, не волнуйтесь! Чувствуйте себя свободно, — успокоила Евгения. — Для людей эти вешки безопасны.

Она представила нам работниками фермы — лаборантов, уборщиков, раздатчиков корма и охранников.

— Бранд, Жанно! Возьмите стрекала и проводите нас в третий корпус.

Один из охранников принёс электрические шесты в руку длиной (похожие я иногда видела у жандармов Магистериума), другой отпер тяжёлую дверь в барак.

— Прошу не шуметь и не делать резких движений, — Евгения первой вступила в тёмный проём. — А главное, не приближайтесь к клеткам.

Все молчали. Даже Ливия присмирела и поглядывала по сторонам с опасливым любопытством. В бараке были такие же крохотные окошки под потолком, как и в инкубаторе кристаллов, только зарешеченные, внутри царил такой же полумрак, но атмосфера разительно отличалась. Спёртый воздух, тесный коридор и гнетущее ощущение мышеловки, из которой не выбраться.

Охранник повернул выключатель, под потолком зажглись лампочки, измазав грубые дощатые стены тусклой желтизной.

— Похоже на загон для скота, — пробормотала Ливия.

По коридору тянуло характерным запашком, и я пожалела, что не осталась с Иолантой вдыхать аромат розовой калины. Откуда-то слышались звуки — шорохи, стуки, глухие неразборчивые голоса.

Евгения остановилась:

— Все ликантропы в клетках за надёжными запорами и опасности не представляют. Но предупреждаю, их вид может оскорбить вашу стыдливость.

Тьери хмыкнул:

— Они что, без одежды?

— Одежду носят люди, — отрезала Евгения. — Ликантропам это ни к чему. Сами увидите.

Коридор вёл в просторное помещение. Справа и слева тянулись железные решётки; за частоколом крепких прутьев виднелись каморки, отделённые друг от друга толстыми стенами, в каждой — тёмная фигура.

Евгения щёлкнула пальцами, и лампочки загорелись ярче.

— Можете подойти поближе. Но держитесь за вешками.

Вдоль заграждения, отстоя от него примерно на метр, шли ряды знакомых столбиков. Профессор Барро первым приблизился к указанной границе и вытянул шею, вглядываясь вглубь зарешеченного отсека. Я встала рядом с ним. В ноздри ударила отчётливая вонь уборной.

У дальней стены скорчилось странное существо, похожее на обезьяну в волчьей шкуре. Очень странную обезьяну, с вытянутой мордой и — я ощутила дрожь — совершенно человеческими глазами.

Глаза моргнули и уставились прямо на меня. Существо приоткрыло пасть, демонстрируя крупные клыки.

Чувствует, что я боюсь. Звери всегда это чувствуют. Но он же не совсем зверь. Этот взгляд, тяжёлый и чуть презрительный… Способен обитатель клетки думать и говорить? Есть у него имя? В голове теснились вопросы, но ни один я не решилась задать. Профессор тоже смотрел молча. Постоял и двинулся к следующему отсеку, и я, как привязанная, — за ним. Не хотелось оставаться наедине со взглядом человекозверя.

Соседнюю каморку занимало хрупкое крылатое создание, но вряд ли крылышки в сизых перьях могли поднять его в воздух… вернее её. Я отвела взгляд. Тело женщины-оборотня покрывал светлый пушок, словно вуаль, способная приглушить, но не утаить. Кроме этого пушка и крыльев, в ней не было ничего звериного. Светлые волосы, полные губы, длинные ресницы — молода и сложена недурно. Глаз девушка не поднимала. Вдруг, не выдержав внимания, повернулась к нам спиной и распустила крылья, пытаясь скрыть себя от любопытных взглядов. На её шее блеснул узкий ошейник.

Самка. Самка, а не девушка. Неверно думать о ней, как о человеке. Обезьяны тоже похожи на людей.

Вспомнился говорящий оргамат Бобо. Его хотя бы одели.

Из третьей клетки смотрел подросток — по человеческим меркам лет двенадцати. Чёрный мех с белыми подпалинами, широкие руки-лапы, приплюснутый нос. Юный оборотень придвинулся к самым прутьям, в его блестящих зрачках светилось доверчивое любопытство. Я улыбнулась, и он растянул губы в ответной улыбке. Так мог бы улыбаться Бобо по приказу Евгении — резиново, одним ртом, не меняя выражения глаз, не напрягая ни одной мимической мышцы в верхней части лица.

Я поспешила перейти к четвёртой клетке, просторнее других. В ней обитали сразу три оборотня: самец, самка и детёныш, все в густой бурой шерсти. Увидев нас с профессором, самка склонилась над малышом, прикрывая его своим телом, а самец прыжком подскочил к решётке и зарычал, оскалив клыки. Я невольно отшатнулась. Барро остался на месте.

К клетке шагнул охранник со стрекалом.

— Не стоит, — быстро сказал профессор. — Это родительский инстинкт. Он защищает своё потомство. Идёмте, Верити, пусть успокоится.

Мы отступили от заграждения, и угрожающий рык стих. Я бы с удовольствием вовсе прервала эту жуткую экскурсию, но рядом возникла Евгения:

— Верити, Роберт, что скажите?

— Вы всё время держите их в начале зооморфной стадии, — заметил профессор.

— Это общепринятая практика, — мажисьен говорила негромко и сдержанно. — Полные зооморфы не живут в неволе. Кровь антропоморфов малоэффективна, а искусственно вызывать трансформацию перед каждым забором хлопотно и куда более жестоко, чем просто поддерживать полузвериную форму. Как видите, загоны чистые, солома свежая, доноры здоровы и ухожены. Периодичность заборов крови строго выверена. Большинство наших ликантропов родились тут, на ферме, другой жизни они не знают. Постоянные партнёры и родители с детёнышами содержатся вместе. Давайте я покажу вам прогулочную площадку.

Дверь в конце помещения открывалась во внутренний дворик, окружённый глухим забором и забранный поверху решёткой. Даже если бы крылья у юной летуньи были достаточно велики и сильны, она не смогла бы вырваться на свободу. Во дворике росла трава, лежали камни и коряги, торчали из земли пни и сухие деревья с толстыми стволами и крепкими сучьями, отлично подходящими для лазанья.

Оборотни в своих клетках волновались и негромко ворчали, явно предвкушая внеочередную прогулку.

— О, котята! — раздался за спиной возглас Ливии. — Какие хорошенькие!

Евгения стремительно обернулась. Ливия и Тьери наблюдали за львиноподобным семейством. Самец щеголял пышной гривой, самка — длинным хвостом, но оба вполне напоминали людей. А двое малышей между ними были совершенными львятами — с круглыми мохнатыми ушками и пухлыми лапами. В строении их тел и усатых мордочек не было ничего человеческого.

— Жанно, каталку! Бранд, за Лавалем! — отрывистые команды Евгении напоминали хлопки выстрелов. — И пусть Ален готовит морфокамеру! Ливия, Говальд, прошу вас отойти.

— Что случилось? — взволнованно спросил Тьери.

Евгения поджала губы:

— Нельзя допускать полного оборота. Просмотрели.

Это мало походило на объяснение, но её тон исключал дальнейшие расспросы.

На мгновение повисла тишина, и в этой тишине отчётливо прозвучал хриплый женский голос:

— Не отдам!

Меня обдало ледяным ужасом.

Самец с рыком взметнулся в полный рост. Сложен он был непропорционально — не лев и не человек, — но под рыжеватой шерстью бугрились мускулы, а когти и клыки не уступали когтям и клыкам настоящего льва. Самка отогнала детёнышей в угол и встала рядом с самцом, издавая странный и жуткий звук — то ли рычание, то ли вой. Подняли шум оборотни в соседних клетках.

Вернулся охранник, толкая перед собой небольшую каталку, и лев всем телом кинулся на заграждение. Решётка лязгнула, лев отпрянул, корчась и скуля, будто от боли, но через мгновение повторил свой яростный бросок.

Евгения с невозмутимым лицом шагнула за вешки, к самой клетке. Оборотни попытались достать её сквозь прутья — и вдруг оба рухнули на пол, как подрубленные. Решётка поползла вверх. Чудовища не шевелились, но их золотистые глаза глядели осмысленно и страшно. Похоже, они были в сознании. В углу так же неподвижно, один на другом, лежали котята. Охранник отодвинул самку в сторону и втолкнул внутрь каталку.