В ту пору я совершенно не умела разбираться в людях. А сейчас?..

— Я кое-как добежала домой. А он рассказал всем и каждому, как развлекался со мной той ночью и что был у меня не первым. Нид город небольшой, нравы там старомодные. Естественно, начались пересуды. Меня оскорбляли в лицо. Родителям тоже доставалось. Я перестала выходить на улицу. И когда подвернулась возможность разом всё это прекратить, я ухватилась за неё обеими руками. Ну что, какого ты теперь обо мне мнения?

Повернулась на бок, подперла голову рукой и посмотрела ему в лицо, похожее в этот миг на медную маску из Музея древностей в Шафлю. Её нашли на острове Рикта, где ткали шелка и строили храмы в те времена, когда древние фирамляне ещё ходили в шкурах и дрались каменными топорами. Фирамские легенды уверяли, что Рикту заселили пришельцы с юга, бывшие потомками богов и смертных женщин. Некоторые фантазёры считали их беглецами с Затонувшего континента. У родителей был альбом с фотографиями музейных диковин. Помню, как в детстве я разглядывала эту маску, гадая, для чего она предназначалась и кого изображала.

Может быть, в жилах Фалько течёт толика крови риктийцев? Легко верилось, что их лица были такими же — утончённо-мужественными, медно-смуглыми, будто светящимися изнутри, и с таким же жаром в зрачках. "Сгорю в огне твоих глаз", — пришла на ум строчка из песни. Мы смотрели друг на друга не отрываясь, и мне не было ни стыдно, ни страшно.

— В отличие от тебя, — медленно произнёс Фалько, — я способен лгать. Если скажу, что ты отчаянная девушка, поверишь?

— Отчаянная девушка сбежала на край света.

— Навстречу приключениям и неизвестности.

— Которые обернулись одиночеством и скукой.

А ведь я провоцирую его. И он мне подыгрывает.

Не сводя с него глаз, улыбнулась и слегка разомкнула губы. Кажется, это называется подавать сигналы.

Прекрасная маска дрогнула, посуровела.

— У одиночества и скуки, — произнёс Фалько нейтрально-холодноватым тоном, — есть другое имя — безопасность. Вот что, давай-ка спать.

И не наклоняясь, с расстояния в добрый метр, задул свечу.

Сутки назад из посёлка строителей нас вывез грязный дощатый вагон, в котором было столько щелей, что света внутри хватало даже ночью. И ничего не мешало смотреть, как по травяному полю разливается жемчужное сияние сразу трёх лун — полной Белой, стареющей Синей и растущей Красной, серебря башню далёкой солнечной электростанции.

А в Южнохаймской грузовой компании считали, что хорошему товарному вагону не полагается ни щелей, ни дыр, ни окон. Только вентиляционные отверстия, устроенные так, что свет не проникал через них вовсе.

Чтобы незаконные пассажиры не забывали: им здесь делать нечего.

Фалько загасил огонёк — и упала тьма. И все глупые фантазии смело, как пух с одуванчиков. Я перевернулась на спину.

Фалько прав: тьма безопасна, бездействие спасительно.

Но тоскливо до одури.

— Как же я устала от темноты.

Зря сказала. Он и так считал меня капризной девчонкой, которую лучше поскорее сбыть с рук. И только что я укрепила его в этом мнении. Чернота давила на глаза, проще было опустить веки, отгородиться от мрака мраком, но я всё равно пыталась рассмотреть хоть что-то в кромешной бессветности. Таким, должно быть, выглядело небытие до рождения мира. Значит ли это, что меня тоже нет?

— Разве это темнота? — тихо спросил Фалько.

Тёплые пальцы коснулись моей ладони.

— Хочешь знать, что вижу я? Море. Спокойное, озарённое солнцем. Такое синее, что сравнить не с чём. Я смотрю на него с высоты, и от этого водная гладь кажется стеклянной.

Он сжал мою руку, и небытие сгинуло. Подумалось: мир начался не с эманации воли и цели, как утверждают служители Равновесия, а с простого человеческого сочувствия.

— Потом невидимый художник начинает подмешивать в синеву немного зелёной краски, совсем чуть-чуть, так что не сразу заметишь, но постепенно море обретает тот оттенок, который мы и зовём цветом морской волны. Глубина отступает, суша теснит воду и вдруг прорывается к самой поверхности. Море разом становится бирюзовым и таким прозрачным, что видно тёмные кудри водорослей на песчаном дне.

Лёгкие волны лижут гладкий пляж, на песке лежат ракушки и кусочки янтаря. Дальше начинается лес — внизу дубы, клёны, орешник, бересклет, но выше, на скалах, растут только сосны. Они пробираются внутрь старого замка. С севера приходят штормовые ветра. За века они почти разрушили стену, развалили пару башен, потрепали надворные постройки. Но манор с южной башней и частью стены устоял. Хотя замок был построен скорее для забавы, чем для защиты. Форма зданий причудлива, в помещениях созданы оптические иллюзии. От внутреннего убранства не осталось ничего, только кое-где обломки цветных стёкол от оконных витражей. Возможно, замок был захвачен и ограблен.

Фрески на стенах съели солёные ветра, но мозаика закрытого бассейна на подземном этаже сохранилась в целости. Искусный мастер изобразил дельфинов, осьминогов и прекрасных дев с телами белыми, как мрамор, и глазами красными, как рубин.

Я подумала о дяде Герхарде, но сумела промолчать. Было бы жаль разрушить волшебство момента. Наши тела лежали рука об руку в затхлой тьме, но мысленно я шла по чудесному острову вместе с Фалько.

— В замке хорошо прятаться от зимних штормов, но мне больше нравится хижина на лесистом уступе, среди упрямых и гордых сосен. Тёплым вечером приятно сидеть у костра, глядеть вдаль и думать о звёздах, о бесконечности миров, о существах, которые населяли Затонувший континент.

Голос Фалько звучал, как морской прибой, меня качало на волнах слов под перестук колёс, несло в призрачные дали, где звуки стихали, свет мерк, а потом не стало ни звуков, ни света.

Не знаю, что меня разбудило. Скорее всего, остановка. Колёса не стучали, тюки подо мной не покачивалась, будто колыбель. За стенами вагона грохотало металлом о металл, перекликались грубые голоса, чего-то требовал громкоговоритель.

Приехали?

А если вагон сейчас откроют?

Руки Фалько в моей руке не было. Я осторожно потянулась туда, где он лежал, казалось, всего минуту назад. Но ладони ощутили только грубую мешковину тюков и тугие поперечины канатов, которые стягивали их. Даже лампа исчезла.

— Фалько! — окликнула негромко.

Тишина была мне ответом.

Где он? Вышел подышать воздухом, пока поезд стоит? А меня пожалел будить, заранее решив, что я не соглашусь окунуться в безвоздушный вихрь ради нескольких глотков ночной свежести…

В то утро в горах Фалько поставил меня перед фактом: есть только один способ покинуть фуникулёр незамеченными. "Здесь недалеко. Надо потерпеть всего десять секунд". Я успела досчитать до тринадцати, когда мы вывалились из серой круговерти в кустах, примыкающих к железнодорожным путям. Мне хотелось петь, танцевать и целовать траву под ногами. Как мало, оказывается, надо человеку для счастья — просто сойти с небес на землю.

Нам достался пустой товарный вагон, в котором раньше возили скот. Пол был выстлан полусухой травой, но её запах не мог заглушить отголосков застарелой вони. Прижиматься к стенам не хотелось, и мы сидели спина к спине. Когда стало вечереть, мне вдруг пришло в голову:

— Если ты не носил мне записки, то зачем приходил в ту ночь… когда я познакомилась с Карассисами?

Некоторое время Фалько молчал. Мне очень хотелось видеть его лицо.

— Ты кричала, — проронил он наконец.

— Кричала?

— Я думал, что-то случилось. Может, на тебя напали. А это был всего лишь твой пылеглот.

В тот момент в его голосе мне почудилось смущение.

И вот он исчез. Куда? Почему?

С ним что-то случилось.

Не мог человек, который бросился на помощь, услышав слабый вскрик, оставить меня одну в запертом вагоне, тривечные знают, на какой станции.

Или мог — если ему приказали?

Отправить подопечную к месту назначения, воскресить в её памяти адрес в Носсуа, а дальше пусть справляется сама — не маленькая.