Солнце ласкало щёки, но в воздухе чувствовался холод. И пусть. В колыбели сильных больших рук Фалько было тепло, уютно. И надёжно. Можно даже не держаться. Я с трудом расцепила пальцы, сплетённые в замок у него на шее и сложила руки на груди, чувствуя, как медленно расслабляются одеревеневшие мышцы. Фалько взглянул, улыбнулся, и я погладила его по щеке, потом спросила, куда мы летим.

— К месту встречи на границе с Кривисной. Остальные будут там.

— Твои братья? Это они дрались с мажисьерами?

— Да, — чувствовалось, что говорить налету ему тяжело, и я не стала больше ни о чём спрашивать.

Дважды мы спускались передохнуть. Первый раз — у лесного озерца, окружённого ивами. Фалько сразу припал к воде и пил так жадно и долго, то по-звериному лакая языком, то по-человечески черпая ладонью, что я забеспокоилась. Тяжело со мной? Устал, вымотался?

Он поднял голову, коротко, рычаще хмыкнул:

— Ты — пушинка. Подожди, я объясню, — сделал несколько больших глотков, погрузил в воду лицо, встряхнулся и сел на берегу, глядя на меня с высоты своего роста весёлыми яркими глазами. — Мир пронизан магнетической энергией. Когда не хватает массы для оборота, мы берём флюиды из земли, из воздуха, отовсюду… Создаём из них строительный материал для нового тела. Своего рода кирпичи. А кирпичам нужен раствор — вода. Воды всегда мало… В этом несовершенство механизма трансформации. Поэтому чаще всего мы ограничиваемся полуфазой — там массы равноценны. Но это не для всякого случая годится. И это пресно, скучно. Только в полной фазе оборота чувствуешь себя по-настоящему живым… А недавно я понял: решение есть. Надо выбрать форму, которой требуется мало воды. Или не требуется вовсе.

Последним его словам я значения не придала, меня задело другое:

— А когда ты человек, это тоже пресно и скучно и ты не чувствуешь себя живым?

Он обнял меня за шею, наклонился и коснулся мохнатым лбом моего лба. Вид у него был такой, будто я сказала что-то до умиления нелепое.

— Человеком я родился.

Это могло значить всё самое главное на свете, а могло быть простой констатацией факта. Отличный способ уклониться от ответа, уж я-то знаю.

— Тогда почему человеком ты так редко улыбаешься?

Фалько тихо хмыкнул и отстранился.

— Ты знала меня человеком на службе, а теперь я дезертир.

Второй раз мы приземлились у маленькой каменистой речушки или, скорее, ручья в лесистых предгорьях Нера. Поблизости были заброшенные шахты, в которых когда-то добывали малахит — Фалько показал мне сверху. Пока он утолял жажду, я решила размять ноги и прогуляться вверх по течению.

До истока оказалось недалеко. Ручей брал начало у мшистой глыбы под старыми тёмными кедрами с обвислыми ветвями. Была в этом месте своя красота и сказочная жутковатость. Легко представлялось, как выходит навстречу ведьма с клюкой: "Далеко ли путь держишь, девица?"

Но вид горного родника напомнил и об инициации у источника смелости. Романтическое настроение ушло. Я набрала в пригоршню студёной воды, сделала глоток и смочила лицо. Наклоняясь, заметила на сером камне какие-то бороздки. Ряд стёршихся, едва различимых волнистых линий. Рядом — чёрточки, кривые… Если присмотреться и дать волю воображению, можно, пожалуй, увидеть в них схематичных человечков, летящих куда-то вверх тормашками.

Картина сразу сложилась: волнистые линии — водный поток, этот самый ручей, человечки — души, уносимые течением к прожорливым богам, пока тела истекают кровью на алтаре.

Поклоняться источникам придумали не вчера, а в древнекаменные людоедские времена, и все легенды о королях, рубящих жён на куски, о братьях-самоубийцах и о ключах, которых ради лучшего мира надо резать прямо в источнике, берут начало из той поры — как ручей берёт начало из тёмных недр.

Не хочу иметь с этой мерзостью ничего общего!

Когда я вернулась, Фалько как раз напился, и я спросила его о братьях. Он отвернулся, помолчал, глядя в сторону.

— Нас было восемь, — ответил неохотно. — Шестеро крыланов и двое бестий… Так называют тех, кто обращается в наземных хищников. Один недавно погиб.

— Мне жаль. Прости, что спросила.

Фалько скривился:

— Не жалей. Из основной программы его отбраковали. Он должен был провести жизнь в питомнике, в лаборатории, как подопытный, но бежал, примкнул к сопротивлению. И был среди тех, кто напал на тебя у поместья Карассисов.

Я ахнула. Так вот кто это! Похожий на волка оборотень, прорвавшийся за вешки и убитый мажисьерами… Из-за меня?

Фалько покачал головой.

— Он вечно лез на рожон. Был у них заводилой.

Подумать только, та клыкастая, рычащая свора — брат Фалько и его друзья…

Страшно было спрашивать и нельзя не спросить:

— Они приходили за мной?

Фалько вздохнул:

— Всем нужен ключ.

— И тебе?

Как же я ждала, как надеялась, что он скажет: "Мне нужна ты". Глупо. Его братья жизнями рисковали. Не ради моих глаз, это точно.

Фалько молчал с полминуты, потом выговорил тяжело, будто камень уронил:

— Может быть.

Добавил сердито:

— Всё, летим.

— Куда? Зачем? Что вы со мной сделаете?

Лицо у него стало неживое, глаза — матовые кусочки оникса.

— Никто с тобой ничего делать не будет, успокойся. Мы спрячем тебя ото всех. Будешь просто жить. Найдёшь источник — хорошо. Нет — значит, так тому и быть.

— Чему — быть?

Он не ответил, без спроса подхватил меня на руки и прыгнул в небо.

Всё теперь было по-другому. Его руки больше не давали уюта и безопасности, упрямое молчание злило. И обнимать его я больше не хотела, а пришлось — страх вернулся, змеёй заполз под кожу, стиснул горло; проснулась и открыла глаза голодная бездна. Я обхватила Фалько за шею и зажмурилась. Чтобы не видеть ничего и не чувствовать.

Чувства — моё проклятье. Фалько играл с ними, как и Дитмар. Одинокая девушка с неопытным тоскующим сердцем, в которое так легко войти. Я же верила ему. Даже сейчас какой-то частью себя — верила.

По щекам бежали слёзы, ветер холодил мокрое лицо.

Пусть смотрит. Ему всё равно. Мне — тоже.

Спустя целую вечность, за которую я десять раз сошла с ума от отчаяния и страха, мысленно отвесила ему сотню пощёчин и прокляла всех мужчин на свете, Фалько вдруг подал голос:

— Думай обо мне, что хочешь, твоё право. Но сделай, как я прошу. Что бы ни случилось, что бы ты ни увидела и ни услышала, о чём бы тебя ни спрашивали — молчи, не открывай рта. От этого зависит твоя жизнь.

Он говорил прерывисто, задыхаясь, и ясно было, что задавать вопросы бессмысленно. Он затем и отложил предупреждение до последнего момента, чтобы ничего не объяснять. Не любил он объяснений. Боялся?

Я открыла глаза и заставила себя посмотреть вниз.

Земля неслась нам навстречу — равниной густой травы, по которой ветер гнал зелёные и серебряные волны. Впереди шумела осиновая рощица. Под деревьями виднелась землянка, крытая травой.

У входа в землянку сидел огромный зверь и смотрел в небо человеческим взглядом.

Зверь с человеческим взглядом так и остался снаружи. К нему, наверх, ушёл и Фалько после того, как накормил меня холодной овсянкой с колбасой и уложил отдыхать на грубые нары. Я решила: что бы он ни сказал, что бы ни спросил, отвечать не стану — сам так велел. Но он говорил мало, и слова его не требовали отклика.

Перед тем, как оставить меня одну, он сел на грубый табурет и стал очень равнодушно и тихо рассказывать о своих родных. О том, что отца видел всего пару раз в жизни: в питомнике семьями не живут, дети остаются с матерью до четырёх-пяти лет, под её присмотром учатся обороту, потом их забирают.

Фалько был четвёртым и последним сыном своего отца; тот погиб на задании, и матери подобрали нового "комплементарного партнёра", то есть мужчину-оборотня, от которого есть шанс получить сильное и перспективное потомство. Сначала родилась девочка, потом двое сыновей, оказавшихся заметно слабее четверых от первого комплемента. Ещё две беременности пришлось прервать, и мать Фалько спарили с бестией. Так на свет появились Ликаон, который сейчас караулил наверху — экстр среднего уровня, унаследовавший волчьи гены отца, потом Автолик, его характеристики оказались ниже стандарта, и девочка, совсем слабенькая.