Евгения завела речь о "Ночном зеркале" и перспективах, которые оно откроет для континента. Я отмалчивалась. Кажется, молчание — признак мудрости. Пусть считают, что постигнув тайны земли и неба, я пребываю в безмятежности всезнания. Но двум мажисьен требовался более внятный результат.

— Думаю, в конечном счёте все воды на континенте наполнятся флюидами настолько, что обретут свойства крови ликантропов, — мечтала Хельга. — Энергетическая проблема будет решена, надобность в фермах отпадёт. Конечно, потребуется переходный период… За это время мы должны решить, как поступить с излишком ликантропов.

— Излишком? — не удержалась я.

Хельга кивнула.

— Вы ведь в курсе проекта "Экстр"? Работы по евгенике ликантропов очень перспективны, и сворачивать их никто не собирается. А поскольку фермы всегда служили дополнительным источником генетического материала, имеет смысл открыть на их основе элитные питомники, предварительно отобрав минимально необходимое количество лучших особей. Встаёт вопрос: как быть с остальными? Содержать современное число ликантропов в новых условиях станет экономически нецелесообразно.

— Разумеется, о ликвидации речь не идёт, — вступила Евгения. — Мы цивилизованные люди. Но тысячи бесполезных ликантропов станут тяжёлой обузой для общества. И большой проблемой для будущих поколений. Честно говоря, на данный момент я не вижу адекватного решения, — она театрально развела руками. — А вы, Верити?

К тому моменту, как она договорила, я чувствовала себя вулканом, готовым взорваться от кипящей внутри лавы.

Это мажисьеры, а не общество получали сверхприбыли от магнетических кристаллов! И неужели несчастные, прозябающие в тесных бараках, обходятся так дорого, что Магистериум разорится, если станет и дальше их кормить?

Обе мажисьен как будто нарочно стремились вывести меня из равновесия. Или… возможно, они хотели посмотреть, в состоянии ли я сдержать гнев.

Что ж, в последнее время контроль над собой и правда давался мне легче. Считаете это мудростью? Как вам угодно. Я проглотила гневную отповедь и просто спросила:

— Почему бы их не отпустить? Научить грамоте, личной гигиене, правилам человеческого общежития. Разделите бараки на квартиры, постройте уборные и душевые. Дайте им одежду, расскажите о мире за забором. У вас же будет переходный период, времени как раз хватит.

— Ах, Верити, это прекрасный план! — в голосе Евгении звучало снисходительное одобрение. — Жаль, он невыполним. Оборотней нельзя выпускать к людям. Они опасны.

— Оборотни для людей или люди для оборотней? — уточнила я, вновь закипая.

Хельга, на вид не старше меня, улыбнулась:

— Вы молоды, долго жили в уединении и полны идеализма. Впрочем, позвольте, я угадаю: ваш друг — оборотень?

Так небрежно спросила, невзначай, милым, светским тоном — а подо мной открылась пропасть.

Время стало очень медленным.

Я падала вниз, и у меня была целая вечность, чтобы осознать: если попытаюсь уйти от ответа, это будет всё равно, что сказать "да". Тогда они поймут, кто такой Фалько, и достанут его из-под земли, ведь экстров немного. То же самое случится, если я замешкаюсь, разволнуюсь или, напротив, выкажу полное равнодушие. В ушах свистел ветер, грудь разрывало давление, в глазах стало красно, а в затылке бухал кузнечный пресс. Но самое страшное — это тиски, которые сжали горло, мешая издать хоть звук.

Сделать тут можно было только одно. Я отделила себя от глаз, затылка и горла, и услышала, как наверху, над пропастью, кто-то сказал моим голосом с лёгкой досадой:

— Не знаю, не думаю. Он был очень скрытен, — это прозвучало абсолютно естественно, и даже короткая заминка пришлась к месту, будто кто-то с моим голосом на миг задумался. — Возможно, он магнетик… или маг.

— Едва ли, — рассмеялась Евгения. — Нет, в самом деле, что за вздор!

— Вам виднее, — обиделась я.

— Какой магнетик? — уточнила дотошная Хельга. — Лунный, наподобие нас? Техномагнетик, натуролог? Или стихийный маг, как окудники?

— Откуда мне знать? Я не разбираюсь в таких вещах. Он был странный, вот и всё. И не спрашивайте больше. Я не буду об этом говорить.

Над пропастью дела шли своим чередом. Фалько оставили в покое и взялись обсуждать магию окудников: чего в ней больше — истинной магнетической силы или психологических уловок, иначе говоря шарлатанства.

Пропасть никуда не делась, и я всё падала, но этого никто не видел. У голосов появилось эхо, а у слов — красные шлейфы. Они пятнали воздух мелкой, кровавой взвесью. Были слова быстрые, верхние, и были слова медленные — нижние, всегда одни и те же. "Не знаю, не думаю" плыло и струилось в багровом мареве. Потом проползало ленивой змеёй "Возможно, он маг".

Время наверху неслось вскачь. Мы успели прогуляться по липовой аллее, заглянуть в столовую, выпить чаю с бисквитами и снова выйти на улицу.

— Вы бледны, Верити, — заметила вдруг Евгения. — И молчаливы. Вам нездоровится?

Я хотела сказать "нет", но не смогла. Тогда решила ответить "да", но не успела.

Даже самое медленное время однажды кончается.

Падение вдруг ускорилось, далёкое чёрное дно полетело мне навстречу… Я падала вниз головой. Падала, пока не разбилась насмерть.

Очнулась я на следующий день, а встала на ноги только через неделю.

Доктора-мажисьеры констатировали нервный срыв и энергетическое истощение. Править мои флюидные контуры им запретили, глушить мозг сильнодействующими препаратами — тоже, а что ещё можно прописать в этой ситуации? Покой и ещё раз покой, свежий воздух, полноценный сон, здоровое питание и никаких нагрузок, физических, умственных и эмоциональных. То есть никаких полётов в горы, допросов, экспериментов, никаких купаний при луне и милых бесед с провокационными вопросами.

Отличное лечение. Одно плохо: мне запретили видеться с Сирой. Мажисьеры решили, что слишком рьяно за меня взялись, и организм не выдержал. А значит, контактировать с чужими источниками мне пока не стоит.

Первые три дня Евгения и Хельга, сменяя друг друга, дежурили у моей постели. Занятно было смотреть на их напряжённые, осунувшиеся лица. Как же, чуть было не потеряли драгоценного ключа!

К счастью, никто не связал мой обморок с разговором о Фалько.

Горло сжалось, перед глазами поплыли красные круги. Чудилось, что я снова лечу в бездну… Хорошо-хорошо, я не буду об этом думать!

Наверное, похожим образом действовала на экстров стой-пыльца. Как поводок на собаку. Попытаешься убежать — задушит.

Но за что душить меня? Я же не солгала в буквальном смысле. Сказала, что не знаю. Разве это не правда? Разве я хоть раз видела, как Фалько превращается… в крылана? Да я понятия не имела, как он выглядит в этом обличье. И за другими крыланами наблюдала только издали.

Однако не сомневаюсь, что Фалько один из них.

Так и есть: вопрос веры. Едва я поверила, что имею основания зваться Рити Ловьи, как это имя стало моим. Но имя — вещь условная. А физическая природа человека или оборотня, если на то пошло, — объективная данность, которую невозможно изменить.

Значит, я всё же солгала…

Убедившись, что моя жизнь вне опасности, Евгения и Хельга съехали из палаты и стали захаживать в гости. А когда мне разрешили вернуться в коттедж, совсем пропали. Возможно, кто-то объяснил им, что визиты мажисьеров взывают у больной стресс.

Я жила, как на курорте, шесть дней. На седьмой пришла Жюли и велела собираться в дорогу: за мной приехали.

— Кто? — удивилась я.

— Вам всё объяснят.

Если Жюли отказалась отвечать на вопрос, настаивать бесполезно. Поэтому я молча сложила в саквояж самое необходимое и села в электромобиль. Мелькнула безумная мысль: они нашли источник правды!

А почему, собственно, безумная? Может быть, в тот миг, когда я ударилась о дно своей воображаемой пропасти, видящие уловили магнетический всплеск где-нибудь в лесах Кривисны. Примерились, пригляделись, проверили и перепроверили. Наконец воскликнули: "В яблочко!" И вся честная компания во главе с Евгенией без промедления умчалась на место. Вот почему в последние дни я никого из них не видела. Теперь прислали за мной. Всё логично.