До Деникина информация дошла в несколько ином виде. По его сведениям, «в первой половине марта предполагалось вооруженной силой остановить императорский поезд во время следования его из Ставки в Петроград. Далее должно было последовать предложение Государю отречься от престола, а в случае несогласия — физическое его устранение»[1528].
Однако столь осведомленный источник, как Гучков, называл другую дату, точнее — даты. По утверждению Александра Верховского, будущего военного министра Временного правительства, Гучков откровенничал в узком кругу: «На 1 марта был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твердых людей должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено»[1529]. Но, вместе с тем, чуть ли не в любой книге о революции можно встретить фразу Гучкова — «революция произошла на две недели слишком рано», — которая указывает скорее на середину, чем на начало марта. Наконец, Терещенко, который объяснял задержку с осуществлением заговора многочисленными предупреждениями по поводу несвоевременности затеянного, утверждал: «Вещие думские сирены убеждали нас, что час еще не настал и что им, близко стоящим к государственным делам, виднее, чем нам, слишком, по их мнению, горячим головам, что надо еще ждать. Прошел январь, половина февраля. Наконец, мудрые слова искушенных политиков перестали нас убеждать, и тем условным языком, которым мы между собой сносились, генерал Крымов в первых числах марта был вызван в Петроград из Румынии, но оказалось уже поздно»[1530]. В беседе с работниками Общества по изучению революции 1917 года он подтвердит эту датировку: «Мы решили вопрос о непосредственном перевороте и обсуждали конкретные меры для осуществления поставленной себе задачи. Так как Государь уехал в Ставку, немедленно принять эти меры нельзя было. Поэтому мы наметили сроком переворота первые числа марта»[1531].
Никак не датированным остается еще один заговор — наиболее загадочный, — который известен как «морской» план. О нем применительно к началу 1917 года говорил Шульгин: «План этот состоял в том, чтобы пригласить Государыню на броненосец под каким-нибудь предлогом и увезти ее в Англию как будто по ее собственному желанию. По другой версии — уехать должен был и Государь, а наследник должен был быть объявлен императором. Я считал все эти разговоры болтовней»[1532]. Возник якобы этот план на квартире Максима Горького. Мельгунов вовсе не склонен был считать «морской» план пустой болтовней, «потому что нет никакого сомнения в том, что какие-то планы зрели в Морском Генеральном штабе и что этот план был, в той или иной степени, связан с тогдашней общественностью… Установить его непосредственную связь с Алексеевым пока не представляется возможным. Но в Ставке находился «любимый» императрицей гвардейский экипаж, посланный для несения императорской охраны. При господствовавшем там настроении, он легко мог быть использован при дворцовом перевороте»[1533].
Почему тучковский план тихого дворцового переворота не сработал? Вряд ли когда-нибудь кто-то узнает правду о заговорах. На то они и заговоры, чтобы готовиться в тайне. До революции их участники либо скрывали, либо искажали истину, чтобы не мешать подготовке переворота. Сразу после Февральской революции они были склонны преувеличивать свои заслуги. Однако уже через несколько месяцев после революции, когда проявились все ее эксцессы, они предпочли полностью отмежеваться от какой-либо причастности к свержению императора. Истина — за семью печатями.
После революции сами заговорщики уверяли, что у них просто не хватило времени, народные массы их опередили. Историки в массе своей считают, что переворот планировался, но ничего серьезного подготовить так и не удалось. Спиридович давал свое объяснение: «Правда в том, что Гучков не нашел среди офицеров людей, соглашавшихся идти на цареубийство»[1534]. Скорее, это действительно так.
Тихий дворцовый переворот не удался, потому что он получился громким, с задействованием масс, к чему, как мы еще увидим, заговорщики тоже приложили руку. Впрочем, а кто сказал, что он не удался? Николай II отречется на железнодорожной станции по пути из Ставки в Царское Село в планируемые сроки — 2 марта 1917 года. Ключевую роль в этом драматическим эпизоде русской истории сыграют генералы Алексеев и Рузский, спикер Родзянко, а акт отречения примет не кто иной, как Александр Гучков…
Почему Николай не пресек на корню всю эту деятельность, которая далеко выходила за рамки просто оппозиционности? Жандармский генерал Заварзин утверждал, что здесь сказался недостаток информации, поскольку Протопопов, «составляя верноподданнические доклады из сведений, поступавших со всей империи, весьма смягчал положение, почему в высших сферах и царил изумительный оптимизм»[1535]. Не согласен с таким объяснением. Департамент полиции знал очень много.
В одной из его январских записок был зафиксирован «резко намечающийся за последние дни яркий авантюризм наших доморощенных «Юань-Шикаев» в лице А. И. Гучкова, Коновалова, князя Львова и некоторых других «загадочных представителей общественности», стремящихся, не разбирая средств и способов, использовать могущие неожиданно вспыхнуть «события» в своих личных видах и целях»[1536]. Далеко не случайно проводилась аналогия с Юань Шикаем. Этот опытный китайский царедворец и командующий наиболее дееспособными частями армии во время политического кризиса 1898 года подверг императора домашнему аресту и казнил без суда и следствия всю его реформаторскую правительственную команду. В обзоре, подготовленном 26 января 1917 года, утверждалось, что Гучков, Львов, Коновалов, Третьяков считают себя законными наследниками существующей власти, ведут за собой могучий класс промышленников и опираются «на исключительные симпатии действующей армии». Поскольку массовые волнения маловероятны, то все надежды они возлагают на осуществление «в самом ближайшем будущем дворцового переворота»[1537].
Царь был хорошо информирован, по крайней мере, о значительной части заговорщических планов, и его супруга — ничуть не хуже. 14 декабря 1916 года она с полным знанием дела писала Николаю: «Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки)… Милюкова, Гучкова и Поливанова — тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России — они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов… Дорогой мой, свет моей жизни, если бы ты встретил врага в битве, ты бы никогда не дрогнул и шел бы вперед, как лев! Будь же им и теперь в битве против маленькой кучки злодеев и республиканцев! Будь властелином, и все преклонятся перед тобой!»[1538]. Но Николай II не согласился с супругой, и, вполне возможно, в этом и заключалась одна из его самых фатальных ошибок. Николай не арестовал и не сослал заговорщиков.
