– Наварила? – спросила она, тяжело переводя дыхание.

– Только что, – Параша, успокоившись, взялась вновь за самый малый из ухватов. Ендовка, источая пар, вышла наружу. – Хорошо, медная посудина нашлась для золотого корня. А у тебя это чего горит-то?

– Лубки прожигает. Ох, торопилась я успеть, покуда не простыло. Бежала, ровно с собаками за мной гнались.

– Да чего успеть-то? Что у тебя? – возмутилась Нелли.

– Подкова для черного жеребца. – Катя поставила коробок на стол, а затем, не успели Нелли с Парашей охнуть, проделала изрядный кунштюк: сунула голую ладонь внутрь и вытащила нечто, впрямь оказавшееся подковою. Хуже того, с одного краю подкова была не черна, а как бы красновата. Словно не испытывая боли, Катя промедлила мгновение, а затем бултыхнула подкову в сосуд.

Угомонившееся было варево забулькало вновь.

– Вот теперь можно и пить, – Катя сгибала и разгибала пальцы – гладкие, без следа ожога. – Сегодня вечером пойдем. Луна-то в силу вошла.

– Сегодни так сегодни, – теперь уж Нелли не хотелось гулять мыслями подале от оришалковой короны. – Только из Крепости к вечеру просто так не выйдешь – после тартар-то вон как караулят.

– Не выйдешь, – согласилась Катя, к удивленью Нелли, ожидавшей, что подруга предложит какой нито лаз. – Идти сейчас надобно, да налегке, вроде как ненадолго. Уж до ночи придется наруже покуковать.

– Ты чего, хватятся! Как это могут не заметить, что мы ночевать не пришли?!

– Знамо дело, хватятся, – Катя все шевелила пальцами. – Влетит нам по первое число – ото всех сразу. Но так вить оно после влетит. Когда мы либо дело сделаем, либо…

– Либо семь бед один ответ! – Нелли решительно кивнула.

В хозяйстве Соломонии Иринеевны нашлась луженая сулея с наворотной крышечкой и цепочкою, чтоб подвешивать к поясу. В нее Параша и отцедила зелье, запихнувши гущу в самое топку, к остывающим углям. Ничто теперь не свидетельствовало о колдовской стряпне, кроме разве остывшей подковы. Подкову же Катя сунула в карман, и, когда подруги вышли из прибранной поварни, остановилась и присела на корточки под самой стеною. В руках ее, словно сам выскочил, оказался нож. Катя вонзила его в землю.

– Ты чего, клад, что ль, откопать собралась?

– А это мне что, так и таскать при себе? – Катя вытащила подкову. – Могилку ей сейчас выкопаю, да пойдем.

– А как же черный жеребец обойдется? – хмыкнула Нелли. – Это ж для него подкова была.

– Была для него, – согласилась Катя, вырубая блестящим лезвием ровные кусочки земли. – А теперь эта подкова в дело не годится. Я из нее силу-то вынула, мертвая теперь подкова. Тяжело на такой бегать. Лучше пусть другую скуют. Я вить чего из кузни-то не вылазила. Все ждала, когда для подходящего коня подкову-то закажут. А уж своровать дело плевое.

С этими словами Катя уложила подкову в ямку и, засыпавши, прибила ладонью.

– Ну вот, дождичек пройдет раз, и ничегошеньки не заметно. Одно тут плохо, почти нету голой земли – все улицы досками замощены.

Нелли кивнула, хотя мысли ее были уже далеко. Зелье так зелье, подкова так подкова. Самым главным была негритянская корона, и за нею надобно было скорей бежать к ларцу.

Солнце, уходящее в полупрозрачные кисейные облака, озаряло Замок Духов багряными отсветами. Кедры карабкались по белому от ягеля склону горы по одну сторону, а по другую проблескивали круглые родники. В их зерцальцах тоже отражался закат. А луна меж тем уж плавала в голубом небе, белая, словно круглый кусочек облачка.

– Уж скоро теперь, – Катя, усевшаяся, свесив ноги, на каменной башенке, незнамо в который раз подняла глаза на бледную тень луны.

Корона лежала за пазухой и тяжело давила на грудь: в кармане она не поместилась, а проходить со свертком мимо дозорных не хотелось. Но теперь ее уж можно было вынуть, что Нелли и сделала.

– Космы-то прибери, – Параша протянула ей деревянный гребень. – Страх глядеть.

Нелли только мотнула головою, наслаждаясь приятной упругостью свободных локонов. Знать бы наверное, это только здесь волосы будут так виться или все же останутся кудрявыми насовсем?

– Ей теперь вправду так краше, чем с косой, – заметила Катя. – Парашка, твое варево-то быстро пробирает?

– Не враз, а на шесть «Верую», – Параша, словно через силу, отцепила сулею от пояса. – Можно уж пить.

Нелли почти силою высвободила сосуд из рук подруги.

– В три глотка пей! – испуганно шепнула Параша.

Зелье напоминало на вкус ягоды жимолости, только было терпче. Впрочем, последний глоток был терпким уж слишком – язык даже немного занемел.

Звякая по камням, отброшенная сулея покатилась от Нелли. Нелли поморщилась – медный грохот был не из приятных. Подруги глядели на нее во все глаза, словно Нелли по меньшей мере должна была самое оборотиться эфиопкою. Благо уж и волосы курчавятся. Нелли принялась разглядывать белые кости лошадей, рассыпанные внизу. Экие вострые! Странно, раньше ей отсюда не так хорошо видно было разломы, пробитые жертвенными кувалдами в давние времена.

– Надевай, слышь! Пора! – Катя не кричала, но голос ее звучал слишком громко.

– Какой пора? – удивилась Нелли. – Ты ж говорила в полночь.

– Глупость говорила, вовремя одумалась. Не полночь тут нужна, сумерки, сход солнца с луною.

Не споря больше, Нелли расправила корону: змеи казались теперь ручными в ее ладонях. Ладони сами, словно и не по воле Нелли, подняли корону и возложили на голову. Ласково изогнулись на висках тулова змей. Меж бровей заломило – черный камень словно врастал в лоб, делаясь зрячим, словно глаза…

Нет, Черный Камень видит сейчас лучше, чем глаза Нмбеле, глаза вовсе не видят. Она не видит, где находится, не видит людей со странной кожей, какая бывает у рабов, вылезших на поверхность из золотого рудника. Нмбеле сроду тех рабов не видала – это бывает уж слишком редко, чтобы кому из них разрешили выбраться из мрака копей, где живут они со своими женщинами, и те рожают им детей, не видавших солнца. Да и каков смысл выпускать рабов из рудника – они почти сразу слепнут, как ослепла сейчас Нмбеле. Но прабабушка рассказывала о светлокожих рабах, за долгую жизнь она видала двоих – мужчину и маленького мальчика, который долго кричал и корчился на солнечном свету. Мальчик вскоре умер, даже не успев ослепнуть, а мужчина долго еще жил слепым и плел корзины. Прабабушка говорила, что кожа его была неприятной, как у больного, совсем белой. Хотя у этих людей кожа скорей восковая, чем белая. И они не рабы. Они враги.

Но Нмбеле не видит восковых людей, окружающих ее со всех сторон. Черный Глаз смотрит далеко, очень далеко, он видит все родное селение Нмбеле, селение на берегу Соленой воды. Видит дома, сложенные из прозрачных, голубоватых соляных камней. Соляные камни не тают под дождем, но когда нету хорошей соли, эту можно все же толочь в пищу. Сквозь стены видно все, что делается в домах, это и хорошо! Нету такого доброго дела, которое человек стал бы прятать от соседей. Готовить и вкушать пищу, работать, спать, давать жизнь детям – все то добрые дела. А за непрозрачными стенами могут жить злые колдуны. Пресная вода далеко – женщины носят ее в высоких головных кувшинах. Есть источники и ближе – но женщины арада не ходят к ним. Прабабушка говорила Нмбеле, что у девочек других народов прабабушек не бывает. Другие народы живут меньше ста лет. Все потому, что пьют они тяжелую воду, воду, в коей не тонет дерево. Такой водой можно мыться, но нельзя пить ее. В легкой же воде заветного источника тонет не только дерево, но и лепесток цветка. Арада ходят к нему со всех селений. А светлокожие, коих Нмбеле сейчас не видит, живут меньше ста лет.

Вот и родной дом, вот перед порогом плошка со сладким молоком для любимой старой змеи. Змея уже еле волочит по земле свое толстое тело, которое так приятно в жару укручивать вокруг головы.

Крылатые лодки светлокожих людей приходят уже давно – на памяти прабабки, когда была она девочкою. Светлокожие живут в Соленой воде, на крылатых тех больших лодках. Верно, что лодки с детьми и женами светлокожих никогда не подходят к берегу, быть может, они просто и боятся земли. Сперва светлокожие высаживались на землю только торговать. Выложивши товар – бусы, пеструю ткань, браслеты из настоящей чистой меди – светлокожие разводили дымный костер и прятались обратно на свои большие лодки. Надлежало положить напротив товара золота из рудников – и развести костер в ответ. Увидевши, что людей нету, светлокожие высаживались вновь: если золота было довольно, они забирали его и уплывали, но чаще оставляли все как есть и дымили вновь. Это значило, что золота надлежит добавить. И арада добавляли золотых слитков, иногда по два, по три раза. Когда же золото исчезало наконец, а лодки светлокожих снимались с якорей, можно было забирать ткани и медь. Но никто не видал светлокожих, и никто не знал, что они таковы.