Наконец город со всеми его чудесами остался позади, а широкая дорога побежала на редкость скучной степной местностью. Глядеть в окно стало решительно не на что, все одно и то же: ровный тракт, голая даль.

Все еще дивясь обутым городским жителям, Параша с облегчением расстегнула и сняла собственные, то есть Неллины, туфельки. Ноги болели невыносимо. Придется привыкать.

Параша вздохнула и забилась в уютный мягкий уголок. Карета бежала ровно, не то что в городе. Прошло немало времени, прежде чем девочка заметила, что кто-то вольготно расселся на скамейке супротив.

Незнакомец был человеком молодым, а впрочем, кто его знает, во всяком случае, не старым. Глаза его в полумраке кареты светились желтоватым светом, ровно у кошки. Парик с мудреной куафюрою, украшавший его гордую голову, был цвета Парашиных волос, как и пышные невиданные кружева. Лицо было скорей страшное – бледное как смерть и длинное, словно бы немного женское. Под глазом сидела черная муха, нет, муха бы не стала сидеть так неподвижно, наклейка из черной ткани. А уж разряжен он был в пух и прах, как Кирилла Иванович не одевался даже на Пасху: туфли и те были с лентами и драгоценными пряжками.

Закинув ногу на ногу, незнакомец сидел, откинувшись небрежно на спинку сиденья, и с улыбкою смотрел на Парашу. Откуда он взялся? Залез потихоньку, покуда проезжали через город?

– Чего тебе надо? – спросила Параша.

– Ах, как необязательно для такой воспитанной барышни! Ты вить барышня Сабурова, не так ли? – Незнакомец засмеялся, сверкнув мелкими жемчужными зубами.

– Сам-то ты кто?

– А угадай. Угадать нетрудно, как раз твои подружки сейчас ко мне в гости едут.

– Ты – Венедиктов?!

– Подружкам твоим я рад буду, а ты-то, ведьмачка малая, куда собралась? Потолок на тебя не обвалится, в обители-то святой? – Собеседник подмигнул.

– Врешь, нечистый дух, я не ведьма! – Параша стиснула кулачки. – Я знахарка-ведунья, наш род не под нечистой силой ходит, а под темной-неведомой!

– Попу на исповеди расскажи, какая такая над тобой сила. То-то смеху мне будет. Не боишься в обитель-то ехать, а?

– Боюсь! Но не из-за знахарства, а… – Параша испуганно умолкла.

– Из самозванства твоего. Верно боишься, не к лицу вороне павлиньи перья… Лучше б поворотила ты назад, да господам в ноги, да покаялась… Сама признаешься, простят, а уж поймают на обмане, так пощады не жди…

– Простят… – Параша решительно взглянула в желтоватые глаза собеседника. – И погоню пошлют. Видать, боишься ты мою барышню, коли меня тут пришел подбивать, чтобы донесла на подруг. Не бывать этому! Пусть лучше меня раскроют да засекут насмерть, а все ж Алёна Кирилловна лишний день к тебе проскачет, все ж труднее ее догнать-то! А уж я постараюсь, чтоб подольше не раскрыли, изо всех сил постараюсь!

– Ишь, расхрабрилась, замарашка деревенская, – Венедиктов с насмешкою взмахнул в воздухе длинными перстами. – О себе не заботишься, только о барышне своей. Вот и подумай о ней хорошенько. Можешь и не ворочаться назад, с игуменьей посоветуйся, разумная она дама. Так, мол, и так, маленькая госпожа твоя переоделась мальчишкою да в Петербурх полетела. Уж она надумает, как остановить непутевую. Твоя правда, могут мне от девчонки Сабуровой хлопоты выйти, неприятные хлопоты, да и ненужные вовсе. Только что тебе до моих досад, когда я ее погублю? Или не веришь мне? Или я старшего брата не погубил?

– Ты его погубил, окаянный, погубил молодого барина!

– Вестимо я. Кто ж еще? Не очень-то и утрудился. А с девчонкою не управлюсь?

– Может статься, и не управишься, – дрожащими губами прошептала Параша. – Молодой барин был сердцем прост, с душою белою. В бою б с десятью врагами сладил, а эдак… Алёна Кирилловна не такая. Волос у нее светлый, а душенька-то темная. Да и Катюха с нею, поможет. Нет, недаром ты меня пугаешь-подбиваешь, не собьешь, проклятый!

– Что же, кати себе в монастырь, да думай там каждый день, не последний ли он для твоей барышни!

Венедиктов с этими словами распахнул дверцу и на ходу выпрыгнул из кареты. Впрочем, нет, не на ходу, карета, оказывается, уже стояла. А в распахнутую Венедиктовым дверцу просовывалась недовольная физиономия Фавушки.

– Спишь, что ли?

– Фавушка! Ты его видел?! Куда он убежал, как он в карету пробрался?

– Кто убежал, кто пробрался? Лошадей распрягу сейчас, устали. Не поспеем мы нынче в обитель, придется в лесу ночевать. Зато приедем утром, хоть не перебудим никого.

– Никто из кареты не прыгал сейчас? – Параша протерла глаза.

– Померещилось тебе спросонок.

– Век бы таких снов не видать… – Параша выскочила вслед за братом. – Слушай, Фавушка, а каков из себя проклятый Венедиктов?

– Нашла о чем спрашивать, – Фавушка перекрестился.

– Нет, вправду, каков? Волоса у него какого цвету?

– Да кто ж их разберет. Парик он носит белобрысый, вроде твоих косм. Будешь спрашивать такое, и тебя обреют на парики для бесов. Так-то вот.

Фавушка с удвоенным раченьем завозился с упряжью. Задумчивая Параша вылезла погулять возле кареты. Углубляться в лес ей отчего-то не хотелось.

Проснувшись, Нелли не успела даже удивиться, что лежит не в своей постеле, а в сене на лошадиной попоне, одетая в мальчишеский наряд. Сознание ее проснулось вместе с нею и тут же уловило, что поблизости происходит что-то неладное.

– Слышь? – шепнула она.

– Тсс… – еще тише ответила Катя, приподнимаясь и вслушиваясь.

Там, за благоухающей, как кумарин, колючей стеною, были люди, много людей. Занятые каким-то делом, они сновали туда-сюда, стучали, гремели, переговаривались. Различить слова было трудно, хотя люди находились совсем рядом. Впрочем, не различить слова было трудно, а понять… Говорили на чужом языке!

Нелли в жизни не видала больше двух иноземцев зараз, боле того, не могла вообразить, с какой стати им было б появиться, если разве что началась война, да вторглось чужое войско. Войну вроде бы никто не объявлял, но шумы вокруг казались отчего-то больше военными, чем страдными. Пусть война, но кто сей враг? Не француз и не немец, это наверное… Странный, очень странный язык.

Катя неожиданно засмеялась.

– Вылезаем, барин, зря напугались, – проговорила она почти обрадованно.

Недоумевая, Нелли выбралась из стога вслед за подругой.

Зрелище, представшее ее глазам, было удивительно. По берегу ручья, что тек меж скошенным лугом и рощицею, ходили, ища удобного водопою, лошади. Чуть ближе стояли высокие, не крестьянские телеги и несуразные крытые повозки. У телег, с лошадьми, у нескольких разложенных костров возились похожие на книжных дикарей черноволосые смуглые люди. Фантастические их наряды были пестрыми и яркими, с бархатными жилетами и камзолами у мужчин, с шелковыми шалями и платками у простоволосых, как ведьмы, женщин. Женщины к тому ж позвякивали невиданным множеством дешевых грубых украшений. Очень много бегало детей, ловких, чумазых и кудрявых. Если женщины походили на ведьм, то дети, несомненно, на бесенят. Дети таскали из рощи хворост, женщины разводили костры, наполняли из ручья, повыше водопоя, походные котелки. Один котелок, над которым колдовала совсем молодая ведьма с огромными черными глазами, уже источал соблазнительный запах преющей гречи.

Никак не понравилось Нелли то, что чернобородый мужчина, высокий, но представляющийся ниже своего роста из-за непомерной ширины в плечах, стоял рядом с Нардом. Одной рукою он держал коня за гриву, другою то ли поглаживал, то ли ощупывал круп, что-то приговаривая под нос. Нард не проявлял беспокойства, и такое Нелли видела впервые: жеребец недолюбливал чужих.

– Это мой конь, – произнесла она, решительно приблизившись.

– Похоже, что конь твой, молодой барин, – ответил человек красивым глубоким басом. Черные как уголья глаза его весело сверкнули. Глядел бородач средних лет и был бы красив, не кажись как-то широк: копна черных кудрявых волос лежала на могучих плечах, обтянутые черной шелковой рубахою руки бугрились узлами мышц, гибкий стан, схваченный красным кушаком, не был узок. – Хорошо б еще, чтобы ты был его всадником.