– Да, папенька, – Нелли не услышала собственного голоса.

– Моя маленькая Нелли, – Елизавета Федоровна опустилась на пол и пылко заключила дочь в объятия. Нелли уткнулась в ее волоса, пахнущие фиалковой пудрой. – Прости, что сейчас я тебя обвиняла. Тебе вить не жаль камней?

– Нет, маменька, – ответила Нелли тихо. Ей вправду не было жаль камней и не было жаль даже себя, поскольку она знала, что не сможет жить без ларца.

– Ну и покончим на этом, – решительно произнес Кирилла Иванович. – Ужо я постараюсь договориться побыстрей. Орест ушел от нас, уйдут и драгоценности, а мы должны жить дальше и любить друг друга.

– Благородный мой друг, – Елизавета Федоровна слабо улыбнулась мужу. – Мне легче, когда ты со мною рядом.

– Бог судил нам быть рядом в горести и в радости.

Елизавета Федоровна поцеловала Нелли в лоб и поднялась, оправляя юбки.

– Сириль, – с печальной улыбкой сказала она негромко, – помнишь… ту песенку? Когда родился Орестушка, ты ее сложил для меня.

– Помню, Лиза. – Кирилла Иванович улыбнулся и сел за клавикорды. Нелли, не в силах сдерживаться, скользнула на балкон и обеими руками ухватилась за чугунную решетку. Купы старых лип затуманились от слез. За спиною послышалась музыка.

запел Кирилла Иванович приятным своим, хотя и не сильным баритоном.

– Струится кисея

«Они лучше всех на свете, мои любезные родители, – думала Нелли, вглядываясь в размытую слезами даль. – Но отчего, отчего мы такие чужие друг другу? Я вить люблю их, но я не такая, как они, вовсе не такая… Если б я думала по-французски, а они по-аглицки, и то можно было б нам найти переводчика… Но переводчика нету и не может быть…»

«Они лучше меня, – размышляла Нелли. – Маменька сроду не стала бы подслушивать, почтя такое дело за низость. Они добрые, а я… я не очень. Но если я начну рассказывать им, что разговариваю с камнями, они немедля пошлют за доктором Петром Никодимовичем. Они решат, что у меня бред. Они не могут решить иначе потому, что не могут поверить в язык камней. Не могут, и все. Им было бы очень плохо, если б они в такое поверили».

– Да, Лизок, пиита из меня не вышло! Эка размер несуразный, аж одно слово вылезло в начало строки из конца.

– Все равно была я рада этой песенке, так рада. Сколько лет прошло, Сириль…

– А ты все так же молода, Лиза… Помнишь, в Петербурхе тебя прошлым летом военные приняли за сестру Ореста? Так и остались при мнении, что вы затеяли розыгрыш. Не сдерживай слез, голубка, они целят сердце. Пойду займуся бумагами.

– Ступай, дорогой. Нелли! Ты пойдешь со мной в плодовый сад?

– Я догоню, маменька, мне надо к себе в комнату!

«Если б я могла им объяснить… Если бы могла… Либо пошлют за доктором, либо хуже – почтут корыстной выдумкой. Но никакие другие камни на свете не могут заменить мне этих. Другие – чужие, они не отзовутся, не расскажут. А эти свои, кровные, все тайны живших до меня Сабуровых они сами хотят отдать мне… Мы – одно целое, я и эти камни. Бабка бы поняла… Она, верно, была такая же, как я. Но что делать? Ларец покинет дом, и я не могу этого предотвратить, никак не могу. Унести их сейчас, закопать в лесу? Нельзя. Ларец будут искать. Либо его найдут, либо родители продадут Грачевку… Они станут тогда нещастны, и они, и крестьяне… Уж довольно им нещастий. Я не могу мешать продать ларец. Надобно сделать что-то другое, но что? Что?»

Слезы высохли, и ноги уже не подгибались. Нелли менее всего хотелось идти в самую скучную часть сада, носить корзинку следом за маменькой, снимающей тоненькой рогатиною первые яблоки: родители не соблюдали Яблоневого Спаса. Но ничего! Скушное это занятие отвлечет и успокоит ее немного. А затем она сможет уединиться и подумать. Хорошенько подумать.

В эту неделю Нелли вовсе отвыкла спать по ночам. По дороге в сад она успела сказать Кате, чтобы они с Парашей не отлучались далеко, но толку не вышло. Сперва Елизавета Федоровна обошла все яблони (едва набралось плодов для ужина), затем пожелала осмотреть оранжерею. Казалось, к матери вдруг воротились силы, и она предалась заброшенным было хозяйственным делам с удвоенным рачением. Потом уж подошло время ужина, за которым обсуждали предлинное письмо маменькиной крестной княгини Федосии Львовны, давно уж ушедшей от мира, а в прошлом году сделавшейся настоятельницей обители. Матушка Евдоксия, таково стало теперь имя княгини Федосии, сокрушалась вместе с родителями и, как всегда, звала к себе погостить – всех разом и каждого в отдельности. Родители, как всегда, жалели обижать княгиню, но на богомолье не хотели.

– Пишет, что уж Нелли-то видела вовсе малюткой, – Елизавета Федоровна вздохнула и положила листок рядом со своим прибором. – Только и знает, что она блондинка. Даже миниатюры не собрались с нее послать.

– Ну, может, к Успенью, – произнес отец неуверенно. – Соберемся к Успенью, а, Лиза?

Нелли стянула с верхнего блюдечка серебряной эперни еще горсть сушеных фруктов с орехами. Карман ее заметно уже потяжелел, между тем как кусок пирога с тыквой оставался на тарелке нетронутым.

– К Успенью, Сириль, ты скажешь, что самая страда и невозможно бросить работы без хозяйского глазу. Разве я с Нелли соберусь…

Когда ужин наконец подошел к концу, думать было нечего о прогулке. Выпадет роса (какая роса сухим июльским вечером!), намокнут туфли и чулки, это опасно для здоровья… Маменька так много говорит о любви к Натуре, а когда садится отдохнуть на лужайке, велит стелить кожаную полость…

Ничего не оставалось, как ждать, когда дом погрузится в сон. Только после того, как погасли огни, Нелли получила наконец возможность поговорить с подругами.

– Уж слышали, знаем. – Катя, прислонясь спиной к дверному косяку, уселась у порога, чтобы шаги в коридоре не застали врасплох. – Только о том и речь, что матушка барыня благодетельница, больше любит людей, а не самоцветы. Ох, хотелось бы глянуть, какими картами играл с молодым барином в фараон окаянный Венедиктов…

– Катька… Ты думаешь, он… нарочно?

– Я думаю, в Петербурхе мастеров немало, с чего ему твои-то камни понадобились? Али покраше в столице нету? Да откудова он и услыхал-то про них?

– А смысл каков, Катька? Это для меня лучше этих камней ничего на свете нет, они мои кровные… А не по крови камни не разговаривают. Так что для этого Венедиктова сабуровские камни и впрямь не лучше других… Нет, тут доискиваться не до чего. Просто любитель драгоценностей, слыхал, что наши хороши, а денег у него и так хватает.

– Может, и такое. Что делать-то теперь, золотце мое?

– Да похоже, что помирать следом за Орестом, – Нелли нахмурилась. – Жить я без моего ларца не смогу.

– Грех-то такое говорить! – всплеснула руками Параша.

– Не понимаете вы, глупые, – Нелли с досадой смахнула слезу со щеки. – Мне рук на себя накладывать не придется. Не может человек без сердца жить. Мне ларец как сердце, уйдет он из дома, такая пустота у меня внутри сделается, что мне долго не протянуть… Утянет меня эта пустота, всю утянет.

– А помнишь то дупло, где барыня-покойница с вами маленькими от Пугача таилась? – жарко зашептала Параша. – Там сподручно тайник сделать! Прокрадемся сейчас, ларец-то вытащим да и отнесем в лес! Вовек его не сыщут!