К ночи Нелли все ж таки заболела.

Когда лихорадочный озноб заставил зубы Нелли стучать друг о дружку, Катя притащила с кухни заимствованные у Матрены льняные полотенца и бутыль с уксусом. Более часу просидела она, освежая пылающий лоб подруги холодными примочками. Добрая вдова и сама рвалась ходить за юным жильцом, пострадавшим от наводнения, но Катя, по понятной причине, ее не впустила.

– Главное, доктора не зови, – слабо попросила Нелли, когда движение кровати по волнам ненадолго остановилось. – Захочет сердце слушать своей железной трубкой, ну и… В верхнем-то платьи ничего не заметно или даже в сорочке с кружевами.

– Да невелика мне печаль, если какой докторишка нас раскусит, – озабоченно отозвалась Катя, отжимая полотенце. – Был бы толк, а я лекарям этим не верю. Только и знают, кровь выпускать. Упыри, одно слово. Или пиявок лепят, опять же те кровь сосут. А в крови, между прочим, душа запрятана. Экая польза, когда твоей душенькой черные гадины обедают…

– Отчего душа в крови?

– А где же еще ей быть? Сказывают, из-за этого люди-жиды никакого мяса с кровью не едят, ни говядины, ни курицы…

– Так разве у курицы или коровы есть душа? У них же нету! Непонятно тогда.

– Да, вправду в толк не возьмешь…

Но тут кровать снова поплыла, и плыла долго, очень долго, до тех пор, покуда не прилетела огромная черная ворона. Насмешливого незнакомца, который опять оказался в комнате, ворона прогнала довольно быстро, размахивая крыльями. Странным было то, что ее черные крылья оказались искусно расшиты золотыми нитями, а еще разноцветными блестками и бусинами.

– Я чаю, мой свет, и ты такой же парень, как твой хозяин, – прокаркала ворона.

– Было тебе сказано – выдашь нас хоть кому-нибудь, зарежу. Поможешь, озолочу.

– Да хватит ли у вас, малолетних, золота?

– У меня конь дорогой, – в голосе Кати зазвенела тоска. – Целой деревни стоит.

– Ай, молодец, девка, хорошая подруга. Да не кручинься, помогу, чем смогу, и не возьму я с тебя ни полушки.

– Это почему еще?

– Много будешь знать, скоро состареешь.

Теперь ворона превратилась в носатую старуху с вышитой черной шалью на плечах. Глаза у нее были черные и неприятно вострые. Старуха сидела у кровати и держала Нелли за руку.

– Одно хорошо, вижу, ела она что-то прежде, чем прозябнуть. Хорошую пищу ела.

– Вот уж хорошее так хорошее! – Катя покривилась. – Шоколат этот, сладкое с горечью.

– Ай, какая удача! Ты, девушка, запомни, хорошая пища, она из колдовских краев. Первое – питье чайное, его желтые люди собирают. Второе – питье кофей, что у черных людей водится. Третье – питье-еда, шоколадовые бобы, что от людей-сарацинов. Еще хорошо длинное белое сарацинское пшено, да только его-то как раз не люди-сарацины в своей пустыне собирают, а те же желтые люди. Растет сарацинское пшено по колено в воде, а иначе чахнет. Великая сила в шоколадовых бобах, чайных листьях да сарацинском пшене, и от болезни могут уберечь, и больного поднять.

– Выходит, не впустую господа все чай дуют?

– Нет, девушка, это от ума. Вот и ты сейчас пойди завари, да вот этой травки в кипяток добавь.

Катя поднимала Нелли за плечи, а старуха поила ее с ложки чем-то горячим, терпким на языке. Кровать стояла уже на месте, и неприятные пришельцы не тревожили сна.

Поутру Нелли проснулась совсем здоровой, только со слабостью во всем теле – наподобие той, что всегда приходила после разговоров с камнями.

Умыв лицо и руки Нелли мокрой простыней, Катя принесла чай и тарелку вкусно сваренной Матреной рисовой каши. Одно лишь испортило Нелли аппетит: вместо свежих булок были нарезаны старые, уже слегка покрытые зеленоватой плесенью.

– Это что за гадость?

– Лекарка сказала тебя плесневелым хлебом кормить, чтобы жар в легкие не спустился. Слабые они у тебя.

– Что за лекарка, Катька? Откуда она взялась вчера?

– Позавчера. Цыганка это, уж больно мне не хотелось доктора-упыря звать. А цыганы вовсе близко от нас остановились, вот уж повезло, так повезло. Представь только, я вить в окошко их увидела, двоих цыганят. Бегала воду тебе переменить похолоднее, а окошко кухонное оно во двор. Смотрю, затаились пострелята у поленницы, шепчутся о чем-то. Может, обокрасть кого хотят, мне дела нету. Уж я как выскочу в чем есть! Кто, говорю, из ваших лекарит, скажете, денег дам. Ну, взяли алтын, понятно, приведем, говорят, старую Зилу. Ох и старуха, жаль, ты не видела ее толком! Ох, старуха! Столько мне порассказала всего, покуда около тебя сидели! Про барыню Трясовицу хоть бы…

– Постой! – Нелли отставила поднос и уселась в постели. – Может, мы тогда цыганятам и поручим искать Венедиктова? А то уж пятый мы день в столице, и все без толку.

Раздался стук в дверь, и почти сразу за ним в горнице появилась озадаченная вдова.

– Почта к выздоравливающему, – произнесла она превесело, но отчего-то косясь в коридор. – Только никак не хочет нехристь мне отдать, может, и по-нашему не понимает. Письмом машет да знаками указывает, мол, хочет отдать в самые руки.

– Я писем не жду, – обеспокоилась Нелли.

– Ой ли? – хмыкнула Катя.

– Ну пусть его входит.

В горницу тут же вошел слуга, облаченный в ливрею яркого цвета салатовых листьев. Наружность его была примечательна. Темное, как дубовая кора, лицо казалось совершенно плоским, широкий нос вдавливался толстыми крыльями в щеки, не узкие, но маленькие черные глаза казались косы, как у калмыка, хотя это наверное был не калмык. Отливающие синевою черные волоса выглядели жесткими, как конский хвост, в подобие которого и собирались сзади. Лба над узкими бровями почти вовсе не было. Страхолюдное это лицо решительно ничего не выражало.

Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.

– Кто тебя прислал и надобен ли ответ? – спросила Нелли.

Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько шагов, пятясь, словно рак, поклонился еще раз и был таков.

Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.

Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.

Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.

– На Аглицкой набережной, – потрясенно прошептала она. – Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.

– Кто ОН? – Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.

– Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!

– Побожись!

– Говорю тебе, это был Венедиктов.

– Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.

– Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.

– Глупости говоришь, – обиделась Катя. – Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?

– У него были светлые волоса во сне, – лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, – совсем светлые. И светлые желтые глаза.

– Глаза? – запнулась Катя. – Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.

– Как ты могла разглядеть?

– Да уж разглядела.

– Может, во сне был парик? – Нелли сама не понимала, для чего ей так важно, чтобы недавний незнакомец совпал приметами с тем Венедиктовым, что явился ей во сне в начале путешествия.

– Мокрые волоса всегда темнее. Свои ли, чужие – без разницы.

Нелли, сидевшая в постели, натянула перину повыше. Ей отчего-то сделалось знобко.

– Да уж, въехали в болото, как-то выедем, – мрачно кивнула Катя. – Видала, человек-то у него нехристь?

– Ты почем знаешь?

– Нюхом чую. Да и человек ли, прости господи, может, он из ящерицы такого сгоношил, как колдун Брюс горничных девок из цветов делал.

– Брюс Яков Вилимович был большой учености человек, сподвижник великого Петра, – возразила Нелли. – Папенька про него рассказывал.