Тут оставшийся ученый, все еще не растеряв задор, оглядел прибывших гостей, и его взгляд остановился на Леноне.

— Кажется, я знаю, кто оценит мою шутку, — потирая руки, обрадовался хозяин кабинета.

Услышав эти слова, юноша не на шутку перепугался, не представляя, на что намекает ученый.

— Здрас-сьте, — растеряно протянул Ленон, смущенный пристальным вниманием хозяина кабинета.

— Не «здрасти», а «здратуте», — передразнил юношу Христофор Михайлович и, радуясь удавшейся шутке, снова схватился от смеха за живот.

— Я Гаузен, а это Ленон, — ткнул пальцем в спутника велит, надеясь, что подобная формальность вернет ученому серьезный настрой.

Ленон, услышав, что его представили, протянул было в знак приветствия свою руку, но ученый ее не взял.

— Не жму руки и не крещусь, — заявил ученый. — Это еще не значит, что я вас не уважаю или не верю в бога.

— А вы думаете, бог есть? — опешил Ленон, не ожидая такого поворота.

— Бога нет! — громко возразил ученый и с удовольствием начал наблюдать выражение нарастающего на лице у Ленона ужаса. — Ушел на обед! — повременив, успокоил ученый, но Ленону от этого стало немногим легче.

— Вообще-то мы не к нему пришли, — перебил Гаузен. — Мы по серьезному делу.

— Вот-вот, приходят тут всякие в институт… Вы, наверное, аспиранты?

Гаузен, хоть и слово было для него незнакомо, не знал, кем еще можно представиться. Так что он просто согласно кивнул. Ленон, невольно подражая Гаузену, тоже усиленно затряс головой.

— Аспиранты, говорите? — весело повторил Христофор Михайлович. — А спирать-то здесь уже давно нечего! Даже микроскопы, кхм, без стекол, — тут ученый начал подозрительно всматриваться в очки на носу Ленона:

— Что-то я вас не припоминаю… Вы здесь недавно?

— Да, мы тут буквально только что. Из свежей партии, так сказать, — ответил за двоих Гаузен.

— Значит, вам не прочитали лекцию о технике безопасности! — воскликнул ученый, довольный своей догадке, и начал:

— Самую большую опасность для рядового сотрудника… Да что там, для всего человечества! Представляют лошади! Лошадь — это очень вредное животное. И злорадное. Иначе с чего бы ему так ржать? — усомнился ученый, неугомонно расхаживая из угла в угол и тыча пальцем в разные стороны. — Такая насмешливость присуща только обезьянам, а вот от них можно ожидать любой подлости. Из-за этой вот гадкой натуры лошадей не то, что в дом — близко к паркету не пускают, не говоря уже о мало-мальски приличном ковре. Навалить кучу — вот единственная щедрость, которую можно дождаться от столь неблагодарного компаньона, как лошадь. А тот, кто не сможет сдержать свое пищеварение, не сдержит и обещание! Потому разговоры о верности лошадей — пустые враки.

При этих словах Ленон в удивлении разинул рот, а Гаузен откровенно заскучал. Он всегда доверял лошадям больше, чем людям, поэтому с первых же слов не воспринял ученого всерьез. Юноша подошел к скелету, напоминающему ему поганца, и решил потрогать его клыки.

— Не тронь! Я только недавно склеил! — предупредил Христофор Михайлович и продолжил свою лекцию:

— Сколько разведчиков в тылу врага кануло без вести, будучи под покровом ночи выданы на растерзание врагу несвоевременным ржанием коня. Протяжный как пила гудок поезда и то приятней этого демонического завывания! Уж если выбирать между «цок-цок» и «тудук-тудук», не раздумывая выбирайте последнее, не жалея никаких денег на билет.

— У моховой бороды совсем мозги заплесневели, — доверительно поведал Ленону Гаузен. Борода ученого была очень густой с обильной проседью по бокам, почти полностью закрывая рот, включая губы, и чем-то действительно напоминала мох.

— Гаузен, как ты можешь так говорить? — возмутился Ленон. — Он ведь стоит прямо перед нами!

— Ничего, ничего, — отозвался ученый. — Я всегда считал ниже своего достоинства прислушиваться к чужим разговорам.

— Вот видишь? — довольно подтвердил Гаузен, не видя за собой вины, а профессор продолжил свою лекцию, не обратив особого внимания на заминку:

— Скачок лошади вызывает перепад с одного бока на другой, приводя также к излишнему давлению на внутренние органы в области седла. Лошадь взобьет кишки в вашем теле, будто сливки в кувшине. Как говорят в консерватории, тили-тили, трали-вали, это мы не Паганини, это вам не Страдивари! Да эта угроза будет почище глобального потепления! И не говорите потом, будто я вас не предупреждал! Ну, чего ты мелькаешь как пятьдесят килогерц? Постой на месте смирно! — окликнул ученый Гаузена, который продолжал разгуливать по кабинету в поисках чего-то, что поможет в его нелегкой миссии.

— Как вы думаете, почему Чингисхан добился столь внушительных успехов в карьере завоевателя? Монголы сеяли на полях вокруг себя смерть и разрушение…

— Извините, а «смерть» и «разрушение» — это что, названия сортов пшеницы? — решил уточнить Ленон, внимательно конспектировавший лекцию в своем блокноте.

— Я вам кто, эстрадный исполнитель Смехаил Пошутинский? Я здесь серьезные вещи рассказываю, молодые люди! — рассердился, что его снова перебили, Христофор Михайлович и перешел к самой сути своего тезиса:

— Монгольская цивилизация не занимает на современной геополитической карте столь значимого, как в былые времена, места. Как вы думаете, почему? Да потому что именно лошади были теми, кто направляли монголов на свершения в прямом и переносном смысле! Монгольская конница — то страшное орудие, которое перемалывало целые популяции — на самом деле была опасна исключительно лошадьми. Профессор Церковномышинский доказал, что монголы, подобно рыбам-прилипалам, лишь размахивали оружием да старались не свалиться на ходу. Они были всего лишь пешками, подчиняющимися разуму, который затаился в узком лошадином черепе.

А если вспомнить про четырех всадников Апокалипсиса, то не останется никакого сомнения, что лошади примут непосредственное участие в организации конца света. Сам Антихрист приедет на апокалипсис верхом на лошади!

— Антихрист? Это который синенький, ядовитый, и от него машина не замерзает? — робко уточнил Ленон.

— Он способен на множество всяких гадостей! — согласился на этот раз ученый, и тут ему в голову пришла другая мысль. — А Наполеона подвело что?

— Морозы? — вспомнил Ленон про батарею Раевского.

— Да конница его и подвела! В битве при Ватерлоо она подло свалилась в овраг! — торжествующе объявил профессор, который видел в лошадях корень мирового зла.

Тут Гаузен, не в силах больше сдерживаться над тем, сколь много значения вкладывает ученый в подобного рода бессмыслицу, так и прыснул со смеху.

— Ты что «ха-ха»? — обиделся Христофор Михайлович. — Я тебе не «ха-ха»! Я ого-го кто! — завозмущался ученый, буравя воздух нацеленным в потолок указательным пальцем. — На эти исследования у меня ушло много времени и усилий, но, как говорят светлые головы из института имени Патриса Лумумбы, без усердного старанья не поймаешь и пиранью.

— А крокодила? — вдруг поинтересовался Ленон, которому поговорка показалась знакомой.

— А крокодила, гм, не словишь в полсилы, — поразмыслив, подыскал ответ Христофор Михайлович.

— А осьминога? — включился в разговор Гаузен.

— На осьминога… Сил надо… — попытался найти подходящие слова ученый, но вскоре сдался. — А осьминоги в Амазонии не живут! Разве что совсем в глубоких озерах, да и то навряд ли. Они там заведутся, как говорят квантовые физики, когда Стивен Хокинг на горе спляшет! Он, кстати, как и я, принципиальный человек, на лошадях совсем не ездит, только на моторизированной коляске.

Но его, несмотря на это, все равно за былые заслуги решили в рыцари посвятить. А когда он добрался до дворца, то все проклял. Здание старое, пандусов нет, и подниматься очень тяжело. Ну и на третьем лестничном пролете он не выдержал и высказался своим наэлектризованным голосом: Вот ведь старая рухлядь!

А придворная челядь это услышала и передала королеве, будто это он ее так обозвал. И вот когда его впустили в королевские покои, Елизавета смотрит, как его скрючило, что он едва пальцем пошевелить может, а потом сочуственно так спрашивает: Ну и кто из нас теперь старая рухлядь? — решил слегка разбавить свое повествование ссылкой на авторитетные источники ученый и вернулся к своей излюбленной теме: