— Да-да, сжег! — еще больше смеясь, подтвердил Гаузен. — Это маг сжег склад!

Тут внезапная догадка обожгла кору мозга Гаузена чуть ли не до угольков.

— Ты сжег что?!

— Книгу Знаний, — показал Ленон обгорелые корки. — Ты, кажется, хотел досказать свою смешную байку? — умоляюще напомнил юноша.

— Чем все кончилось?! — отчаянно закричал Гаузен, — И они вдвоем к-а-ак накинутся на этого мага!

При этих словах он схватил Ленона за грудки и изо всех сил начал трясти его:

— Да что же ты наделал?! Ты представляешь, что эта книга значила для Лин?! Она за нее жизнь бы отдала!

— Я не хотел! Кто же знал, что так выйдет? — дрожащими губами оправдывался Ленон.

— Знаешь, что сказала ярмарочная площадь, на которой не протолкнуться от торговых палаток? — вдруг спросил Гаузен.

— Что? — понятия не имел Ленон.

— Она сказала: «Меня заставили». А тебя-то кто заставлял сжигать книгу?! Кто тебя заставил, а?! Может, кто-то нож у горла держал? На ухо шептал: Сожги книгу, пока Гаузен не видит?! — не переставая, кричал и тряс Ленона Гаузен. — Или ты вдруг замерз?! Так вот веток вокруг столько валяется!

Тут Гаузен, желая доказать свою правоту в последнем аргументе, подобрал одну из палок и высоко поднял ее над головой. Ленон испугался, что Гаузен на него замахнулся, и инстинктивно съежился.

— Изобью его до смерти — могилу придется копать. А до полусмерти — опять придется тащить на себе, — хмуро подумал Гаузен и опустил палку.

— Пощады, — жалобно запросил Ленон.

— У тебя есть что сказать в свое оправдание? — не отступался Гаузен, решив, что просто так его не отпустит.

— У меня было тяжелое детство. Вместо воздушных шариков я надувал пакеты из-под молока, — пытался отыскать спасительные слова юноша.

— Тяжелое, говоришь? По крайней мере, ты пил молоко! — возразил Гаузен.

— Я подбирал эти пакеты в мусоре, — не сдавался Ленон, пытаясь разжалобить спутника.

— Ага, а я-то думал, чего это ты тогда забрался на кучу мусора? Да тебя к помойке с детства тянет! — брезгливо поморщился Гаузен, вспомнив, как сам вытаскивал газеты из мусорных урн.

— Я еврей, — сделал еще одно признание Ленон, грустно заглянув Гаузену в глаза.

— Еврей чего? Это что еще значит? — не понял Гаузен.

— Это значит… Это значит для меня…что я везде чужой, — пытался, как мог, отыскать слова Ленон.

— А мне-то как везде рады, ты не заметил? Я что, тогда тоже еврей? Да какая вообще это разница? — желчно поинтересовался Гаузен и, плюнув с досады, сдался и отпустил Ленона. — В твоей болтовне нет никакого смысла.

— Если бы не мой нос, то я мог бы и не заметить, что горит кожа на переплете. Мы, вегетарианцы, к такому чувствительны, — продолжал оправдываться Ленон.

— А у мясоедов, что ли, чувств нет?! — не выдержал Гаузен, — Ну что за дела! Хуже ушной инфекции! Мне такое и в дрянном сне не привиделось! О чем ты думал? О чем ты только думал, Ленон?!

Ленону было неловко признаться, что он думал о Руфи, и он молчал, а Гаузен продолжил сокрушаться, переключив свое недовольство на Книгу Знаний.

— А я ведь знал, что она проклята! Надо было выкинуть ее тогда, когда я обнаружил ее у себя в сумке. А Лин бы сказал, что потерял вместе с сумкой, не зная, что там внутри. Она бы тогда никуда не отправилась, и мы были бы теперь вместе! А теперь приходится таскать эту вшивую книгу…

— Вообще-то вшивые — это пострадавшие от насекомых-паразитов, — вступился за реликвию Ленон.

— Не заткнешься — пострадавшим будешь ты! — пригрозил Гаузен. — Закопать бы ее вообще, да она магическая! Она только и делает, что привлекает чудовищ и неприятности! А тут еще вдруг все мертвецы в округе из-под земли повылазят?

— Я сжег ее не целиком, — заверил Ленон и показал обгоревшие страницы.

— Ну, спасибо! Ну, успокоил! Прямо камень с плеч свалился и прямо на ногу! — издевательски поблагодарил велит.

— Ее еще можно читать, — не сдавался Ленон.

— Ну, тогда почитай мне что-нибудь, — потребовал Гаузен.

И Ленон все еще дрожащим голосом начал читать первое, что попалось ему на глаза:

— …И сказал пастырь, да будет день — и был день. И сказал пастырь, да будет ночь — и наступила ночь. И сказал пастырь — обеда не будет. И народ вскричал: Побить его каменьями! Но тут выпала манна небесная…

— Да нет, не свою ерунду, — отмахнулся Гаузен. — Как, например, называется столица Хаслинии?

— Калистан, — неуверенно вычитал Ленон.

— Ну, может оно так и есть. Они точно заслужили столицу с таким дурацким названием, — предположил Гаузен, который и сам точно не помнил, как называется столица хаслинского государства. — Назови-ка мне лучше, как назывался орден, который основал Демиан?

— Орден Всезнания.

— Всемзнания! — поправил Гаузен. — Книга стала давать неверные ответы!

— Может, я просто неправильно прочитал? — оправдывался Ленон.

— А может, я уже раньше упоминал его при тебе, и ты просто вспомнил? Ладно, другой вопрос — кто был главным врагом ордена Всемзнания? — сделал еще одну попытку Гаузен.

— Четыре короля, — порывшись, ответил Ленон.

— Неверно! Орден Охранителей Книг! Из-за тебя в книге все смешалось, Ленон! Как ты теперь думаешь вернуться обратно в свой мир? — снова начал негодовать Гаузен.

— Может, еще что-то спросишь? — испугавшись, что он застрял здесь навсегда, робко предложил Ленон.

— Ладно, так уж и быть. Чего-то в голову ничего не приходит…. А, знаю! Как зовут наследного… Хотя нет, пусть лучше будет так. Как зовут самого большого ублюдка во всей Велитии?

— Лекант, — произнес Ленон. На этот вопрос у него вычитать ничего не получилось, и он выдал услышанное ранее от Гаузена имя наугад.

— Похоже, она еще работает, — довольно хмыкнул Гаузен, но тут ему пришло в голову, что когда они вернут Книгу Знаний, им обязательно зададут вопрос, как получилось, что реликвия оказалась в столь плачевном состоянии.

— Подожди, Ленон! Спроси у нее, кто ее поджог!

Ленон, услышав эти слова, испугался, побоявшись, что его может настигнуть кара за неосторожное обращение с огнем. Но, поколебавшись, юноша все-таки заглянул в книгу:

— Гаузен, нет ответа…

— Попробуй еще раз! — потребовал Гаузен.

— Тот же результат, — ответил Ленон.

Заставив Ленона повторить запрос несколько раз, Гаузен пришел к следующему выводу:

— Ладно, если письменных доказательств происшествия нет, скажу, что я такой ее и нашел. Ты, главное, в случае чего не сознавайся! Что там за это по закону будет, я не знаю, но у нас — не как у вас, мораториев всяких еще не навыдумывали.

От последней фразы Ленона буквально передернуло, но, поняв, что худшее позади, юноша начал понемногу успокаиваться и даже выдвинул некоторые претензии.

— И совсем не обязательно было меня бить, — пожаловался Ленон.

— Совсем не обязательно было сжигать книгу! — парировал Гаузен.

— Я ее не сжег — я ее лишь слегка подпалил, — защищался юноша.

— Вот и я же тебя не убил? — отшутился Гаузен.

Ленон, чтобы как-то успокоиться, вспомнил, что Руфи очень любила стихи, и попытался что-то сочинить. Но после сегодняшнего происшествия ему в голову не приходило ничего романтичного. Да и рифма у него тоже не заладилась.

— Гаузен, не знаешь рифму к слову «катастрофа»? — спросил у друга Ленон, которому не удавалось сложить и двух строчек.

Вместо ответа Гаузен неблагозвучно выругался.

— Это не рифма! Это часть тела! Ее нельзя вставлять в стихи! — запротестовал Ленон.

— Это не только рифма, — вступился за свой не очень высокохудожественный вариант Гаузен. — Это по сравнению с той ситуацией, в которой мы оказались, одно и тоже.

— Ты хотел сказать, синоним? — поправил Ленон.

— Я хотел сказать: «Проклятье, Ленон! Заткнись уже! Ты мешаешь мне думать!» — снова сорвался Гаузен. — Но как приличный человек промолчал, а теперь, Катапак тому свидетель, ты вынудил произнести меня это в слух. Из-за тебя мы теперь глубоко в… — тут Гаузен снова повторил слово, которое не подходило Ленону в стихотворение.