– Под обрывом мог затаиться хищник! А мы беззащитнее тлей. На Морозова с командой не очень рассчитывай. Видел уже, как помогли с кивсяком? Там не успеют «мама» сказать, как здесь начнется и кончится. Нас кончат.

– А головы наши на что? – ответил Дмитрий хмуро.

Енисеев посмотрел на голову Дмитрия. По слухам, каратеки головами пробивают стены…

– Головы не всегда помогут. Здесь самоходные реактивные пушки, огнеметы, локаторы, самонаводящиеся торпеды, разбрызгиватели ядов… И много такого, до чего сто голов не додумаются.

– А инстинкт додумался?

– У инстинкта миллиарды лет проб! Даже простым перебором вариантов такого можно достичь…

– Что, наши мозги в подметки не годятся?

Тон был задиристый. Возможно, Дмитрий тоже устал, теряет самоконтроль, но Енисеев ответил, не уклоняясь, сработала привычка преподавателя вуза:

– Во многих случаях – да. Иначе зачем бионика?

Он часто шарахался от вроде бы безобидных букашек, но теперь и Дмитрий отпрыгивал, бросался под листья, прятался за стебли. Беда не в том, что симпатичный пузан может бабахнуть как из скорострельной пушки – Дмитрий умел управляться с вооруженным противником. Но как угадать, чем стреляет или что метнет такой смирный с виду толстый червячок?

– Слишком много муравьиных троп, – сказал Енисеев неохотно. – Кто додумался устроить Полигон на муравьиной территории? Впрочем, ты объяснил все доходчиво. Да и поздно кулаками махать. К тому же муравьев нет только в зоне вечной мерзлоты.

– Пойдем прямо к фулигинозиусам?

– Придется. Они где-то рядом. Это их охотничьи угодья, а вон там пастбища.

Дмитрий спросил с недоверием:

– Едят траву?

– Нет, пасут собственный скот.

Дмитрий с готовностью засмеялся, с шуткой любой марш– бросок кажется короче, но глаза Енисеева оставались серьезными. Дмитрий вытаращил глаза.

Над их головами хлопнуло, на плечи обрушилась мягкая ударная волна. Огромный полосатый зверь подхватил крючковатыми лапами тяжело груженную пчелу, которую только что таранил на ходу, унес за верхушки растений. В воздухе плотным облаком закружились золотистые шерстинки.

Енисеев проследил взглядом за шершнем, которого в народе зовут пчелиным волком:

– За ним!

Они молча понеслись укороченными прыжками, перепрыгивая сухие стебли, камни, буреломы, сухие хитиновые каркасы насекомых. Впереди дергался, зацепившись за острый росток, мохнатый пульсирующий ком. Из него часто высовывался, словно строчил на швейной машинке, блестящий стержень с острым скошенным острием.

– Быстрее! – поторопил Енисеев.

Справа настороженно выглянул богомол, слева мелькнула желтая молния муравья-бегунка. За листьями шевелилось, подползало. Богомол тоже начал приближаться, медленно и плавно, словно плыл в перегретом воздухе.

Дмитрий торопливо отодрал волоконца мягкой плоти от прямого меча, усеянного, как острога, жуткими зазубринами. Пузырек с ядом еще дергался, впрыскивая смерть в несуществующего врага.

– Теперь я не голый, – выдохнул Дмитрий с истерическим облегчением. – Спасибо! Господи, как для спокойствия души требуется хоть что-то колющее или стреляющее!.. Как называли меч Роланда? Ага, Дюрандаль. Теперь бы и тебе, а? Какой-нибудь завалящий Эскалибур?

Енисеев, которому для спокойствия души меньше всего на свете требовалось колющее и стреляющее, буркнул:

– Пока обойдусь. Быстрее отсюда!

Дмитрий, который не мог запомнить профессию Енисеева, но знал марки оружия вплоть до личных имен мечей средневековых феодалов, послушно шагнул за Енисеевым, но тут же замер, чуть присев и разведя руки.

На них бежал громадный, как самосвал, ярко-красный муравей. У него были раздутая, как бензобак «Явы», широкая шестиугольная голова и длинные ятаганы жвал. Солнце играло на блестящем хитине, муравей казался выкованным из слитка раскаленного железа.

Они не успели ни отпрыгнуть, ни спрятаться. Сбоку на тропу выметнулся черный лазиус. С разбегу наткнулся на великана, отпрянул от неожиданности, но тут же бросился на красного. Тот молниеносно… удрал.

– Что с ним? – ахнул Дмитрий. – Такой амбал! Он бы в два счета… Одними сяжками!

– Значит, мы близко, – прошептал Енисеев. – На нейтральной территории только щелкают жвалами, грозятся и расходятся одновременно.

– Как люди!

– Да нет, это люди как муравьи.

– Ясно, удвоим бдительность.

– Лучше удесятери.

На утоптанной дорожке Енисеев бросился плашмя, повозился животом и спиной. Дмитрий, повинуясь его взгляду, плюхнулся рядом, усердно потерся о пахнувшие муравьями камни, едва не обдирая кожу. Все-таки в этом что-то есть, подумал Енисеев, что с ним десантник. Коллеге пришлось бы объяснять, доказывать, убеждать, а этому можно просто приказать. Нет, положительно в дисциплине что-то есть…

На перекрестке еще раз потерся о валуны, от которых несло муравьями особенно сильно. Сами муравьи проносились на расстоянии вытянутой руки, загадочные и нереальные, словно существа из другой вселенной. Дмитрий не верил, что муравьи их не замечают, старался отбежать подальше, поражался безумной храбрости мирмеколога.

Камни шелестели под когтистыми лапами. Муравьи все чаще пропарывали воздух совсем рядом. Наконец однажды Дмитрий только успел вспикнуть:

– Мура…

Он подпрыгнул, повис на высоте в три своих роста. Енисеев начал поворачиваться, отыскивая взглядом этого «мура…», как ураган налетел черный муравей. Прочный панцирь победно блестел, серповидные жвалы изготовились перехватить чужака в поясе.

Дмитрий обреченно разжал пальцы, изготовившись еще в воздухе к смертельному бою с чудовищем.

Мохнатые усики едва не сбили Енисеева с ног. Енисеев торопливо ответил жестом голода. Муравей энергично махал сяжками, передавая массу информации, объясняя местоположение богатой добычи, но Енисеев упрямо повторял: голоден, голоден, голоден…

Муравей привстал, раздвинул жвалы. Дмитрий приземлился в двух шагах. Там и замер, сжимая Дюрандаль. В пасти муравья заблестела золотая капелька, раздулась, заиграла на солнце. Блеск стал нестерпимым, а мирмеколог вдруг сунул голову между страшными жвалами! Руками он все еще поглаживал гибкие метелки.

Дмитрий застыл в страхе. Наконец Енисеев мучительно медленно вытащил голову, муравей шлепнул его мохнатой шваброй по голове и убежал, только камни полетели из-под ног.

Дмитрий ухватил Енисеева за плечи. Глаза десантника были круглые, как у паука, а голос сорвался на визг:

– Что ты делаешь? Он же мог… мог тебя…

– Мог и… не мог, – ответил Енисеев. Он перевел дыхание, его бледное лицо снова порозовело. – Я попросил есть. Риск, конечно, но у муравьев закон – накормить голодного. Кормящий сам чувствует удовольствие, передавая корм.

– Это я заметил, – завизжал Дмитрий. – Он аж выгибался! Но ты-то… ты!

– Меня для того и позвали, – ответил Енисеев, – потому что я учил мирмекологию, а не автомат Калашникова.

Он продолжил бег, сильно наклонившись, словно ломился к берегу по горло в воде, Дмитрий ошарашенно понесся следом. Крикнул вдогонку:

– Что у него в пасти за гадость? Какой-нибудь яд?

Енисеев ответил на ходу равнодушно:

– Дело вкуса. Муравей нес чистейший мед.

Дмитрий бросил на него острый взгляд. Насчет еды предупредили, но мед… еда и не еда. Не переваривается, вроде бы всасывается сразу. Мирмеколог ставит опыт на себе?

Второго муравья тоже первым заметил Дмитрий.

– Удерем?

Енисеев не успел и рта раскрыть, как испытатель уже сидел высоко на стебле. Муравей набежал, потребовал пароль «свой – чужой». Енисеев погладил усики, дал ощупать и обнюхать. На солнце блеснула янтарным цветом новая медовая капля. Енисеев, уже не перемазываясь, потянул в себя сладкий прохладный сок.

Когда муравей умчался, Дмитрий спрыгнул, спросил:

– Ладно, а вот если встретишь зверя, который нажрался дохлых мух?

– Дохлых волокут в муравейник. Впрочем, объедаться сладким тоже ни к чему…