Енисеев услышал тяжелый вздох. Морозов бросил на него косой взгляд, повернулся к горелке. Пламя гудело ровно, шар поднимался выше, в главный слой муссона.

«Таргитай», так назвали воздушный шар, неподвижно висел в воздухе, словно впаянный в лист стекла цветной пузырек. Забелин заверил, что масса циклона перемещается на юг со средней скоростью десять метров в секунду, как и обещано.

Первый час полета осваивались, только Дмитрий и Саша спешно перекрашивали шестиногих тезок. Морозов с капитанского мостика посматривал на их работу с сомнением. Могучие красивые ксерксы превращались во что-то нелепое, ярко-красного цвета. На плоских головах и боках появились черные круги и треугольники. Красавцы-ксерксы стали похожими не то на божьи коровки, не то на мухоморы.

– Клоуны какие-то, – проворчал Морозов неодобрительно. Он повернулся к Енисееву. – Арлекины! Знали бы они… Как только согласились?

– Их уговорили, – мягко сказал Енисеев. – В гнезде другие муравьи сгрызли бы краску. Там казарменный порядок, который вы так любите, а здесь мы все в таких комбинезонах. И на станции все. Даже Мазохин.

– Ну, Мазохину сам бог велел… А вот Дмитрий из своего бронетранспортера собственноручно клоуна делает, это удивительно.

– Знали бы вы, как он упирался!

– И что же?

– Когда понял, что это для безопасности, трижды перекрасил! Да и Саша постаралась…

Морозов с сомнением покосился на ксерксов. Яркая клоунская раскраска никак не ассоциировалась с боевой десантной униформой. Надо отвыкать, напомнил он себе со вздохом. Здесь наоборот: десантную маскировку носят самые беззащитные, кому надо таиться и прятаться. Ксерксы раскрашены, как языческие боги негритянских племен. Нечаянно увидишь – заикой станешь.

– Характеры у них не испортятся?

– Это не люди, чтобы из-за пары лычек… Их семьи здесь, а у муравьев цивилизация альтруистическая, для других, для семьи добро делают охотнее, чем для себя.

Морозов посмотрел на муравьев с брезгливой жалостью:

– Неужели еще есть такие иисусики? Понятно, почему мир не завоевали, ракеты не запускают, северные реки не поворачивают…

На другой стороне гондолы слышались веселые вопли, смех. Дмитрий зачем-то перелезал через перила, прикрепив к плечу неразлучное страшилище Бусю клейкой лентой. Он покарабкался вверх по канату, добрался до воздушного мешка, надолго исчез, потом появился с другой стороны, спускаясь по канату вниз головой. Буся сидел, вцепившись в комбинезон покрепче, не доверяя липким лентам.

Морозов смолчал, и Саша, которая не могла допустить, чтобы мужской пол срывал лавры славы, резво побежала, плечи приподняты, спина прямо, вдвое быстрее Дмитрия, побывала на воздушном мешке, попрыгала на канатах.

Морозов снова смолчал, и на воздушном шаре побывали Забелин, Чернов и даже Хомяков. Воздержались только сам Морозов, Енисеев, Овсяненко и Цветкова. Морозову не позволяло высокое положение, Енисеев не видел вызова интеллекту, Цветкова боялась высоты. Овсяненко был занят пробами воздуха, а лазить по мешку ему было просто неинтересно.

Эйфория полета, свободы от недремлющих телекамер, от опеки гигантов захватила всех настолько, что даже Морозов не удивился, когда на капитанском мостике появился осмелевший Дмитрий:

– Аверьян Аверьянович, разрешите обратиться! Наблюдается необходимость испытать старт с двигающегося объекта. Для безопасности гражданского персонала, для выявления экстремальных ситуаций! Разрешите!

Он тянулся, выкатывал грудь, ел глазами. Морозов смотрел благосклонно, величаво покачивал головой. Понимал, почему обращается к нему, а не к Енисееву, почему уже держит в руке пакет со сложенными крыльями, демонстрируя скорость, сноровку, которую не сможет оценить мирмеколог.

– В старт я верю, – ответил Морозов степенно. – А как насчет финиша?

Дмитрий ударил кулаком в браво надутую грудь:

– Догоню, как Ахилл черепаху! Шар, по сути, стоит на месте. Относительно этой массы воздуха стоит. Я не буду выходить за пределы.

Морозов кивнул, глаза его лишь на миг блеснули острыми иголочками:

– Разрешаю. Только оставь свое чудище.

Дмитрий с великой неохотой отодрал когти Буси от комбинезона, пересадил муравью Диме. Дима все беспокоился, пытался то лезть по канатам на воздушный мешок, как делали другие, то вообще выпрыгнуть из гондолы, но с толку сбивали успокаивающие феромоны. Их периодически выпускали два баллончика, укрепленные на бортах гондолы. Да и люди, их семья, их прайд, не тревожатся, а что возбуждены, то не слишком тревожно, скорее – радостно…

Под взглядом зевак Дмитрий пробежался по мостику, без толчка рухнул вниз. Его фигурка быстро удалялась, уменьшалась. Потом под ним вспыхнули слюдяные искорки. Его тут же занесло в сторону, он выровнялся, понесся на почти невидимых крыльях.

Общий вздох вырвался у зрителей. Красное пятно комбинезона Дмитрия сперва расплылось, затем растворилось на серо-зеленом фоне земли. Лицо Морозова было каменным, ни один мускул не дрогнул. Саша судорожно вздохнула. Ее пальцы побелели, крепко обхватили поручень перил.

Через несколько долгих минут красное пятно проступило впереди «Таргитая», налилось цветом. Все различили человеческую фигурку, что медленно приближалась к «Таргитаю», искорки вокруг нее вспыхивали часто-часто.

Дмитрий описал широкий круг вокруг гондолы, затем пошел по сужавшейся спирали, держа «Таргитай» в центре. Саша следила за напарником, подавшись вперед, едва не вываливаясь из гондолы. Она покачивалась, словно это ее поддерживали ладони воздуха, мышцы подергивались.

Рядом с ней появилась голова интеллектуального муравья Сашки. В выпуклых фасетках многократно отразилась летящая фигура. В верхних омматидиях – темнее, в нижних – белесая, полупрозрачная, словно летел чертеж человека, зато в средних отразилась укрупненно, с деталями, контрастная и в полном цвете… Через мгновение муравей равнодушно отвернулся, но Саша замерла, боясь поверить внезапно промелькнувшей мысли. Енисеев утверждает, что муравьи не умеют фиксировать внимание, но зачем ему фиксировать, если в кратчайшее мгновение успел увидеть так много, так полно?

У бортов обеспокоенно передвигались Забелин, Чернов, Хомяков. Даже Енисеев держал бластер наготове, хотя знал, что он далеко не Вильгельм Телль.

Когда Дмитрий с размаху ляпнулся на мостик, Морозов сказал тяжелым, как гора, голосом:

– Ты выходил из зоны видимости. Все твое фанфаронство шло без наблюдения из шара!

– Аверьян Аверьянович! – возопил Дмитрий, чувствуя, что гора вот-вот обрушится. – Я видел «Таргитай» хорошо! Он крупнее, чем я, потому я ни на миг не терял его из виду!

– Но мы тебя потеряли. Случись что, помочь бы не смогли.

– Аверьян Аверьянович, я не заметил ни стрекоз, ни ласточек!

– У мошек зрение еще острее, – отрезал Морозов. – И летают лучше. И все-таки их жрут. От полетов отстраняешься до особого распоряжения. Прошу запомнить: кто нарушит правила безопасности, от полетов будет отстранен.

Дмитрий с унынием сложил крылья. Буся с радостным визгом прыгнул ему на плечо, стал перебирать волосы, заглядывать в ухо. Дмитрий шумно выдохнул:

– Один ты, Бусенька, меня любишь…

Они пошли в нижний отсек вместе переживать наказание. Буся преувеличенно активно искал несуществующих клещиков на Дмитрии, повизгивал, шевелил в ушах Дмитрия пальчиками. Эмпат, он все чуял и почти все понимал.

Енисеев молчал, пока Морозов сыпал громы и молнии. Потом спросил вежливо:

– Аверьян Аверьянович, а какой смысл в лихачестве вообще?

Морозов с минуту смотрел в его лицо, не понимая, потом повернулся к экипажу и громыхнул во весь голос:

– И вообще полеты отменяются до особого распоряжения. Ввиду… ввиду нецелесообразности.

Забелин, который уже вытаскивал из нижних отсеков два пакета крыльев, для себя и Чернова, вздохнул, укоризненно посмотрел на мирмеколога и потащился обратно.

Морозов еще сердито сопел, когда на мостик прибежал запыхавшийся Овсяненко. Губы его тряслись, он смотрел дико, постоянно оглядывался через плечо: