Енисеев даже не смог ответить, оглушенный, раздавленный. После долгой паузы, когда Морозов смотрел на него в глубоком сочувствии, Енисеев спросил почти безразлично:

– Нет такого человека, который вошел бы в курс дел за месяц. А ему еще проходить курс восстановления. Это две недели!

Морозов сказал тяжело:

– Решалось в самой высокой инстанции. Мало говорилось о науке, зато много о политике… И не только о политике. Экспедиция разрешена на этих условиях. Думайте, как выжить. Сверху дают общую стратегическую линию, а тактику избирайте сами. А если быть предельно честным, то наверху, безусловно, правы. Контроль за вашей деятельностью необходим. Про автономию и не мечтайте! В Большом Мире должны спать спокойно.

Еще через неделю в комнату Енисеева заглянул дежурный оператор:

– Евкрякий Владимирович? Сообщили, что вечером прибудет новенький. Мы просили радиофизика, но там же Большой Мир, кровь с трудом поднимается к головному мозгу, чаще – застаивается в нижнем. Поэтому думают именно им…

– Кого присылают? – прервал Енисеев нетерпеливо. За его спиной привстал Дмитрий, насторожилась Саша, догадываясь, что оператор заглянул к ним неспроста.

– Кого? Начальника вашей экспедиции, если она состоится! Второго администратора. Мало нам Мазохина! Подумать только, два чиновника, когда недостает радиофизиков…

Дверь за ним захлопнулась. Дмитрий ругнулся, глядя на потемневшего Енисеева, а муравей Димка раздраженно защелкал жвалами. Буся застрекотал, начал быстро рыться в волосах Дмитрия.

Саша сказала потерянно:

– А мне чудилось, что отменили… Или с новым боссом что-то стряслось.

– Что с ним может случиться? – буркнул Дмитрий зло.

– Ну, объелся на банкете жирного, не прошел медкомиссию, лег на удаление аппендикса…

– У чиновников здоровье крепче, чем у космонавтов, черт бы их побрал.

Вечером Саша осталась на Станции. Безопасность лежит на ней, на самом деле не хотелось видеть второго Мазохина. Встретить новичка и перенести на теперешнюю Станцию пошли Дмитрий, Енисеев, Овсяненко и двое из будущей экспедиции: Забелин и Хомяков. Эти держались индифферентно. Дмитрий заранее ненавидел начальника-варяга. Овсяненко хмуро перебирал инструменты первой помощи.

Воздух был слоистым. Попадались жарко прогретые участки, но чаще тянуло космическим холодом от глыб льда под опалыми листьями. Насекомые бегали худые, отощавшие, набрасывались друг на друга. Из-под мертвых листьев медленно, с легким шелестом раздвигая глыбы мокрой земли, поднимались ярко-зеленые молодые листики. На бредущих людей падали длинные изумрудные тени. Молодой лес поднимался быстро, это было видно невооруженным глазом.

К Двери подошли на четверть часа раньше намеченного. Вокруг шевелилась земля, пропуская наверх белесые, быстро темнеющие на воздухе столбы стеблей, шмыгали голодные, часто линяющие насекомые. Дмитрий и Енисеев держали бластеры наготове, изредка стреляли сгустками клея. Оба чуть выдвинулись вперед, прикрывая остальных, Овсяненко стоял у самого люка, ожидая, пока красный сигнал сменится зеленым.

Хомяков с удивлением смотрел на выдвигающиеся прямо на глазах толстые стебли. Один из них держал на макушке расколотое семечко, прикрываясь его твердыми стенками как щитом, пока проламывал слой земли. Стебли поднимались из земли мощно, напористо, безудержно.

– Весна! – сказал он благоговейно. – Силища…

Звякнул зуммер, красный свет погас. Енисеев ринулся к Двери, забыв, что собирался стоять в стороне.

В металлическом карцере, последней ступеньке гигантского Переходника, лежал на полу вниз лицом крупный забинтованный до глаз человек. Енисеев перевернул его, с другой стороны поддержал Овсяненко, Енисеев едва не разжал пальцы… Перед ним был бледный, измученный Морозов!

Его губы чуть шевельнулись:

– А я еще думал… кто войдет первым…

Овсяненко сунул в его рот капсулу, придержал подбородок. Когда вынесли наружу, громко ахнул Дмитрий. Енисеев выхватил у него бластер, сбил с ног выскочившего прямо на них гигантского паука. Хомяков и Забелин умело и без особых церемоний запихнули Морозова в специально скроенный для таких случаев прозрачный мешок с баллончиками для дыхания.

Пока бегом неслись обратно, лицо Морозова чуть порозовело, из глаз начала уходить боль. И так крупный, с широкой грудной клеткой циркового борца, в бинтах выглядел еще мощнее, огромнее. Он оживал на глазах, крутил головой, рассматривая людей.

Енисеев не выдержал, сказал громко:

– Аверьян Аверьянович! Я очнулся через неделю на столе у Овсяненко.

Морозов слабо ответил из мешка:

– А кто орал, что времени в обрез? По необходимости, Евкакий Владимирович!

Енисеев угрюмо подумал, что никакая необходимость не заставила бы его очнуться раньше времени. К тому же зря Морозов очнулся вот так скоро. Хирурги там сделали львиную долю работы, но остальное доделывает микроинструментами Овсяненко… Лучше бы это пережить в беспамятстве.

Он зажмурился, отгоняя жуткие картины, а в животе пугливо заныло…

На другой день Енисеева и других участников экспедиции неожиданно вызвали к Овсяненко. Морозов лежал на широкой выструганной полке, был в сознании, выглядел терпимо, хотя его со всех сторон облепили датчики, а толстыми шлангами был подключен к аппаратуре.

– Начальство всегда отдает верные распоряжения, – сказал он, улыбаясь одними глазами. – Надо уметь верно их выполнять. Я составил докладную, обосновал, привел выкладки. Конечно, были и другие кандидаты, но мне показалось, что вы не так уж против?

– Против вас – никогда, – сказал Дмитрий поспешно. – Только вы не напрягайтесь. Даже я два дня отходил, языком не мог шевельнуть.

– Я – старая гвардия… А как вы, Евхрюкий Владимирович, относитесь к такому руководителю?

– Вы – наименьшее изо всех зол, – ответил Енисеев честно. – Мне кажется, получи вы правильное образование, могли бы стать неплохим мирмекологом. Только в самом деле не напрягайтесь! Раз уж повезло с руководством, не хотелось бы потерять его так сразу.

– Благодарю, – ответил Морозов. Он плотно зажмурился, переживая приступ боли. Через несколько мгновений лицо расслабилось, взгляд медленно прояснился. – Начальство довольно, прислало надежного человека. Проверенного и перепроверенного. Вы тоже мне как будто доверяете. Думаю, сработаемся.

Овсяненко сделал ему укол, озабоченно пощупал запястье. На лице его проступило почтительное изумление.

– Евцерквий Владимирович, – объявил Морозов едва слышно, – я оставляю за собой общее руководство, оперативную часть поручаю вам. Фактически начальником экспедиции остаетесь вы. Я не боюсь оказаться свадебным генералом.

Овсяненко быстро оглянулся на сияющие лица, строго опустил ладонь на широкий лоб Морозова:

– Довольно. На чем вы только держитесь? Спите, набирайтесь сил.

Морозов слабо улыбнулся бледными бескровными губами:

– Уже набираюсь. Здесь так легко, не поверил бы… Только теперь понимаю, что это было за чудовище – атмосферное давление.

Овсяненко покачал головой, глаза его были серьезными и очень обеспокоенными:

– Вы пошли на чудовищный риск. Вас изрезали как никого другого, да еще я удалил больше, чем собирался…

Он умолк, начал изучать экраны, где безостановочно бежали цифры, прыгали цветные чертежи. Морозов скупо улыбнулся:

– Можете не держать врачебную тайну так строго. Я сразу узнал о своей злокачественной… Пробовали лапшу вешать, но я стреляный воробей. Оставалось полгода…

Овсяненко сказал осторожно, бросил пугливый взгляд на окаменевших гостей:

– Вы играли рискованно, но… выиграли. Мы все убрали. Если появятся метастазы, то здесь их добить легче. Как и другие болезни!

Енисеев видел, что интеллигентность не дает Овсяненко хвалиться, тот в самом деле поспешно добавил:

– Правда, могут появиться новые, еще неизвестные.

Дверь бесшумно распахнулась, в помещение осторожно продвинулся длинный, очень худой жук ростом с теленка. Двигался он на тонких лапах, озирался пугливо, нервно поводил сяжками, готовый при первом же окрике «Брысь!» удрать, стать в чемоданчик, упасть мертвым, как жук-притворяшка.