Его никто не видел, кроме Морозова, все сидели спиной к двери, и Морозов с усилием взял ломоть сушеного мяса, сказал «Ап!». Жук подбежал, благодарно схватил подачку и поспешно выбежал, смешно подбрасывая зад.

Овсяненко сказал сварливо:

– Вижу, ваши шпионские телекамеры работают исправно. Только не все привычки перенимайте! Уже наприваживали попрошаек, не знаем, как избавиться. Косяком прут, нащупали добреньких.

– У вас целый зоопарк, – сказал Морозов с натужным смешком. – Я думал, бред продолжается.

Заговорил Дмитрий, в его голосе прозвучала победная медь духового оркестра:

– Это все бесполезники, Аверьян Аверьянович! Настоящие парни – ксерксы. Самый лучший из них – мой друг Дима.

На его плече дремало невообразимое страшилище, у Саши на коленях свернулся пластинчатый жук размером с панголина, по стенам и потолку бегали огромные многоножки, жуки и рогоноги. Дрались, шипели друг на друга, скрещивали острые мандибулы, со стуком грохались на пол, разбегались, возобновляли возню…

– Никогда не привыкну, – вздохнул Морозов. Его глаза закрылись, голос упал до шепота, – стар менять привычки. Если не любил пауков, когда были с ноготь…

– …то здоровенных не полюблю тем более, – говорил он дня два спустя, находясь уже в своей комнате. – Привычки не поменяю, увы. Возраст! Авось в экспедиции будет легче. Я ведь летал, с парашютом прыгал, с дельтапланом знаком…

На коленях у него блаженно выгибался и поскрипывал мандибулами крупный паук-торлик. Пальцы Морозова механически перебирали длинную шерсть. Пауков Морозов не терпел. И сейчас у него на коленях нежится не паук, а толстый сибирский кот. По крайней мере, паук здесь работает котом, а где кот в доме, там покой, уют и благополучие.

– У нас готово, – сообщил Енисеев. – Стартовать можем через неделю. Успеем перетащить необходимое в гондолу, проверим и перепроверим. Сороконожки обещают ясную погоду на ближайшую неделю, а трипсы гарантируют на три недели. Правда, с двухчасовым перерывом на дождь двенадцатого июня. Надо стартовать в первый же день циклона.

– Ну и приборчики у вас, – заметил Морозов. – Долгосрочные прогнозы! Трудно научиться ими пользоваться?

– Все умеют, – заверил Дмитрий с удовольствием. – Даже Мазохин разбирается в их… шкалах, делениях, стрелках. Это правило техбезопасности! Без полной сдачи техминимума по опасным, полуопасным и нейтральным насекомым на поверхность не выпускаю. У меня здесь железная дисциплина, Аверьян Аверьянович! Техбезопасностью заведую я, так что сами понимаете…

– Понимаю, – ответил Морозов одобрительно. – У вас хорошие казарменные порядки. Каждый носит в себе фельдфебеля, а это покруче старого бюрократа Морозова… Что осталось сделать для экспедиции?

Дмитрий оглянулся на Енисеева. Тот встал, заговорил с непривычной для себя лихостью. Не из подхалимажа, а просто от избытка сил. И потому еще, что так просто захотелось:

– Только надуть воздушный мешок! И обрубить концы. Запасная горелка, рация, тройной запас горючего, оружие, запасные комбинезоны, яды, контейнеры с химикатами и все-все прочее подготовлено с прошлой осени. В гондолу перегрузим за сутки.

Овсяненко, который все еще тщательно следил за выздоровлением Морозова, заметил ядовито:

– Алексеевский уже две учебные боевые тревоги провел с тоски! И одну пожарную.

– С персоналом? – не поверил Морозов.

– В основном с этими чудищами… Сашу и Димку натаскивает.

– И как?

– В восторге все трое.

С края пня хорошо просматривался наполовину зарывшийся в оранжевый песок красивый блестящий шар, похожий на новогоднюю елочную игрушку. Эту гондолу умельцы Большого Мира делали две недели, пока Енисеев не сообразил, что их гондоле вовсе не обязательно быть копией батискафа для погружения в Марианскую впадину.

Теперь на пне, почти в самом центре, стоял железный куб. Черный, как сажа, и ребристый, как батарея водяного отопления. Он ощетинился крючьями, якорями, толстыми стволами гарпунных пушек, бластеров. В стенах бугрились крышки люков, блестели стекла иллюминаторов. Такие же два люка и огромный иллюминатор были в днище гондолы.

Крючья выдвигались и убирались, ребра лучше нагревает солнцем, они хорошо держат тепло, но благодаря тем же ребрам гондолу будет нетрудно охлаждать ветром. Корпус испытывали под ударами сорокатонного молота – зачем?.. Ткань мешка выдерживает любые кислоты, которые могли схимичить в своих железах насекомые, на растягивание превосходит мыслимое и немыслимое, а разрезать ее можно лишь на особых механических ножницах…

Гондола была размером с трехэтажный дом. Нижний этаж пустили под трюм, где разместили пропановый бак, запасное оборудование, на среднем этаже – кают-компанию и несколько небольших комнат, благо размеры позволяли, а верхний этаж разгородили тремя перегородками, смутно представляя, зачем они пригодятся. Ну, подручное оборудование, оружие, стрелы для гарпунных пушек, баки с клеем… Но свободного места оставалось три четверти пространства. Это не тесная корзина, в которой аэронавты путешествуют в Большом Мире!

На самом верху гондолы оборудовали две площадки, расположенные на противоположных концах. Одну, поменьше, тут же окрестили капитанским мостиком, а вторая, таким образом, оставалась для публики, смотровая.

Пропановые горелки испытывали десятки раз, теперь они хранились в апартаментах Морозова. Трудность была с баллонами для сжижения газа. Там не могли сделать баллоны размером с муравья, резьба не шла, так что теперь в гондоле на нижнем ярусе находился один гигантский бак. Уже заполненный, закрытый пломбами. Подводящую трубу и редукторную головку сделали Забелин и Чернов, специалисты-металлурги. Морозов придирчиво проверил, поерепенился, но принял. Высоколобые доктора наук умеют слесарить, если захотят, давно замечено, а Морозов был бы никудышным начальником, если бы не пользовался правом критики подчиненных.

Мешок выкрасили в отпугивающий божекоровкин цвет. В мае, когда воздух прогрелся, шар отпускали на длинном лине, проверяли грузоподъемность, обучали экипаж, отрабатывали ситуации, вплоть до зависания на ветках мегадерева.

Енисеева бесило, что в состав экспедиции включили, не спросив никого, не поинтересовавшись мнением даже Морозова, некую Цветову, специалиста по высокочастотной радиокоммуникации. Она ожидалась за неделю до старта. Морозов хмурился, но успокаивал кипящего от негодования Енисеева:

– Есть начальство и повыше нас. Некий чиновник позаботился… Или чья-то родственница… Чудак, где ты видел бочку меда без ложки дегтя? Мы все еще живем не в самом лучшем мире, Евмокрий Владимирович! И не в самом справедливом.

– Сколько дурости в старом мире, – ответил Енисеев зло. – Я надеялся, что хоть в новом…

Он осекся. Морозов может заподозрить его в упряжке с Фетисовой! Впрочем, в самом деле поддался, начал отметать все старое, будто все новое лучше лишь потому, что новое. Увы, прогресс – это не новое, а лучшее. В Новый Мир пришли со старыми болячками…

Неожиданно очень полезным оказался Хомяков, правая рука Мазохина. Заряженный энергией, как шаровая молния, он успевал быть одновременно в десятке мест, составил длиннейший список крайне необходимого снаряжения, из которого Енисеев, как ни придирался к мазохинцу, ничего не смог вычеркнуть, с утра до ночи суетился в гондоле, таская материалы, крепил этажи, перегородки.

Хомяков, как напомнил Енисееву Дмитрий, хоть и был против перебазирования станции в муравейник, но, когда решение было принято, больше других помог перебраться быстрее и безболезненнее. В пне освоился тоже мгновенно. Пустующие пещеры занял под склады, наладил защиту. Он постепенно отходил от работы дээнколога, проявлял интерес к муравьям, чаще других поднимался на поверхность. Кроме него, нормальным человеком выглядел разве что Забелин, прирожденный технарь, фанатик кристалловедения. То ли устал, то ли еще почему, но все чаще общался с группой Енисеева, помогал им, интересовался их работой.