Над головой прогудел тяжелый ночной жук, грузно упал рядом с листом. Со скрежетом, расшвыривая глыбы, быстро выкопал тоннель, зарылся. Опять не повезло! Упал бы на лист, капля росы скатилась бы…

Холод подавил последние остатки тепла. Застывающими глазами видел вспыхивающие цифры на темном ободке часов, и тут сознание померкло.

Очнулся от лютого холода, все тело трясло. Он стоял на четвереньках, спину невыносимо жгло, руки и ноги были в воде, снизу тянуло космическим холодом. Вода кипела, бурно испаряясь под косыми лучами солнца. Вовсе не молекулы, а куски водяной пленки, ломтики воды отрывались, отламывались, уносились вверх и тут же растворялись в воздухе.

Шатаясь, он поднялся на ноги, упал навзничь. Спину чуть охладило, зато солнце согрело комбинезон с этой стороны, тепло побежало по телу. Енисеев кое-как поднялся, пошел к их временной Станции, цепляясь за листья, падая, упорно выбирая залитые солнцем участки.

Когда показался нелепый бурый ком грязи, что был замаскированной гондолой, Енисеев освоился уже настолько, что отобрал сладкий хлебец у встретившегося жучка-джунгика. Жук уже наелся, от хлебца остался лишь ломтик размером со спинку кресла, но он несся, не оставляя добычу.

Вокруг Станции ходил кругами, как кот ученый, Морозов. Енисеев увидел его взбешенные глаза:

– Где вы шляетесь, Евшлендрий Владимирович? Вы знаете, что вас собирались разыскивать поисковыми группами?

Енисеев забеспокоился, теперь еще их разыскивать, спросил глупо:

– И как, разыскали?

– Нет, – отрезал Морозов гневно. – Я запретил. Не хочу терять и других. Да и Саша отсоветовала. Сказала, что вы уж точно не пропадете. Еще и пленных захватите.

– Зачем нам пленные? – пробормотал Енисеев с набитым ртом. Рассказывать про то, как глупо попался, не хотелось. – Пленные ни к чему…

Морозов посмотрел на хлебец в руках мирмеколога, в глазах начальника экспедиции появилось уважительное выражение пополам с размышлением. Похоже, он вычислял прежние размеры хлебца. Или сопоставлял, одно ли и то же: «пленные ни к чему» и «пленных не брать».

– Ксерксы тоже на месте?

– Нет, оба ушли искать вас, Евжряндий Владимирович. Вы за время прогулки что-нибудь придумали?

– Еще нет.

Морозов набрал в грудь воздуха, медленно выпустил, сам покачиваясь от отдачи реактивной струи.

– Ничего, – сказал он наконец. – Решим и эту задачу.

Он проводил долгим взглядом спину мирмеколога. Хороший аппетит у его заместителя, с виду не скажешь! Это хорошо. Кто много ест, тот много работает. Что ж, если начальник не дурак, он умеет подобрать работящего заместителя.

Причину катастрофы выяснили наполовину. То ли от сильного толчка, то ли под напором ветра горелка сдвинулась в сторону. По той же редкой случайности кран был открыт на максимум, пламя дотянулось до ткани мешка.

Морозов учинил команде разнос за расхлябанность. Эти дни растаскивали сухие стволы, распилив их на сотни меньших, дыру заделывали, нервно оглядывались на каждый шорох, треск, скрип. Над головой часто проносились жуки размером с носорогов, трещавшие, как перегруженные военные вертолеты. Часто-часто взмахивали прозрачными крылышками, бросая на землю искорки, комарики, мошки размерами от мизинца до слона. По земле тоже бегало и ползало, не обращая внимания на людей.

Целую неделю воздушный мешок освобождали от будяка, латали. Дмитрий и Саша, радуясь освобождению от технической работы, завалили экспедицию добычей. Енисеев признал далеко не все, одно страшилище занес в каталог как «диплодок Фетисова вульгарис». Саша хоть и обиделась за «вульгарис», но была польщена, а Дмитрий избегался, разыскивая и для себя чего-нибудь подиковиннее.

Правда, второй вид открыл не он, а его друг Дима, который вместе с Сашей деятельно очищал заросли от потенциальных противников, стаскивал обрадованному Хомякову. Тот не мог нахвалиться на старательных работников. Дмитрий кисло поздравил ксеркса, а сам ушел в джунгли поглубже.

Морозов вместе с Хомяковым обследовал ближайшие заросли, брал образцы сока, занимался ремонтом, но Енисеев постоянно чувствовал на себе его тяжелый взгляд, настойчиво-вопрошающий.

Из подозреваемых Енисеев исключил Морозова, Дмитрия с Сашей, Овсяненко, затем Хомякова, Цветкову… Остались Забелин и Чернов, но стоило вспомнить их честные глаза… Оставался он сам! Озлившись, пошел по второму кругу. Получилось, что на диверсию способны все. Даже ксерксы, как агенты скрытой цивилизации. Даже он, Евлампий Енисеев, мог оказаться чем-то вроде Джекила и Хайда!

К вечеру активность затихала как у жителей этого мира, так и у людей. Впрочем, они тоже были теперь жителями этого мира и подчинялись его законам. Температура упала, все медленно стягивались в убежище. Наверху остались испытатели, их ксерксы, а также Морозов неспокойно прохаживался взад-вперед.

Енисеев посмотрел на счастливое лицо Дмитрия. Тот даже пригибался хищно, глаза умоляли неведомых зверей выпрыгнуть, напасть, чтобы красиво дать сдачи, выказать отвагу, силу, находчивость!

– Мальчишки, – сказал Енисеев серьезно. – Все еще полагаете, что Мегамир – это всего лишь место для опасных вылазок? Вроде как подняться на Эверест или опуститься в батискафе на морское дно? Ладно, пусть даже субботняя поездка в подмосковный лес, где жарят шашлычки на природе, но никто не остается жить в палатке?

Морозов перестал шагать, подошел, глаза смотрели внимательно и поощряюще. Енисеев видел в его глазах вопрос: ну как, нашел? Или сейчас ведешь дознание?

– Ну-ну, – сказал он с интересом, но Енисееву почудилась и скрытая угроза. – Что вы хотите этим сказать?

Дмитрий фыркнул:

– Что мы не совсем гер-р-р-рои.

– Да герои, герои, – согласился Енисеев. – Но, согласитесь, найдутся еще большие герои… хотя сами себя такими считать не будут… просто энтузиасты, которые поселятся в этом мире всего лишь потому, что полюбят его. Не за Нобелевки, не за научные данные!.. Как многие живут на Крайнем Севере не потому, что на берегу Черного или Средиземного моря места нет, а потому, что влюблены в северное сияние, в белое безмолвие, в нагромождение айсбергов!

Саша прервала раздражительно:

– Глупость! И к тому же клевета на дружный коллектив Станции. Здесь как раз все такие. Все – добровольцы!

– Я говорю о тех, – сказал мягко Енисеев, – кто полюбит этот мир и найдет его естественным для обитания. Ведь на Крайнем Севере живут семьи, рожают, растят детей, которые южные страны видят только на экране телевизора…

Дмитрий присвистнул:

– А, вот ты о чем! Действительно. Вот будет фокус, когда на таких станциях… а эта будет не единственной, уверен!.. появятся брюхастые доктора наук, а их мужья, эдакие профессорища с бородищами, начнут своим орущим чадам менять подгузники… Или здесь подгузники не очень-то понадобятся?

– Не только подгузники, – заметил Енисеев.

Дмитрий сразу насторожился:

– А что еще?

– Да многое. Даже брюхастость.

– Ого, – сказал Дмитрий. – А как же без брюхастости?

Енисеев с неудовольствием поморщился:

– Если брюхастость и будет, то не на девять месяцев, а так… на пару дней. От силы – на недельку. Дикари!.. Да нет, вы дикари, а не насекомые. Неужели думаете, что и эти процессы, я имею в виду процессы воспроизводства, останутся те же?

Дмитрий смотрел рыбьими глазами, еще не врубился, а лицо Саши вытянулось. В глазах метнулся страх. Она скосила глаза на свою грудь, торчит так, как не торчала бы в Большом Мире даже с подпорками, снова посмотрела на Енисеева, но уже с мольбой.

– А что может быть? – спросил Дмитрий с интересом.

– Ну, в целях упрощения процессов организм может перейти к откладыванию яиц, – предположил Енисеев заинтересованно.

Дмитрий угрожающе выпятил челюсть:

– Яиц?

– Ну да, – объяснил Енисеев с энтузиазмом. – Это же так естественно!

Дмитрий всматривался в лицо мирмеколога с беспокойством, словно порывался вызвать «неотложку» и вспоминал, что здесь со всеми проблемами приходится справляться самим.