Пусть, подумал он хмуро. Изменения должны идти постепенно. О них могут знать только самые посвященные…

Cейчас его сочтут сумасшедшим, подумал он, если сказал бы, что человечество просто обязано переселиться в Мегамир.

Вместо гондолы возвышался серый неопрятный камень, внешне неотличимый от соседних, с прилипшими серыми травинками, наполовину вросший в землю. Блестели серебряные нити паутины, висела засохшая мошка. Даже Енисеев с десяти шагов не отличил бы эти блестящие сверхпрочные струны от настоящей паутины.

– Игорь, – позвал он, – ты где?

– Здесь, – откликнулся свежий голос Забелина, – у нижнего люка. Морозов распорядился о круглосуточном дежурстве.

– Но ведь люк закрыт?

– Микроб не протиснется!

– Зачем же… впрочем, генерала трудно понять. А где неразлучный с тобой Чернов?

– Ему повезло. Саша взяла его на разведку. Ходят по спирали вокруг места посадки.

– Повезло? Ничего нового. Когда сменишься, ты тоже походи. Одному, конечно, еще нельзя, опыта маловато, но как раз Дмитрий освободится от дежурства. Он всегда готов!

В голосе Забелина была откровенная зависть:

– Евцентурий Владимирович, как вы не понимаете? Саша Фетисова – женщина, удивительная женщина! Чернов сейчас ходит с ней по зеленому лесу, сопровождает к цветам, говорит комплименты…

– Комплименты? – не поверил Енисеев. – Да она его прибьет! Я скорее скажу комплимент атомной бомбе. Или бешеной сколопендре, которой наступил на лапу.

Голос Забелина был печальным и мудрым, словно он был всевидящий бог, а Енисеев глупый туземец:

– Эх, Евквиритий Владимирович… Знали бы вы людей хоть вполовину так, как муравьев.

Енисеев чертыхнулся, пошел обратно к расщелине. Знал бы людей так, как пожелал Забелин, сидел бы в президентском кресле. Или мог бы сидеть. Нет, с порождением крокодилов пусть возятся другие, защищают диссертации по общественным дисциплинам, а он займется милыми муравьями и дальше.

Но Забелин, а? Обозвать Сашу женщиной? Вот услышала бы!

Почти весь день расщелину приспосабливали для жилья. Морозов сомневался, предлагал ночевать в гондоле, там безопаснее. Но еще безопаснее, возразил Енисеев, не соваться в Малый Мир вообще, не брать в руки палку, не слезать с дерева, не вылезать из моря на сушу.

Когда наступил вечер, все забились поглубже, половина впала в ночное оцепенение. От стен тянуло живительной сыростью, холодом, выступили капельки влаги. Ночевали, сняв комбинезоны, сбившись в комок, подражая муравьям.

Морозов побродил по расщелине, напоминавшей ему Дарьяльское ущелье, отыскал засыпающего мирмеколога:

– Евсонний Владимирович, сделайте исключение из правил! По-стариковски не могу уснуть на новом месте… Поговорим?

Енисеев с трудом дотянулся до аптечки на поясе. Морозов сам вытащил ампулку, сунул мирмекологу между застывающими губами. Енисеев с трудом глотнул, прямо от гортани по телу медленно покатилась волна тепла, распространилась до кончиков уже застывших и скрюченных конечностей. Морозов нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он был бодр, словно уже выспался и надрался горячего кофе.

– Что-то стряслось? – спросил Енисеев встревоженно.

– Пока нет, но гнетет предчувствие. Необычно, всего не предусмотришь, а предусмотреть надо все. Мы с вами начальство! Отвечаем и за непредвиденное.

Они карабкались наверх, цепляясь за выступы, прилипая к гладким камням, где уже скапливалась ночная влага. Верх ущелья был перекрыт пленкой, имитирующей каменную россыпь. Морозов первым вылез из-под края, вздрогнул, увидел на фоне серебристого пня страшную рогатую голову.

Заслышав содрогание почвы, рогатое чудовище мгновенно развернулось в их сторону. Блеснули острейшие серпы жвал, чуть дрогнул воздух, задвигались невидимые сяжки, определяя массу и бог весть что еще, что умеют муравьи, а люди о чем даже не догадываются.

– Стой, кто идет? – рявкнуло у них над головами так страшно, что Морозов и Енисеев едва не сорвались обратно в пропасть.

– Свои, – ответил Морозов наконец, когда совладал с голосом. – Благодарю за службу.

– Пароль? – допытывался строгий голос.

– О пароле не уславливались, – буркнул Морозов. – Благодарю за службу, испытатель первого класса Алексеевский!

– Рады стараться, – отчеканил голос невидимого Дмитрия. – Вам компанию составить?

Енисеев дипломатично, опережая Морозова, ответил:

– Диме будет тоскливо.

– А с нами еще Буся мягкопузый! Я с вами, а они вдвоем подежурят.

– У них с дисциплиной слабовато, – заметил Морозов. – Когда твой меньший страшила чешет большего, тот глаза закрывает. А на посту надо бдить.

Буся сидел на плече Дмитрия нахохлившийся, как озябшая ворона. Он прижимался всем пузом, сохраняя тепло. Воздух был холодный даже здесь, лишь из расщелины струились остатки тепла.

Енисеев проглотил вторую капсулу. Морозов зашвырнул себе, как в топку паровоза, целую пригоршню. Они отошли от места стоянки, прислушиваясь к ночным шорохам, незнакомым запахам. От капсул шел жар, как от крохотных ядерных реакторов. В груди было тепло, даже жарко, но пальцы зябли – порция горячей крови быстро остывала в тонких руках и ногах.

Они медленно удалялись от расщелины и гондолы. Енисеев прикидывал, с чего Морозов начнет, уже догадываясь о теме разговора, но тут сзади зашуршало, мелькнуло блестящее в лунном свете крупное тело ксеркса. Бесцеремонно отпихнув Енисеева, ксеркс придвинулся к Морозову, настойчиво щекотнул его сяжками.

Морозов с раздражением повернулся к мирмекологу.

– Евцивий Владимирович, пора научить их обращаться как-то понятнее! А то я на вашем хваленом языке жестов такое выдам, что муравей в обморок хлопнется, хоть и солдат-разведчик. Я не родился директором, матросом тоже бывал…

Но ксеркс насел, развернул Морозова к себе лицом. Громадные мандибулы залязгали возле самого горла Морозова. Тот побледнел, видно было даже в лунном свете, спросил осевшим голосом:

– Чего он добивается?

– Пытается накормить, – объяснил Енисеев с неловкостью. – Трофаллаксис, обмен кормом. Это не столько ритуальный обмен, сколько жизненная необходимость.

– Так пусть с вами занимается. С Алексеевским, Фетисовой, наконец! Когда они мед у пчел воровали, Алексеевский первым прибежал трофаллаксироваться, другим не осталось… Но эти двое начали липнуть именно ко мне! Это не случайно?

Енисеев мялся, не знал, какими словами не взбесить Морозова:

– С точки зрения муравья, мы – отводок семьи… Их тревожит, что все еще не нашли ядро новой семьи – царицу… Это понятно, ведь молодую царицу, как вы видели сами, первой хватают птицы, пауки, чужие муравьи… Но даже при гибели царицы отводок не должен погибнуть…

Из темноты вынырнул Дмитрий, с ходу врезался в разговор, незаметно отпихнув Енисеева:

– Аверьян Аверьянович, я объясню коротко. По-солдатски. У муравьев так выражается почтение к старшим. Ритуал! Кого признают начальником, тому прут лишний кусок. Дикари, дети природы! Это я читал в этологии – науке о поведении животных. Младший волк подставляет старшему в ритуальном смирении…

– Про волков я тоже читал, – прервал Морозов. Уже благосклоннее взглянув на младшего брата по разуму и пройдоху, бросил: – Это хорошо, субординацию знать надо. Хоть кто-то в этой сумасшедшей экспедиции знает свое место. Хотя, конечно, один шаг до подхалимажа…

Он торопливо пошел вперед, пока Енисеев с Дмитрием удерживали озадаченного ксеркса и «вешали лапшу на уши», как сказал Дмитрий. Дмитрий спросил шепотом, косясь в темноту:

– Я угадал?

– Ну… не совсем. Когда царица гибнет, муравьи раскармливают одного из муравьев. Тот начинает нести яйца. Не так умело, как царица, и не так много, но семья все-таки живет.

Дмитрий хихикнул:

– Хорошо, что не дал тебе рта раскрыть! Царем Морозов быть согласен, но царицей…

– Здесь правят царицы, а с царями здесь поступают не совсем…