– Изобилие, – выдохнул Морозов угрюмо, – пугающее изобилие. Мы к нему не готовы.

– Еды много. Ну и что? Высвободим мозги для творчества.

– Если бы… Плохо вы знаете людей, Евгаллий Владимирович!

– Я в них верю.

– Гм, очень удобная позиция. Не знаю, не верю. Что-то знакомое слышится…

– Обратите внимание на скорости!

– Обратил… Боюсь, нам придется жить в таком же темпе. А ведь цивилизация и так мчится чересчур быстро. Опасно быстро.

Лицо Морозова было несчастным, тревожным. Енисеев сказал осторожно:

– Здесь другой метаболизм. Мы не только быстрее двигаемся, чем жители Большого Мира, но и думаем. Так что это не опасно. Должны успевать.

За их спинами послышался странный шум. Появился Дмитрий, на его плече сонный Буся ожесточенно чесал затылок средней лапой, потом ожесточенно стал драть когтями задней прыгательной, крепко вцепившись в комбинезон остальными и едва не сбивая лапой крохотные усики. Дмитрия раскачивало, как деревцо в бурю.

– Ждем ваших указаний, – объявил он жизнерадостно. – Да успокойся ты, морда!

– Это мне? – осведомился Морозов.

– Что вы, Аверьян Аверьянович, – испугался Дмитрий. – Как можно! Ведь это же вы подписываете представление о повышении в звании…

– Кого повышать? – спросил Морозов еще угрюмее. – Тебя или твое страшилище?

– Можно и ксеркса Диму, – подсказал Дмитрий радостно. – Ему хотя бы сержанта. Для поощрения! А Бусе… Бусе можно лычки прапорщика.

– Подумаю, – пообещал Морозов туманно, – пока все бодрым шагом к новым горизонтам! К новым свершениям.

Сообща выволокли воздушный мешок, Морозов зажег горелку. Ткань начала шевелиться, задвигались канаты. Над расщелиной вздулся красно-оранжевый шар с пугающими кругами и треугольниками. Дмитрий с Забелиным и Хомяковым спешно переносили в гондолу снаряжение. Ксерксы суетились в панике, пробовали перетаскивать обратно, но сообща им «забили баки», «повесили лапшу» на уши, хотя ушей у муравьев никогда не было, и в конечном счете обоих затолкали в гондолу.

– Все на месте? – осведомился Морозов.

Дмитрий по его знаку брызнул на канаты растворителем. Те лопнули с мягким синтетическим звуком. Гондолу резко дернуло вверх и в сторону. На этот раз на ногах удержались все, опыт появляется быстро.

– Ветерок, – сказал кто-то с тревогой. – Экспресс!

За первый день после этой посадки они покрыли, если считать в пересчете на свои размеры, территорию Европы, Азии и двух сотен обеих Америк. Морозов хмурился, грыз ногти. Слишком велик простор, человечество не готово… Если оставить здесь крохотную станцию… это же все равно, что дать им в распоряжение весь материк! Даже если все семимиллиардное человечество перебросить в Малый Мир, на каждого придется участочек, равный ста Франциям и пятистам Китаям! А собрать группы по десять-пятнадцать человек, то на каждую группу придется площадь планеты чуть больше, чем Юпитер. Такая роскошь не снилась ни колонистам Дикого Запада, ни переселенцам Сибири.

Когда летели над лесом, навстречу метнулось несколько птиц. Первая пролетела так близко, что шар закачался, гондолу мотнуло. В руках Дмитрия мгновенно появилось ружье, хлопнул выстрел. В ответ раздался такой страшный птичий крик, что вся стая, раскачивающая «Таргитай» в воздушных ямах, рассеялась в панике.

Птица камнем рухнула вниз, отчаянно забила крыльями, пронеслась над кустами.

– Неплохой выстрел, – одобрил Морозов.

– Плохой, – возразил Овсяненко. В его добрых глазах стояло осуждение. – Клей попал прямо в клюв! Теперь помрет с голода. Почему бы не стрельнуть в глаз или вообще…

– Вот беда, – сказал Морозов, но огорчения в голосе не было.

Дмитрий закинул ружье за спину, развел руками с самым невинным видом:

– Стрелял в клюв, потому что пташечка уже распахнула его на нашего уважаемого эскулапа. А клювик будь здоров, как ворота в паровозное депо! Если бы она прицелилась цапнуть его глазом или этим «вообще»…

Он ушел, провожаемый одобрительными смешками. Овсяненко растерянно смотрел ему вслед:

– Когда он появлялся на Станции с незапланированной добычей, всякий раз оказывалось, что «оно напало первым». Удивительный человек! На него нападают даже безобиднейшие мошки, златоглазки, личинки. Естественно, он только реализует свое священное право каждого человека на необходимую самооборону! Ничего больше.

Енисеев напряженно рассматривал проплывающую внизу землю. Раньше считал, что с большой высоты воспримет ее как прежний житель Большого Мира, но что-то не давало вернуться к прежнему состоянию. Сейчас под ним проплывал не лесок с тоненькими березками, а целые миры, где каждый листок – квартира, ветка – улица многоэтажных домов, а тоненькое дерево – громадный город. Или просто ждущее хозяина изобильное пространство, равное по площади губернии. А вот тот островок в десяток деревьев – государство, величиной со всю Азию.

Внизу змеился небольшой ручеек, такие в том Старом Мире перешагивал запросто, но с этого летящего шара видел теперь широкую, стремительно бегущую реку, полную водопадов, порогов, водоворотов…

– Выбираете место для нового города? – раздался над ухом зычный голос.

Енисеев подвинулся, давая место на мостике Морозову, хотя на площадке мог поместиться весь экипаж, включая ксерксов. Морозов щурился от солнца, в его глазах была насмешка, понимание, предостережение.

– Тогда уже для столицы, – ответил Енисеев в тон. – Чего мелочиться? Любой участок годится.

– Так уж любой?

– Любой, – ответил Енисеев серьезно. – Даже в самом безводном районе, где люди не живут, нам хватило бы ресурсов для привольной жизни. Энергия от фотоэлементов, вода из росы… А насекомых для мясных блюд везде великое множество.

– Безжизненных районов нет?

– Разве что в Антарктиде… Да и то отсрочка на время. Впрочем, среднеклиматическую полосу осваивать и заселять десятки тысяч лет! Даже если перенести сюда всех людей на свете, предположить самый дикий прирост…

Морозов поинтересовался словно невзначай:

– Полагаете, прирост населения увеличится?

– Обязательно. Одним ребенком ограничиваются не по случаю занятости родителей, что бы там ни говорили брехливые демографы. Прокормить трудно! На каждого ребенка нужно еще одну зарплату… А здесь даже родителям не надо думать о хлебе.

Морозов смотрел на него с веселым интересом:

– Евшизий Владимирович, я вас не узнаю! Всегда такой точный, выбирающий слова… э-э… отточенные термины, семь раз отмеряющий, прежде чем притронуться к ножницам! Да вы ли это?

Енисеев ответил с неудовольствием:

– Ну… специалисты клянутся, что все репродуктивные функции сохранены.

– Евглюкий Владимирович, вы ведь ученый. Во всяком случае, были ученым, который верит только эксперименту.

Енисеев посмотрел на директора недоверчиво, то ли он понимает под экспериментом, что понимает и он, на всякий случай напомнил:

– На Станции одни мужчины.

– А Фетисова?

– Ах да, Фетисова…

Морозов понимающе засмеялся, глядя на обескураженного мирмеколога. Фетисова настолько преуспела в непонятном стремлении быть мужчиной и лучше мужчин, что не только этот доктор наук забыл о ее принадлежности к иному полу. Многие забывают…

«Таргитай» несло над зарослями рододендрона и соснового стланца, над ковром бессмертников и хрустальных трав, над красочными лишаями на глыбах морены, над лесными ручейками, полянами, холмами, сухостоем и каменными осыпями. Даже Морозов видел, что для жизни годится любое место. Везде может разместиться целый город, целая страна…

Неслышно поднялась к ним Саша, отрапортовала:

– Капитан, мы готовы продолжать полет всю ночь!

– Намек понял, – ответил Морозов. – Евфаксий Владимирович, вы планировали вторую посадку сделать сегодня? Для ночлега?

– Из графика не выбиваемся, – сказал Енисеев, он украдкой рассматривал Сашу, – так что можем и сегодня. Командуйте посадку.