– А ты видел, чтобы на каждом дереве сидело по восемьдесят медведей, коров, страусов? На этом будяке, да и вон там – штук пятьсот тлей. Это муравьиные коровы. А еще трипсы, листоблошки, паучки, божьи коровки, сиффиды, моллюски… Здесь за день увидишь тысячу животных, и ни один вид не повторится.

– Ого!

– В том мире, который оставили, – спросил Енисеев, – такое возможно?

Челюсть Дмитрия отвисла так, что едва не загребал ею землю. Енисеев с осторожностью прошел мимо полупрозрачного стебля, за тонкой кожицей которого мощно двигался от земли сладкий сок. Клетки пульсировали, как расширяющиеся и схлопывающиеся вселенные, а темные островки цитоплазм, закутанные в силовые поля микроэнергий, хаотично двигались из стороны в сторону, отыскивая слабые места в межклеточных мембранах.

Внезапно сверху обрушилось жгучее тепло. Енисеев чувствовал, как его ноги едва сделали два шага по залитой солнцем поляне, как жар проник в самую глубь тела. Сердце, легкие, печень тут же ощутили резкий перепад, в голову бросилась перегретая кровь. Мысли помчались галопом, а сухожилия болезненно напряглись.

– Незадача, – услышал он злой голос Дмитрия. – Мы ж не рассчитаны ходить под солнцем!

– Придется…

– Вчера небо было пасмурное, а сегодня не должны…

– Перегрев для нас опасен, – крикнул Енисеев, – но твоему другу, возможно, еще опаснее…

Он повернулся к Дмитрию, отшатнулся. Вместо десантника шло стереоскопическое рентгеновское изображение! Сквозь нежно-розовую плоть четко проступили темные кости, за изящным частоколом ребер часто дергается темно– багровый комок, от него толчками идет по голубоватым жилкам кровь. По широким – алая, по тонким – потемнее. Вздувается пенистая масса легких, шевелятся полупрозрачные шланги… Енисеев с трудом узнал в коричневом мешке печень, в синевато-серых комочках – почки, отыскал взглядом селезенку.

– На себя оборотись, – хмыкнуло рентгеновское изображение. – Наглядное пособие по вымирающему виду – гомо интелю! Полудохлое уменьшенное сердце, увеличенная печень, искривленный позвоночник, камни в почках, булыжники в печени, мельничьи жернова в желчном пузыре… А посмотри на собственный вздутый аппендикс!

Похоже, он промолчал о быстро нарастающей сухости во рту и во всем теле, но взгляд сказал больше, чем послушный дисциплине язык. Он знает, понял Енисеев, о смертельной опасности простейшего перегрева. А здесь, чтобы схватить тепловой удар, вовсе не требуется лежать на солнцепеке часами, как было в Большом Мире. Впрочем, подумал Енисеев сердито, этому десантнику платят за риск. Он получает в десятки, если не сотни раз больше, чем он, доктор наук… Наверное, получает.

Над головами загромыхало громче. Енисеев по знаку Дмитрия остановился рядом с ним на желтых кристалликах песка. Они накалились так, что ступни прижгло как железом. Енисеев стиснул челюсти, терпел, рядом что-то успокаивающе кричал Дмитрий. Перед глазами полыхал ослепительный оранжевый свет. Он проникал сквозь бесполезные веки, которые здесь не спасали даже от пыли, впивался острыми иглами в мозг.

– Держись!

Енисеев напрягся, но влажная тяжесть все равно свалила, вжала в камни, распластала. Он чувствовал, как его тело сразу разбухло, напитавшись водой. Отяжелевшее сердце перестало трепыхаться, сокращалось медленно, с паузами, едва-едва проталкивая разжиженную кровь по венам, которые не стали шире.

А потом тяжелая вязкая вода вокруг начала опускаться между камнями. Из его тела избыток тоже просачивался сквозь кожу и уходил со всей каплей. Потом он несколько мгновений лежал, приклеенный водяной пленкой. Наконец та под стрелами солнца лопнула, Енисеев поспешно поднялся и быстро перебежал под тень высокого растения с широкими листьями.

Дмитрий прибежал следом, быстро огляделся.

– Ты даешь!

– Что? – не понял Енисеев.

– Быстро схватываешь.

Спасибо, подумал Енисеев неприязненно. Конечно, самые умные и быстросхватывающие люди в мире – это подобные десантники и прочие военные, а уж потом всякие там академики, доктора наук и прочая интеллектуальная шелуха. Потому первыми в этот мир и пошли вот эти, с мускулами…

Отпрыгнул, уступая дорогу желтоватой моркови размером с цистерну. Вместо ботвы шевелятся четыре мохнатых усика. Глаз нет, рта за щетинками не угадать. Так и проползло, волоча бледные корешки, еще больше увеличивая сходство с морковью, не видевшей света.

– Щетинохвостка, – сказал Енисеев невольно. – Древнейшее существо. Еще в мезозое жило.

– В мезозое? – спросил Дмитрий уверенно. – Это не так давно.

– Полагаешь?

– Знаю, – ответил Дмитрий еще увереннее. – В детстве пели: «Помнишь мезозойскую пещеру? Мы с тобой сидели под скалой, ты на мне разорванную шкуру зашивала каменной иглой…»

– Здорово, – согласился Енисеев. – Это характерно для вашего ведомства – промахиваться на пару сот миллионов лет?

Весил он так мало, что мышцы то и дело швыряли его в воздух. Зависая там, чувствуя себя особенно уязвимым, падал на острейшие грани кристаллов, замирал в панике: ведь кожа истончилась…

Дмитрий на ходу подпрыгнул, сделал сальто, повис вниз головой, ухватившись пальцами ног за край травинки размером с балку подъемного крана.

– Возьми на вооружение, – посоветовал он. – Малый вес позволяет разные трюки. Стойка на мизинце – плевое дело. Учти, вдруг да придется.

Енисеев спросил напряженно:

– Я понимаю, секретность, допуски… Но ты можешь хоть намекнуть, что же случилось с вашим испытателем? Как и куда шел? Что вы собирались делать?

– Ну, – промямлил Дмитрий, – это сказать сложно…

– Я не хочу влезать в ваши тайны, – повторил Енисеев напряженно, – но легче найти человека, если знать, что вы собирались делать.

Он откатился, мимо просеменила колышущаяся перевернутая тарелка. Под ней беспорядочно шевелилось множество ножек разной длины. Некоторые даже не дотягивались до земли. В самой тарелке перемешивались, повинуясь осмотическим законам, зеленовато-желтые соки.

Дмитрий буркнул невесело:

– У Сашки это первый выход в микромир. А я здесь уже бывал. Я не романтик вроде Сашки, головы не теряю. Как только что-то показывалось, я, повинуясь инструкции, которую сам же помогал сочинять, сразу – за стальную дверь! Через неделю мне разрешили отойти от Переходника на двенадцать – да-да, ровно двенадцать! – шагов. Я не сделал тринадцатого. Кто знает, может быть, именно поэтому еще цел. Сашке после меня было поручено обследовать ма-а-ахонький участок. Все шло нормально, но откуда ни возьмись – муравей… Ахнуть не успели, как он цапнул Сашку и понес. Конечно, Полигон готовили по высшему допуску: жаб, ящериц, не говоря о мышах или кротах, истре… удалили, но муравьи откуда-то взялись сами! Наблюдатели клянутся нашивками, что не было массового перехода муравьев через охраняемую границу Полигона. Вообще их тут не было.

– Массового перехода и не надо. Достаточно приземлиться молодой самке после брачного полета…

– Полигон накрыт тремя слоями крыши. Даже противоатомной защитой!

– А она перелетела еще прошлым летом. Год назад! Тут же зарылась, осень откладывала яйца, зиму растила, а поздней весной первые муравьишки, самые мелкие и слабые, робко… очень робко!.. начали выходить из-под земли. Какой вид муравья?

– Лазиус фулигинозиус, – отчеканил Дмитрий.

Енисеев посмотрел с уважением, потом вспомнил, что за каждым шагом испытания следят десятки специалистов так называемого народного хозяйства, которые имеют допуски.

– Нору засекли?

– Еще бы. Мурашник растет не по дням, а по минутам! – В голосе Дмитрия звучала тревога. – Есть шанс, что Сашка не погибнет?

– Что значит не погибнет? – переспросил Енисеев. – Был бы ваш испытатель жив. Отнять у муравья не пробовали?

– Пробовали, – ответил Дмитрий с унынием. – Но, как бы сказать… Ты видишь, какие мы нежнотелые? А муравей – как живой танк. Прет напролом, держа Сашку в челюстях. Чуть что не так, сожмет челюсти…