– Елена, – сказал он настойчиво, – с вами все в порядке?

Он осторожно и нежно поставил ее на землю. Цветкова нехотя разомкнула руки, ее громадные зеленые глаза медленно распахнулись. В них блеснул странный свет.

– Ох… – Ее голос был тихим и нежным, как дуновение ветерка. – Вы чародей!.. За один миг пронесли через лес, полный чудовищ!

– Ну, – пробормотал Енисеев, осторожно опуская ее, – не такой уж и миг… Нес я довольно долго.

– А мне показалось единым мигом…

Наверху будто фыркнула лошадь. Енисеев удивленно вскинул голову. На краю гондолы снова стояла Саша, ее губы кривились. Она опять фыркнула, ее пальцы зло срывали маскировочную пленку. Вниз летели клочья, один неопрятный лапоть опустился Цветковой на голову.

Енисеев быстро взбежал на мостик, где Морозов чистил пропановую горелку. Внизу на земле с той стороны гондолы мелькнула черно-красная спина ксеркса. Муравей нес в гондолу связку металлических баллонов. Там же Хомяков и Забелин раскатывали воздушный мешок, готовя к старту. Возле них суетился еще кто-то, лица Енисеев не разглядел.

– Все в порядке? Вернулись все?

– Все, – ответил Морозов. – Ложная тревога, как я говорил.

– А что случилось? Почему она задержалась?

Морозов повернулся, словно не слыша, крикнул во весь голос:

– Забелин, разворачивай побольше! А то захлестнет стропами.

Когда он повернулся, Енисеев снова спросил:

– Что задержало Сашу?

Морозов пожевал губами, подумал, внезапно спросил:

– Там в зеленой башне ничего не забыли? А то когда еще вернемся… С Сашей? Да ничего особенного, ложная тревога. Все в порядке. Я посылал ксеркса проверить, не забыли ли чего, но он что-то не так понял. Принес чью-то сумку с яйцами! Живьем выдрал у какого-то насекомого, бессердечный. Или это я что-то не так произнес?

– Муравьи – народ исполнительный, – сказал Енисеев.

– Значит, это я заставил… Хорошо, хоть не в боевой обстановке перепутал.

Енисеев спрыгнул вниз, решив помочь раскатывать мешок. Морозов недоговаривает, а выудить не удается. Морозов опытный жук, ветеран бюрократического аппарата, эксперт по умалчиванию, увиливанию от ответов.

Забелин разогнулся, завидев Енисеева. Лицо его осветилось:

– Евтархий Владимирович! Вы наша последняя надежда!

– Чем могу помочь? – спросил Енисеев настороженно.

– Как бы задержаться на пару суток? – спросил Забелин умоляюще. – Я здесь обнаружил любопытнейшие возможности…

Енисеев взялся за край ткани, потащил. Тончайшее полотно с легким треском стало разворачиваться. Забелин неоригинален, все обнаруживает возможности. Любопытнейшие, обещающие, даже грандиозные и сногсшибательные.

– Решает Морозов, – буркнул он.

– Да ладно вам! Все знают, что отдаете приказы вы, но только голосом Морозова. Я здесь обнаружил удивительную систему, настоящий вечный двигатель…

Енисеев не среагировал, и Забелин сказал отчаянным голосом, борясь со страхом, что украдут идею, за которую, возможно, светит Нобелевка:

– Здесь вода сама подается из земли на сотни метров ввысь! По-особому устроены клетки…

Енисеев от удивления даже ткань выпустил. Чудеса специализации! Как сказал классик: спец по карпу не сможет жарить форель? Специализация зашла так далеко, что иные из технарей, даже лучшие, не знают про осмотику? Все растения, начиная от мхов и кончая баобабами, выкачивают из самых глубин миллиарды тонн воды безо всяких моторов! Удивительно, конечно, но в самом деле можно построить насосы на этом принципе. Только неловко будет давать авторское свидетельство кому-либо! Разве что природе…

– Мы должны держать по ветру нос и парус, – ответил он с дружеской жалостью. – Как у моряков Колумба. Потеряем ветер, наш ценный радист, без которого мы не начинали поход, тут же радирует о крахе, и огромная длань Большого Брата опустится из-за облаков за нашим «Таргитаем».

Забелин сверкнул очами. Он был не согласен с тупым казарменным графиком, который поддерживает даже ренегат Енисеев, больше других изгалявшийся над военной отрыжкой в экспедиции. Такие они все, пророки!

– В какую переделку попала Фетисова? – спросил Енисеев.

Забелин пожал плечами:

– Наверное, просто залюбовалась цветочками. Забыла о времени, опоздала.

– Фетисова? – переспросил Енисеев с недоверием. – Залюбовалась? Забыла?

– Ее привел Алексеевский. Лучше, чем он, никто не расскажет.

Дмитрия Енисеев отыскал, когда тот нес к гондоле из их Сухаревской башни ящик с реактивами. Хомяков шел сзади, прижимая к груди ящик всемеро больше его самого.

– Дмитрий, – окликнул его Енисеев, – все такие загадочные, словно с Сашей ничего не случилось! Я имею в виду, в самом деле ничего не случилось? Серьезного? Она могла не вполне оправиться от прошлых травм…

– Она оправилась, – заверил Дмитрий. Он повернулся к Хомякову. – Я доставлю вашу экспресску в сохранности, не беспокойтесь!

Хомяков посмотрел недоверчиво, но пошел вперед. Дмитрий придержал Енисеева. Глаза десантника сверкали, как у Мефистофеля, голос дрожал от возбуждения:

– Язык держать умеешь? Дело тонкое, деликатное.

– Да что случилось?

– Вот и я говорю, что ничего особенного не случилось, а она… Хоть и десантница, но душа у нее еще там была тонкая, деликатная, а здесь совсем истончилась, сделикатничалась. Теперь душа у нее как у моего Буси – махонькая, хрупкая, легкоранимая. Надо таких беречь!

– Бусю или Сашу?

– Они мне оба дороги. Ладно, я расскажу, только держи язык за зубами. Саша не перенесет позора.

– Какого позора?

– Вот и я говорю, что никакого позора нет. Но Саша такая тонкая, деликатная! Исхудала еще больше.

– Дмитрий, – предупредил Енисеев угрюмо, – мое терпение лопается.

– Еще бы!

– Дмитрий!

– Все-все, рассказываю. Только как насчет неразглашения? Молчу-молчу… Словом, пошли мы с Забелиным на поиски. Он хоть и физик, а быстро насобачился, как и что здесь, освоился, так что мы сразу разделились. Только ты Морозову молчок, понял? Он вправо, а я, как всегда, налево. Вдвоем больше шансов! В одиночку я наддал, а сам на бегу все рассуждаю. Саша не дурочка, хищная зверюга ее на прием не возьмет, она теперь в таких играх по два козырных туза в рукаве прячет. Словом, бегу я, бегу, мелкое зверье шугаю, от большого сам шугаюсь.. Вдруг чую – амбре! Мощное такое, его ни с чем не спутаешь. Священный жук Древнего Египта прокатил для прожорливого потомства запас продовольствия. Даже не на случай кризиса, а просто для пропитания. Чадолюбивый жук, целую гору скатал, судя по запаху. Мог бы торговать даже, кучу бы бабок заколотил. На две дюжины едоков хватит! Даже если начнут жрать в две глотки. Тут мне некий инстинкт и говорит, чтобы я пробежался по этому следу…

Енисеев посмотрел на него удивленно. Дмитрий сразу ощетинился:

– Ты на что намекаешь? Не тот инстинкт, что у жука, а другой, высший! Не перебивай. Бегу я, бегу… Ноздри зажимаю, конечно. Тут трудность: когда зажимал совсем, то сбивался со следа. Но догнал! Инстинкт – великая сила. Катится впереди круглый шарик, такой круглый, словно его циркулем все время мерили, с двухэтажный домик размерами, а толкают его два жука, похожие на куркулей. Жучиха ростом помельче, но жмет наравне. Равноправие на марше! С виду не шибко интеллигентные, нескладно скроенные, но крепко сшитые – настоящая крестьянская кость, что выживет и в те времена, когда стрекозы да бабочки сгинут… Сизифы переживут аполлончиков!

– Не отвлекайся, не отвлекайся!

– Разве я скосил? Говорю, катят с такой скоростью, словно уже на полном хозрасчете. Шар не катится, а летит, как футбольный мяч с подачи Гарринчи. А на серо-коричневой поверхности часто-часто мелькает нечто ярко-красное… Веришь, Енисеев, что-то в этом мире есть такое, что помогает если не мысли читать – мне только чужих мыслей не хватает! – то хотя бы угадывать. У меня это получается все чаще. Если не инстинкт, то что? Новый орган отрастает взамен вырезанной селезенки?