– Ксерксы, – определил Морозов тяжело.

Он весь отяжелел, словно к нему вернулся прежний вес. Его палец скользнул по вдавленному корпусу, там слабо заблестела полоска. Он поднес палец к лицу, понюхал, лизнул.

– Мед? – охнула Цветкова. Она быстро обернулась на мирмеколога. – Кто-то обронил капли меда на передатчик… Нечаянно обронил… я думаю, но муравьи решили, что в коробке мед!

Морозов еще раз потрогал стенку передатчика, сказал холодным голосом:

– За любую небрежность приходится расплачиваться. Рано или поздно. Первая небрежность – взяли на борт муравьев. Эйфория успеха! Все остальное – только следствие.

Он круто повернулся и ушел. Енисеев спросил:

– Когда это случилось?

– Не знаю, – ответила она пугливо. – Обнаружила час назад, когда подошло время очередного доклада. Пока разобралась, потом искала Морозова. Думала, что он у Овсяненко в лаборатории…

Енисеев быстро взглянул на приборы. Ветер устойчив, за час унесет «Таргитай» на много километров. Отыскать их будет непросто, где бы они в этом мегалесе ни опустились. Морозов – матерый волк, понял сразу.

Цветкова повернулась к Енисееву. Лицо ее было очень выразительным. Неприязнь к муравьям, страх перед ними, недоверие к мирмекологу, который обожает муравьев, этих страшилищ, и в то же время надежда на этого человека, которому так доверяет всесильный Морозов… и который унес ее на руках от ужасной жабы.

– Муравьи… Может быть, с ними надо что-то сделать?

Енисеев ответил хмуро:

– Насколько я помню, мы захватили запасную рацию. Расконсервируем, наладим. Экспедицию из-за такого пустяка прерывать не станем.

Она просветлела, побежала вверх по лесенке. Енисеев проводил ее долгим взглядом. Цветкова даже здесь ухитряется двигаться грациозно, женственно.

Он подошел к радиостанции, потрогал ее сам, ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок. Муравьи? Здесь бесполезно лупить ломиком, отскочит – только и всего. Надо сжать, чтобы получилась такая вмятина. Но у жвал прикус отличается… Кто-то сунул штырь между стеной и рацией, нажал на рычаг!

Если это так, то в экспедиции появился зверь пострашнее всех ксерксов, вместе взятых.

Помчался было к Морозову, тот разберется лучше, видывал всякое на своем веку, но, пока взлетал на капитанский мостик, преднамеренная диверсия показалась бредом. А Морозов в самом деле всякое видывал, потому к нему особенно не стоит. Пусть не ксеркс, мог человек по нечаянности… Правда, трудно вообразить, как можно размозжить рацию по нечаянности, но еще нелепее – террорист на борту «Таргитая»!

Будь что будет, надо довериться Морозову. Непрост этот администратор, хоть и всякое видывал, в самых верхах общается, но еще не особачился. И уже не особачится, здесь не низколобые верха, а высоколобый низ – прослойка между настоящими классами.

Он занес ногу на последнюю ступеньку, как сверху оглушительно хлопнуло. На голову и плечи обрушилась волна жара. Енисеев упал на четвереньки, перекатился под защиту небольшого навеса.

Вверху полыхал столб пламени. Одним концом упирался в пропановую горелку, другим… почти доставал воздушного мешка! В красной ткани возникла дыра с лохматыми черными краями. Дыра быстро расширялась, по черным краям запрыгали оранжевые язычки. В лучах яркого солнца огненный столб был едва виден, но от него шел дикий жар, горелка ревела от натуги.

Гондола пошла вниз наискось. Воздух из мешка выходил со свистом, ткань морщилась. Слева мелькнула зеленая гора, затем еще одна верхушка мегадерева, еще… Гондола вошла в тень.

Снизу взбежал, перепрыгнув через лежащего Енисеева, Морозов, упал на пропановую горелку. Его лицо исказилось от боли, металл едва не сыпал искрами. Енисеев бросился к нему, сорвал широкий пояс. Рычаг, которым регулировал подачу газа, исчез. Морозов бросился вниз, крикнув:

– Я перекрою в нижнем зале! Пусть тянут до леса…

– Внизу луг! – крикнул Енисеев вдогонку. – Можно бы…

Он прервал себя. Если на луг выйдет стадо коров…

«Таргитай» несся по крутой дуге. Ветра не ощутишь, идут внутри массы циклона, но земля мелькала так, что «умеренный» явно уже «умеренный до сильного»… Впереди разрастались, раздвигались, укрупнялись детали, распадались на мегадеревья. Шар мчался между гигантскими колоннами…

Страшный удар о землю швырнул его с мостика. Со всех сторон трещало, хрипело, падали зеленые стволы, брызгало соком. В двух шагах от земли торчал ствол дерева, из широких устьев текла грунтовая вода, обогащенная солями, опускалась по стволу широким толстым слоем, блестя пузырьками, впитывалась в землю…

Енисеев выскочил, побежал к темному кубу гондолы. Та пропахала борозду, ее тащило ветром, несколько раз перекатило, вот вмятины, наконец заклинило в деревянном ущелье. По обе стороны уходят в небо стены мегадеревьев, а за гондолой вплотную колышется, как водоросли, лес гибких деревьев с ярко-красными, оранжевыми и синими цветами.

Из этого леса снова зазвучал треск, стук, словно работали большие камнедробильные машины. Кузнечики возобновили концерт, спеша подозвать безголосых самок и отпугнуть противников. Из гондолы вынырнули две фигуры в комбинезонах, забрала опущены, в руках бластеры. Дмитрий и Саша встали на краю леса, где из зеленого нагромождения начали высовываться гигантские сяжки, усики, рожки, глаза на стебельках…

Енисеев встал с другой стороны гондолы, чтобы держать ее в центре боевого треугольника. Из люков внизу выпрыгнули Морозов и Забелин, оба тут же закрепили гондолу липкими нитями. Забелин быстро развернулся на шорох, выстрелил жидким клеем в огромную треугольную голову, что тянулась к нему из зарослей.

Дмитрий и Саша стояли на полусогнутых, быстро разворачивались на любой шорох, на любое движение. Бластеры в их руках смотрели на зеленую стену. За их спинами в гондоле был шум, суматоха. Енисеев с облегчением видел, что паники все-таки нет. До сего дня шло гладко, так что и сейчас, по мнению всех, явно простая вынужденная посадка. Катастрофы кончились вместе с застойными временами и послезастойным периодом.

К Енисееву подбежал встрепанный Чернов:

– Я посторожу! Вас ждет Морозов…

Огромный куб все еще торчал в расщелине, зависнув на высоте метрах в двадцати. Для надежности теперь закрепили крюками, якорями, канатами. Воздушный мешок завис на сухих стеблях, сломав тяжестью верхушки. Под ним возилось крупное, шелестело.

Морозов вместе с Хомяковым и Цветковой спешно укрывали гондолу маскировочной сетью. Енисееву бросил зло:

– Что теперь с вашей пожарной окраской? Воздушный мешок видно издали! Найдут пацаны…

– Место безлюдное, – возразил Енисеев, – я знаю эти края. Опасность в другом, Аверьян Аверьянович. Надеюсь, уже не скажете, что и мешок продырявили муравьи?

– С них станется, – отмахнулся Морозов недружелюбно. Вдруг его глаза посерьезнели. – Ты на что намекаешь?

– Я намекаю, что рация разбита человеком. И мешок поврежден человеком тоже.

Морозов застыл, словно мгновенно вмороженный в айсберг. На миг время остановилось, верхушки трав оставались пригнувшимися в одну сторону, а громадный шмель завис в воздухе. Потом Морозов шумно выдохнул воздух:

– Ты всерьез? Понимаешь, что говоришь?

Енисеев развел руками:

– Сперва я сам не поверил. Однако прикус ксеркса и работа ломиком – две большие разницы, как говорят в Одессе да еще в Перми… Аверьян Аверьянович, я читаю Бердяева и Ясперса, а не дешевку о наймитах международного капитала, но здесь вам карты в руки! Вы работали в засекреченных организациях, живых шпионов видели! Даже иностранных…

Морозов сразу как-то постарел, потемнел. Даже чуть осел под невидимым грузом, став похожим на прежнего Морозова.

– Не говори никому, – проговорил он тихо, и Енисеев поразился постаревшему голосу. – Вдруг просто совпадение? Я думал, что хоть здесь обойдемся… Ты молчи, будем присматриваться.

– Ко всем?

– Ко всем. Даже к ксерксам.