– У этих клещей есть обезболивающее, – подтвердил Енисеев. – Иначе бы им не выжить.

Дмитрий с великим изумлением смотрел вслед тезке. Муравей неторопливой трусцой побежал к стене растительных гигантов.

– С телохранителем ходит, барбос? От щедрот и мне одолжил… Енисеев, а мы чем-то хуже? Моя бывшая невеста мечтала геккона купить, чтобы тараканов на кухне ловил, а тут не безобидные тараканы – вампиры на голову кидаются!

Саша молчала. Похоже, она боялась, судя по глазам, и кровососущих клещей, и страшненького кузнечика. Енисеев в нерешительности переступил с ноги на ногу, поглядел по сторонам.

– Не знаю, – сказал он. – Здесь все переплетено, живут в симбиозе, комменсализме. Чтобы выжить, надо в этот мир вписаться. А мы пока что отгораживаемся… Ты уверен, что позволишь сидеть у себя на плечах такому… такому…

– Енисеев! – вскричал Дмитрий с энтузиазмом. – У меня кто только не жил в детстве! По мне ползали, прыгали, кувыркались, а белка только на моем плече грызла печенье, кто бы ни угостил! А когда не угощали – сама воровала.

– Ну это совсем не белка…

– Тем более! Я всегда мечтал завести что-нибудь такое…

Не найдя слов, он подвигал в воздухе руками, рисуя причудливое, небывалое, в размерах компактное, но обязательно с рогами, зубами, когтями, шипами и гребнем. Нечто вроде муравьиного кузнечика.

Через пару дней Дмитрий гордо разгуливал по всей станции, посещал все лаборатории, щеголяя маленьким чудовищем. От них шарахались, Дмитрий сердился, требовал погладить его любимца, пощупать его лапы. Маленькое страшилище сидело у него на плече угрюмое, нахохленное, всматривалось в каждого оценивающе, изредка зевало, показывая в широкой пасти три ряда острейших зубов.

– Не бойтесь, – настаивал Дмитрий, – не укусит! А цапнет, так совсем не больно. Мужики, а боитесь пальчик прищемить!

Чтобы не удрал или не отгрыз от голодной жизни ему уши, Дмитрий сам ловил клещиков. Кузнечик сидел осоловелый, с раздутым брюхом. Едва раскрывал пасть, чтобы зевнуть или каркнуть, Дмитрий совал туда клещика, выбирал понежнее, помягче. В результате через два дня на второе плечо прыгнул откуда-то еще один. Такой же страшный, шипастый, нахохленный, с блестящими глазками.

Дмитрий торжественно вручил новенького Саше:

– На твой будущий день рождения! Зовут его Кузя, это сокращенное от «кузнечик». Можно Кузенька. Смотри, какой красавец! Породистый. Ты лапы пощупай, лапы!

Саша опасливо пересадила сытого монстрика на плечо. Шесть лап вцепились в комбинезон, на плечо опустилось теплое пузо, и страшилище задремало.

– Теперь бы и Енисееву, все-таки начальство, – сказал Дмитрий озабоченно. Он нежно поглаживал кузнечика. – Буся ты мой, Буся… Буся толстолапый, Буся умненький… Буся – грозный истребитель клещиков…

Саша сказала нервно, голос ее дрогнул:

– Наш начальник сам подберет, если захочет. Он здесь как рыба в воде. Такое подберет, что как бы наших Бусю и Кузю не сожрало.

Енисеев делал одиночные вылазки за пределы территории ксерксов, вживался, вчувствовался в новый мир. Дмитрий и Саша учили муравьев строить пирамиды, докладывали о сдвигах. Оба, по мнению Енисеева, нашли себе место. Чужая, непривычная планета, диковинные звери, непонятная цивилизация муравьев… Даже другие законы физики, чего нет ни на Марсе, ни на Венере.

– Как ваши контакты?

– Дима талантлив, – ответил Дмитрий гордо, – мы с ним даже трофаллаксисом занимались. Он мне мед, я ему букашку. Ходит за мной, сяжками машет. Я уже двадцать слов запомнил.

– А я сорок, – перебила Саша. – Ну, тридцать точно. Я со своим излазила нижние этажи. Там причудливее, чем даже у лазиусов! Сашка отличает меня, Евхохлий Владимирович! Не как собачка, а как конь скорее…

– А мой бежит навстречу, – заявил Дмитрий победно.

– Ты его подкупаешь, – уличила Саша. – Это нечестно.

Они стояли вблизи муравьиной дороги, в обе стороны двигались красно-черные блестящие тела, бодряще пахло кислотой. Вдруг один из ксерксов повел сяжками, стремительно бросился к ним. У Енисеева остановилось сердце, бронированная громадина неслась прямо, острые, как бритва, жвалы блестели…

Внезапно ксеркс остановился, его сяжки уперлись в ладонь Дмитрия. Дмитрий похлопал его по литой голове, едва не поднимаясь на цыпочки, поскреб под жвалами гарпунной стрелой. Ксеркс с блаженным видом подвигал башкой, вытягивая шею.

– Неспортивные методы, – сказала Саша обвиняюще.

Дмитрий, не переставая чесать, сумел вскарабкаться, цепляясь за выступы на броне, сел на шею. Ксеркс стоял неподвижно, только чуть поворачивал голову, подставляя под чесалку новые места.

– Я уже катался на нем, – сообщил Дмитрий сверху, голос его прозвучал напряженно. – Еще не понимает ни цоб ни цобэ, ни тпру ни ну. Необъезженный еще, стригунок!

Он перестал скоблить, скрестил победно руки на груди. Ксеркс шелохнул сяжками, что-то привлекло его внимание, он сделал рывок к зеленой стене, Дмитрий покатился по земле.

– Я ж говорил! – сказал он ликующим голосом. – Необъезженный! Ничего, дайте срок, он у меня по нотам петь будет.

– Оперные арии, не меньше, – бросила Саша ехидно, в ее голосе звучала ревность.

– Да уж не в легком жанре. Это серьезный парень, не легкомысленный Сашунчик, у которого ветер в голове… Енисеев, муравьи дрессировке поддаются?

Енисеев ответил изумленно, все еще провожая ксеркса взглядом:

– Раньше надо было спрашивать. Тогда я четко знал, что можно, а что нельзя. Одно скажу, навыки у них воспитываются легко. Муравьи поддаются обучению, а не дрессировке. Ребята, наши мазохинцы получили то, о чем мечтали, – сверхточные инструменты, зато у вас… У вас в руках сверхточные и сверхтонкие методы воздействия! Только у вас двоих. Даже у меня их еще нет.

Да, испытатели ожили, он видел. Уже отличали моксилы от мандибул, знали работу трахей, а начало словаря муравьиного языка положили именно они.

Еще через неделю он застал Дмитрия за чисткой боевого жеребца. Муравьи всегда чистятся очень тщательно, а вылизываются так, что чистюли-кошки передохли бы со стыда, если бы увидели, как до блеска надраивают доспехи муравьи. Сообразительный Дима понял наконец, что, если прибежать к двуногому мирмекофилу, тот и почешет, и почистит, и помоет. А то и угостит чем-нибудь сладким. Саша язвительно острила, что еще неизвестно, кто у них сапиенс, кто у кого в услужении, но Дмитрий держался стойко. В его роду, заявил он гордо, по непроверенным агентурным данным, был князь. Этот князь сам мыл и чистил собственного жеребца.

Енисеев наблюдал, как Дмитрий с треском драит железной щеткой, бесстрашно поднимает когтистые лапы, выуживает застрявшие комочки земли, хищную плесень, дергает за сяжки, пригибает огромную голову ближе к земле. Ксеркс терпеливо и послушно выполнял все, поворачивался, гнулся, приподнимался, переступал, нагибал сяжки…

– Вроде электростимулирования? – предложил Енисеев. – Как у подопытных крыс?

Дмитрий даже подпрыгнул от возмущения:

– Енисеев! Хоть ты мой начальник, но пошел ты… с научными, извини за выражение, аналогиями! Это чистопородный ксеркс, а не паршивая крыса. Твое счастье, что он еще не понимает русского языка. Ничего, скоро обучу…

– Я не сказал паршивая…

– Все равно оскорбительно. Это мой друг! Он вчера ждал меня, когда я возвращался с работы.

– А ты бы сел другу на шею и сказал: «Покатай»?

– А ему трудно? Енисеев, такие счеты между друзьями до того оскорбительны, что я даже не знаю…

– Ладно-ладно, винюсь. Приношу ему глубокие извинения. Чехов сказал, что хорошему человеку бывает стыдно даже перед собакой, а так как я человек хороший…

– Ксеркс лучше любой собаки! Это ты хотел вякнуть? От имени ксеркса принимаю твои извинения. Енисеев, он уже делает по команде полный круг, останавливается. Правда, не всегда, но я думаю, что это я не совсем отчетливо выражаюсь…