В темноте мелькнул узкий лучик света. Морозов предостерегающе сжал Енисееву локоть. Неизвестный бесшумно открыл наверху люк. Енисеев опустился на корточки. Ждали около двух часов! Хорошо, не ушли.

Этот некто спускался абсолютно неслышно. Енисеев оставил на ступеньках металлические пластинки, но если неизвестный и сбросил их в темноте, то при их малом весе ни одна не звякнула.

Внезапно в двух шагах от Енисеева громко скрипнуло. Енисеев задержал дыхание, по всему телу пошли двигаться сгущения, это кровь нагнеталась в межузлиях, а мышцы вздулись в размерах. Он сам себе напоминал муравьиного кузнечика, который именно так нагнетает кровяное давление в ногах.

Впереди мелькнул силуэт. Неизвестный отпрянул, мелькнули его руки. Послышался снова скрип, едва слышный. Енисеев в дополнение к пластинкам, что положил Морозов, установил поперек прохода выпавшую щетинку из верха абдомена муравья Димы. Она-то и скрипнула в первый раз, а сейчас кто-то вертит ее в руках, прикидывает, могла ли она попасть сюда случайно… Впрочем, ксерксы лазают везде, а их длинные жесткие шерстинки то и дело выпадают, давая место новым, неистертым.

Сквозь темноту Енисеев увидел тонкую руку. Пальцы тянулись к огромному вентилю! Потом появилась другая рука, человек налег на вентиль всем телом, послышался тихий свист. В лицо пахнуло плотной теплой волной…

Рядом с Енисеевым завихрился воздух. В темноте загремело, кто-то вскрикнул. Енисеев прыгнул, упал на барахтающиеся фигуры, но огромный, как Кинг-Конг, Морозов уже держал неизвестного, зверски завернув ему руки.

– Свет! – прорычал он голосом окопного комбата.

Енисеев на миг прикрыл глаза от яркого света, забыв, что даже ладошки не помогают, а когда посмотрел на диверсанта… ахнул. Угрюмый как смерть Морозов поднял за шиворот бледного, но с гордо выпрямленной головой… Овсяненко!

– Меньше всего ожидал встретить его, – сообщил Морозову Енисеев. —Хоть вы и предупреждали, но, признаюсь, не очень-то верил.

Чувствуя себя в дурацком положении, даже виноватым, Енисеев похлопал Овсяненко по карманам комбинезона, заглянул в откидной капюшон, помял в руке пояс.

– Вроде бы оружия нет. Хотя, знаете ли, у врача всякое может быть…

Морозов оттолкнул Овсяненко на середину крохотной площадки, сказал предостерегающе:

– Глупостей не делайте. Евдождий Владимирович моложе вас, а я хоть и постарше, но в рукопашной все еще делаю двух десантников.

Овсяненко морщился, вправлял начавшую распухать кисть. Под глазом быстро расплывался кровоподтек. В лица им старался не смотреть, но с места не двигался, бежать бесполезно, уже раскрыт. Да с шара далеко не убежишь…

Морозов быстро оглянулся по сторонам, потянулся вверх, толчком захлопнул люк.

– Поговорим здесь. Итак, Михаил Алексеевич, что скажете в свое оправдание?

– Закройте кран, – ответил Овсяненко слабым несчастным голосом.

Енисеев дернулся с места. Морозов бросил:

– Я успел, не беспокойтесь. Итак, мы слушаем.

Овсяненко нехотя поднял глаза. Они были как на иконе – страдальческие, укоряющие.

– Разве не понятно? Я хотел сорвать эту опасную затею.

– Затею? Ах, экспедицию… Зачем?

– Мы не готовы к расселению, – ответил Овсяненко с горечью, голос его дрожал. – Мы еще звери, разве не видите? Нас нельзя выпускать из Большого Мира. Ни на Марс или Венеру, ни в другие измерения, ни в Малый Мир. Мы заразные! Надо сперва вылечиться там, в прежнем ареале… Не вливать старое вино в молодые мехи!

Морозов смотрел остолбенело. Потом уловил взгляд Енисеева, сказал с горькой иронией:

– Фанатики справа, фанатики слева… Что у нас за страна? Наверное, никогда Россия не признает золотой середины среднеевропейца… Догматик на догматике! И всякий раз именно эта дохлая интеллигенция мутит воду. Сколько ни истребляли, а все никак… Уже не только языком чешут, скоро бомбы бросать начнут. Что скажете, Евмозгий Владимирович?

Енисеев прислушался. Сквозь толщу переборок сверху доносилась веселая песня. Громче всех орал Дмитрий, ему вторили сильные молодые голоса. Эти люди не знали сомнений, они шли весело, напролом, им все было ясно и понятно.

– Не знаю, Аверьян Аверьянович… Против бездумного расселения вы, я, остальные участники экспедиции, если не считать романтичную Сашу Фетисову. Но благодаря усилиям уважаемого Михаила Алексеевича мы едва не остались здесь навечно. Как говорят в газетах, имела место смычка правых и левых экстремистов.

Овсяненко побледнел еще больше. Щурясь от яркого света, растерянно переводил взгляд с Морозова на Енисеева и обратно. Его голос упал до шепота:

– Нет-нет, я хотел только остановить… Хотел, чтобы, как вы говорили, с неба опустилась длань Старшего Брата. Неудача отложила бы другие походы надолго.

– Это не решение проблемы, – заметил Морозов. – Надолго – не навсегда.

– Важно выиграть время! Человечество умнеет быстро.

– Мы остались бы здесь навеки! Рация разбита. Нас унесло очень далеко, поисковые группы могут нас не найти. Старшие Братья все-таки не боги, хоть и великаны. А чтобы нашли нас мальчишки, идущие в лес за грибами, мы сами не жаждем, верно?

Енисеев представил себе, как мальчишки с радостными воплями бросаются к находке, выхватывают гондолу друг у друга из рук, сбрасывают или давят разъяренных ксерксов, заодно и прочих красненьких насекомых, успевших забраться в диковинную игрушку, вытряхивают содержимое.

– Словом, – подытожил Морозов, – в дебрях необъятной планеты начала бы существование новая колония. Семь мужчин и две женщины.

Овсяненко вскрикнул:

– Я не это… Я добивался противоположного! Вы не можете! Это не могло получиться так! Я хотел как лучше!

Морозов покачал головой:

– Хотел как лучше… Удивительные слова! Все хотят как лучше. Террористы и пацифисты, зеленые и сциентисты, консерваторы и либералы… Даже с атомной бомбой хотели как лучше! Прекрасная эпитафия на могиле человечества. Если какие-нибудь марсиане отыщут руины нашей цивилизации и вздумают поставить надгробный камень, то высекут именно эти слова: «Они хотели как лучше…» Вы меня разочаровали, Михаил Алексеевич. Впрочем, встревожили тоже. Я уж было обрадовался встрече с матерым профессионалом, вдруг да знакомых встречу, тут же в рукопашной решим любые проблемы… Старею. Мир усложнился, в рукопашной, к сожалению, не решишь. Думать надо! Что делать будем, Евмыслий Владимирович?

– Не знаю, – ответил Енисеев честно. – Тюрьма здесь не предусмотрена. Каторжные работы разве что?

– Сообщника покрываете? Мы все здесь работаем как каторжные. Трудное положение, конечно. В старое доброе… э-э… старое проклятое время я рекомендовал бы застрелиться. Впрочем, даже в раннесоветское время офицеры иной раз все же стрелялись, смывая позор. Правда, то была отрыжка, как мы однажды внезапно поняли, старорежимной армии. Теперь не стреляются, теперь жалобами, апелляциями, в суд потащат…

Овсяненко вскинул голову. Глаза его гордо блеснули:

– Не все старое надо отбрасывать. Правда, можно без театральных эффектов… У меня есть смертельные вакцины. Предположим, что я сделал ошибку при опыте?

Морозов с полупоклоном отступил, открывая проход. Вместе с Енисеевым они поднялись за Овсяненко, подстерегая каждое движение, прошли за ним в медотсек. Морозов остановился у двери, скрестив на могучей груди мускулистые руки.

Овсяненко суетливо вытащил из шкафчика объемистую колбу с черепом и костями на стенках. Его пальцы не дрожали, когда отвинчивал колпачок, а в голосе звучало явное облегчение:

– Даже рад… даже рад, поверьте! Как бы я жил, если бы удалось…

Он быстро поднес колбу ко рту. Енисеев выбросил вперед руку, но его пальцы ухватили Овсяненко за пустую ладонь. Овсяненко непонимающе переводил взгляд то на Енисеева, то на Морозова.