На привычный мир, воспринимаемый зрением, причудливо накладывался еще один: странный, отрывочный, гротескный. Пока это здорово мешало, он чувствовал себя так, словно у него что-то неладное с глазами. Или с психикой. Глюки, видения…
Но именно в этом мире яркая волнистая струя пересекала мир и уходила в заросли. Ее медленно покачивало, она неспешно давала себя размывать, но даже в стороне от этой волшебной струи аромата он ВИДЕЛ ее отчетливо. Сердце начинало стучать еще чаще, когда он вламывался в этот удивительный поток, и болезненно ныло, когда выпадал из него.
Часто он видел сразу два изображения: затаившаяся на листе гусеница и нечто странное на том же месте – по форме даже не гусеница, а черт-те что, с яркими точками яйцекладов, возможно – ложных, перегретым воздухом над продольным ганглием и цветным пятном вокруг желез секреции… Два-три раза на фоне размытого тумана мелькали только эти «черт-те». Наконец ошеломленно понял, что это он видит таких же, как и первая, гусениц, в мире запахов! Видит раньше, чем те появляются в том мире, который охватывает зрением.
Зрением, которое из глаз, а этих он видит зрением, которое… которое… Что за чушь у меня в голове, мелькнула мысль. Любой пес у столба с «метками» видит всех гостей, что отметились там до него, а насекомые воспринимают запахи во сто крат… даже в тысячи и сотни тысяч раз лучше любого пса…
Он еще летел в прыжке, когда в серо-зеленой мгле проступило злое пятно. Ноги ударились о нечто упругое, безопасное. Тут же он толкнулся и пошел через плотный воздух, как ныряльщик в воду, вытянутый в струнку, но уже готовый в нужный момент развернуться, заработать руками и ногами… но по коже словно сыпнуло морозцем.
От этого злого пятна, другого названия пока подобрать не мог, в его сторону словно бы нечто стрельнуло! По крайней мере, он успел увидеть, как очень быстро протянулась синяя ниточка, задрожала, размываемая ветром.
Он упал на такой же мягкий пружинистый лист, покрытый нежнейшим ворсом. Вокруг мир то поднимался, то опускался. Потревоженный листок успокаивался медленно, а изнутри листа, привлеченные человеческим теплом, к поверхности потянулись темные комочки.
Привстав на колени, он настороженно осматривался. Запаховое видение накладывалось на глазное так неуклюже, что временами он переставал видеть что-либо вообще, кроме пятен и причудливых линий запахов цветов, червяков и прочего зверья, как летающего, так и прыгающего, ползающего, бегающего, роющегося…
Злое пятно исчезло, но, когда он начал уже подниматься, оно из мглы проступило так отчетливо, что дрожь с его кожи вошла в плоть. Мышцы напряглись, сердце колотилось еще чаще, чем когда вломился в самую середину струи аттрактанта. Злое пятно приближалось, Енисеев с дрожью начал улавливать нечто напоминающее фигуру человека!
– Да что за черт? – прошептал он. – Что это со мной?
Мышцы подергивались, по нервам, словно по оголенным проводам, пробегали искорки. Все его инстинкты, приобретенные здесь и обострившиеся старые, кричали во весь голос, что приближается самый страшный хищник. Лютый и беспощадный. Тот самый, который не обращает внимания на другую дичь, а нацелился убить именно его…
Дремучий инстинкт сбросил его с листа. Ему показалось, что над головой что-то пронеслось, словно брошенный камень, но тут ударился головой о черенок, его перевернуло несколько раз. Тот же инстинкт растопыривал руки, требовал ухватиться за ветви, но теперь уже разум велел падать до земли.
Напоследок он рухнул на гладкий, как птичье яйцо, камень. Его прокатило, словно на горке, несколько мгновений падал сквозь плотную подушку воздуха, а когда упал на россыпь мелких кристаллов кварца, так же бездумно юркнул под камень и торопливо огляделся.
За спиной в двух шагах высится настоящая гора: такой же сглаженный ветрами и дождями, а то и волнами некоего древнего моря кругляш, только в десятки раз крупнее. Видны трещины, даже мелкие ниши, углубления, словно неведомые вымершие черви грызли этот камень… тогда еще не бывший камнем.
В серо-зеленой мгле плыли разноцветные струи, появлялись и медленно исчезали цветные пятна. И вдруг, как злой крик, возникло то самое злое пятно. Енисеев не мог даже определить его цвет, это было нечто странное и страшное.
– Черт…
Он в страхе поднялся на четвереньки. Злое пятно начало оформляться в человеческую фигуру, что прыжками приближалась в его сторону. Запах снова коснулся ноздрей, Енисеев едва не вскрикнул. Теперь он отчетливо видел, кто разбил рацию!
Он панически втискивался в щель, уже неразумный, как насекомый, ибо даже его насекомьи чувства говорили, что там тупик, туда удирать бессмысленно, от такого противника не скроешься.
Ход, прогрызенный неведомым червем, свернул за угол. Енисеев на мгновение воспрянул духом, но тут же уперся в камень. Тупик, никаких сквозных отверстий. Камень справа и слева, а он в темном каменном мешке. Даже развернуться и дать бой не в состоянии…
Из-за поворота, откуда он приполз, шел яркий свет и вплывали четкие сильные запахи. Енисеев дышал часто, пахучие молекулы проходили через рецепторы, картина в мозгу вставала настолько яркая, что он иногда видел каждую застежку на скафандре человека со странным предметом в руках. Но затем колебание воздуха начисто смазывало четкую картинку.
Донесся нетерпеливый голос:
– Стоит ли заползать так глубоко?..
Енисеев крикнул дрожащим голосом:
– Забелин!.. Зачем ты это делаешь?
– Приказ, – донесся лаконичный голос.
– Кто приказал?
Голос Забелина прозвучал насмешливо:
– Приказ пришел от настоящих хозяев.
Енисеев крикнул:
– Ты уверен?.. С какой стати настоящим… как ты говоришь, губить экспедицию? Ведь это ты разбил рацию?
– Сломал, – ответил он, – а не разбил. В этом мире ни черта не бьется, как я привык. Даже тебя не смог подстрелить, а я на лету воробья бил в глаз!.. Вылезай, я все равно тебя там достану. У меня для подобных штучек кое-что есть…
Енисеев сосредоточился, теперь за поворотом маячила и гротескно расплывалась фигура, у которой возникали две или три головы, руки вытягивались, исчезали, становились толстыми, как бревна, а тело истончалось… Но за спиной, если запахи не врут, некий страшноватый баллончик. Дрожь прокатилась по телу, холодными иглами кольнула в сердце. Он уже чувствовал, спинным ганглием чувствовал, что если открыть вентиль, то все вокруг на сотни шагов падет мертвым. И уже никакими ухищрениями не оживить, этот газ моментально разрушает все ткани. Даже кутикула жука разжижится и превратится в слизь через две минуты, а он такое непрочное…
– Зачем ты это делаешь? – крикнул он снова. – Ты ведь не простой тупой киллер!
В ответ голос прогремел в тесном ущелье, как раскаты грома:
– Я доктор наук, дружище!.. Никаких подделок. Но ваша экспедиция зашла слишком далеко. Если она исчезнет, то наверху больше на такие авантюры не решатся. Будут строить научные станции, все под бронированными колпаками, никаких свободных выходов вообще. Понял?
– Но ты? – воскликнул Енисеев. – Ты тоже не уцелеешь!
Он засмеялся:
– Это почему?
– Потому, что ты ведь не только меня задумал убить? Всех… даже женщин!
– А что женщины, – ответил тот хладнокровно. – Сидели бы дома, никто бы их не тронул. Как и мужчин, которые сидят дома. А кто идет на передовую… хоть в войне, хоть в науке – тот либо гребет миллионы, либо его вскоре накрывают знаменем и хоронят под марш военного оркестра. Мне надо убрать тебя, а с остальными разделаться проще. У меня связь при себе, не понятно?.. Даже можно самому не вмешиваться, а только вызвать могучую длань Старшего Брата… Я сам в сторонке. Если кто ненароком уцелеет – зачищу местность. А потом вернусь и расскажу про здешние ужасы, как все гибли в невыносимом мире. И предостерегу, чтобы никогда-никогда сюда не пропускали людей… Ведь человеческие жизни – самое ценное!
Енисеева дергали судороги, от гнева в черепе началась боль, перед глазами время от времени застилало красным. В ушах стоял неумолчный шум, он уже плохо слышал издевательский голос.
